Ола и морской волк - Картленд Барбара - Страница 3

Но когда она расстегнула накидку, сбросила ее на спинку кресла и пробежалась пальцами по волосам, они будто ожили.

Пышные локоны переливались от света огня, и их ясный насыщенный цвет оттенял ее кожу, отчего она казалась почти ослепительно белой, «Неудивительно, — подумал он, — что любая женщина, особенно мачеха, хотела бы избавиться от такой возможной соперницы, которая не просто необычайно красивая, но захватывающе эффектная!»

Маркиз почувствовал, что Ола ждет его совета, и сухо сказал:

— Я бы не рекомендовал вам становиться ни той ни другой, Вам надо подумать о чем-либо ином.

— Я все думаю и думаю об этом, — ответила Ола, — но что я могу предпринять, если мачеха не даст мне денег и не позволит мне жить без нее?

— Да, это будет трудно.

— У меня сплошные трудности! — резко возразила она. — Уверяю вас, что я не намерена заняться глупостями; просто я поживу с монахинями, чтобы обсудить мое будущее с матерью-настоятельницей, которая всегда была очень добра ко мне.

Помолчав, она добавила:

— Может быть, мне следует постричься в монахини. По крайней мере это избавит меня от преследований и гонений, которым я подвергалась в последние годы.

— Я удивляюсь вашему малодушию.

Ола выпрямилась в кресле, точно маркиз уколол ее не только своими словами, но и, как ей показалось, презрительным высокомерием, которое она услышала в его голосе.

— Вам хорошо говорить, — ответила она. — Вы не имеете представления, что чувствуешь, когда тебя шлепают и щиплют, а порой и бьют, когда у мачехи в руках оказывается хлыст.

Она глубоко вдохнула, прежде чем продолжить:

— Слугам не разрешалось принимать от меня заказы или приносить мне еду, когда она наказывала меня голодом. Когда же в доме были гости, меня отсылали в мою спальню, а если приходили мамины прежние друзья, то меня запирали, чтобы я не могла пожаловаться им.

Ола печально вздохнула.

— Я пыталась сопротивляться ей, я два года пыталась отстаивать свои права, и теперь единственный способ сохранить свой рассудок — это бежать от нее.

— Итак, вы решили уехать во Францию, — сказал маркиз. — А как тут вмешался ваш сопровождающий?

Он увидел, как сжались губы Ольг, и совершенно другим голосом она ответила:

— Он повел себя самым презренным и подлым образом!

Я не могла поверить, что мужчина может проявить столько неблагородства и предательства!

— Что же он сделал?

— Он — мой кузен, но я всегда думала, что, несмотря на свой возраст, он доброжелательно относится ко мне. Когда он приехал погостить к мачехе, которой, как я думала, он нравится, я оставила в его спальне записку с просьбой встретиться со мной наедине, и он согласился, Она взглянула на маркиза и, убедившись, что он слушает, продолжала:

— Он дал знать об этом кивком головы, когда спускался к ужину. Когда меня пораньше отослали в спальню, чтобы мачеха могла побеседовать с ним, мне удалось перебраться с моего балкона к нему в соседнюю комнату. Это было опасно, но я справилась.

— Он удивился?

— Он знал, что я приду, но ему не было известно, что меня запирали на ночь в моей комнате.

Маркиз был явно удивлен, и Ола с едким сарказмом сказала:

— Это делалось для того, чтобы я не могла узнать намерений мачехи, когда у нее гостили друзья. Напрасно она так беспокоилась и хлопотала. Меня вовсе не интересовали ее дела. Я лишь… ненавидела ее!

— Судя по цвету ваших волос, вы чрезмерно эмоциональны! — заметил маркиз.

— Еще одно слово о моих волосах от вас или от кого-либо еще, — отрезала Ола, — и я либо состригу их, либо перекрашу!

Она была похожа на маленького тигренка, рычащего на него, и маркиз невольно рассмеялся.

— Извиняюсь, мисс Милфорд. Продолжайте ваш рассказ.

— Я поведала Жилю… так зовут моего кузена… о моем .затруднительном положении… и, к моей радости, он сказал, что возьмет меня в Париж и доставит в монастырь, куда я хотела попасть.

— И вы поверили ему?

— Я заставила его поклясться всем святым для него, что он не выдаст меня мачехе. И он добросовестно выполнял мой план.

— Так что же произошло? — спросил маркиз.

— Он уехал от мачехи вчера, но вместо того, чтобы отправиться в Лондон, как он сказал ей, он остановился в почтовой гостинице недалеко от нашего дома.

Ола тихо вздохнула.

— Мне пришлось довериться ему. Не было никого другого, кто взялся бы помочь мне.

— И что же дальше?

— Я выскользнула из дома на рассвете, подкупив заранее одного из садовников, который всегда был привязан к папе, чтобы он вошел в дом до того, как поднимется прислуга, и забрал чемодан, который я упаковала и оставила в моей спальне!

На ее губах появилась улыбка, когда она продолжала:

— Все оказалось легче, чем я ожидала, потому что, когда я спустилась по лестнице, чтобы впустить его, там никого не было, вопреки моим опасениям.

— Ни сторожа, ни дежурного лакея в холле? — поинтересовался маркиз.

— Они все были на другой стороне дома.

— Итак, вы убежали со своим багажом, — сказал маркиз. — Какая женщина устоит, чтобы не позаботиться о своем внешнем виде, даже в самой отчаянной ситуации?

— Я уже говорила вам, — ответила Ола, — что у меня не было денег. Было бы глупо тратить на одежду то, что я могла получить от продажи драгоценностей моей матушки.

— У вас есть драгоценности?

— Пожалуй, с моей стороны было неосторожным упоминать о них, когда я намерена путешествовать одна, — ответила Ола, — но они мое единственное спасение от голода!

— Обещаю вам, что не выкраду их!

— Я знаю, — сказала презрительно Ола. — Но я была достаточно глупа, чтобы довериться Жилю, и теперь я никогда не поверю мужчине вновь… никогда… никогда… даже вам!

Маркиз не мог удержаться от улыбки, слыша злость в ее голосе. Ее глаза, которые он видел в свете огня, были зелеными и в них, казалось, сверкали проблески стали.

— Мне интересно узнать, — сказал он, — что столь предосудительного совершил ваш кузен Жиль.

— Он помог мне убежать и затем, на полпути до Дувра, он… сообщил мне, что… намерен… жениться на мне!

Маркиз рассмеялся.

— Вы должны были это предвидеть, вы же так богаты.

— Но Жиль стар! Ему уже немало лет, и поскольку он всегда был холостяком, как могла я… представить, что он захочет… жениться на мне?

Она подумала, что маркиз опять объяснит поведение Жиля ее деньгами, поэтому продолжила:

— Жиль сказал мне: «Когда мы поженимся, я буду рад управлять вашими делами, но, поскольку я нахожу вас чрезвычайно привлекательной, Ола, я буду испытывать такую же радость от женитьбы на вас».

— И каков же был ваш ответ? — спросил маркиз.

— Я сказала ему, что скорее умру, чем выйду за него, и что раз он предлагает мне подобное, то является предательской свиньей, Иудой, которому мне не следовало бы доверяться.

— Сильные слова! — сказал, смеясь, маркиз.

— Вам это кажется смешным, — воскликнула Ола, — но я поняла тогда, что мне теперь надо бежать не только от моей мачехи… но и от Жиля!

Она набралась с духом, чтобы продолжить неприятный ей рассказ:

— В нем было что-то… пугающее меня… и не только то, что он намеревался прибрать к рукам мое наследство… но и то, как он глядел на меня, когда мы остановились на обед.

Она взглянула поверх коврика перед камином на маркиза и продолжала:

— Вы, наверное, думаете, что, будь я чуть поумнее, я убежала бы от него тогда же, но мы были в маленькой почтовой гостинице, и за обедом не было никаких проезжающих, кроме нас. Если бы я попыталась убежать, Жиль легко бы мог настигнуть меня, да мне и трудно было бы бежать с моими драгоценностями.

И она взглянула на кейс, стоявший возле ее кресла.

— Я вас не осуждаю, — мягко сказал маркиз.

— Вначале, приехав сюда, я собиралась сесть на обычное судно, курсирующее через пролив, и добраться до Франции, продолжала Ола, — но теперь, чтобы укрыться от кузена, я должна нанять другое судно.