Я — легионер. Рассказы - Немировский Александр Иосифович - Страница 19

Вздрогнул и раздвинулся шёлковый занавес, отделяющий атрий от перестиля. Показался Кассиодор. За время, пока Марциал не видел патрона, тот ещё более разжирел. Расплывшееся лицо стало важным. Губы надуты. Ещё бы! Теперь Кассиодор принят во дворце. Сам божественный Домициан[88] играет с ним в шашки. И, конечно, выигрывает!

— Будь здоров, Кассиодор! — раздались голоса клиентов. — Долгих тебе лет жизни! Прими поздравления!

Марциал промолчал, рассудив, что его слова всё равно потонут в этом почтительном хоре.

Кассиодор, видимо, решил избавить себя от процедуры лобызания с каждым из гостей. Это было утомительно. Огромный атрий не мог вместить всех, и посетители стояли в вестибюле.

— Целую вас, — сказал Кассиодор, протянув вперёд руку. Блеснули золотые кольца на пальцах. — Приглашаю на пир в честь моего покровителя — Гения.[89]

В ответ раздался одобрительный шум. Гости оценили щедрость хозяина. Бывало, на пир приглашали лишь избранных, а остальным выносили в атрий спортулы,[90] как собакам подачки. Случалось, что и вообще закрывали перед клиентами дверь: «Хозяина нет дома», «Он занят», «Он бреется». Клиенты давно уже привыкли к подобному обращению. Им оставалось или возвращаться домой или добиваться благосклонности раба — управляющего. Несколько сестерций ему в руку, и хозяин оказывался дома и давно побритым. «Я о тебе доложу».

Сердце замирало от волнения. Может быть, сегодня патрон в духе и подарит тогу или пригласит к обеду?

Сегодня Кассиодор приглашает к обеду всех. Он щедр, как восточный владыка!

Вокруг столов на тридцать персон, поставленных буквой П, — ложа. Намётанный глаз Марциала успел схватить главное: фиалы для вина, ложки. Вино и горячее. Недурно! Но что на десерт?

— Марциал! — лениво прозвучал голос Кассиодора. — Давно ты не бывал у меня в доме. Ложись ко мне поближе. Будем рядом, как Орест и Пилад.

Это была неслыханная милость. Хозяин выделил Марциала из всех гостей! Чем он обязан этому вниманию? Может быть, услуга, которую он может оказать патрону, ценится выше, чем услуги других клиентов? Какая от них польза? Они могут лишь сопровождать носилки и расталкивать народ. А он поэт! И даже Кассиодор узнал об этом!

Марциал лёг, облокотившись на жёсткую подушку. Справа от него расположился пожилой клиент с желваками на лице, называемыми в просторечьи фигами. За ним возлежал какой-то тучный субъект, всё время вытиравший шею платком. Хозяин дома занимал почётное место в центре стола.

Рабы разносили яйца, листья салата и копчёный козий сыр. Марциал взял лишь одно яйцо. Он решил не набрасываться на закуску. Впереди ведь горячее! Разговор не клеился. Гости были слишком голодны, чтобы отвлекаться от еды. Да и вино ещё не развязало языки.

Марциал пододвинул к себе фиал и отхлебнул глоток. Глаза чуть не выскочили из орбит. Сплошной уксус! Тёмный яд из этрусского бочонка![91] Искоса Марциал взглянул на Кассиодора. Тот медленно, словно желая продлить удовольствие, потягивал вино из фиала с непрозрачными стенками. Хитрая уловка! Никто не должен видеть, что у него вино другого цвета!

«Скотина! — с возмущением подумал Марциал. — Сам пьёт фалернское или номентанское, а гостей потчует кислой дрянью. Будто те, у кого заштопана тога, нет колец на пальцах и золотых пряжек на сандалиях, — не люди! Плеснуть бы это вино в его жирное рыло!»

— Марциал, — послышался голос хозяина. — Какие ты написал новые стихи?

Лица гостей обернулись к Марциалу. Многие знали его, но не всем было известно, что он поэт.

— А как тебе понравились старые? — ответил Марциал вопросом на вопрос.

— Я не успел их прочесть. Но я слышал, как их хвалил божественному светлейший Фронтон.

«Так вот откуда это внимание! — подумал Марциал. — О моём свитке заговорили при дворе».

— Фронтон прочил тебе славу Горация.[92]

— Увы! Время Горациев миновало! — с ложным пафосом произнёс Марциал. — Вывелись Меценаты.

Это был намёк, понятный и грудному младенцу, но до Кассиодора он не дошёл. Или хитрец сделал вид, что не слышал о Меценате.

— Меценат подарил Горацию поместье и избавил его от забот о пропитании, — пояснил на всякий случай Марциал.

— Поместья теперь в цене, — подхватил Кассиодор. — Я слышал, что во времена проскрипций[93] они были дешевле.

Показался раб с большим серебряным блюдом. На нём красовалась огромная рыбина с выпученными глазами. Её появление вызвало у гостей возгласы восторга.

— Восьмое чудо света! — воскликнул кто-то из клиентов.

— Подайте весы! — вторил ему другой. — В этой барвене не менее двадцати фунтов.

— Нотариуса! Составить протокол! — кричал третий.

Но вот уже рыба взвешена и вес её удостоверен и записан в особой книге, куда заносятся достопримечательные события из жизни дома. Хозяин дал знак, чтобы рыбу поставили на стол. Вот она на столе, обложенная изумрудной зеленью и иссиня-чёрными маслинами. Но негодный раб не торопится резать рыбу. Он низко кланяется хозяину испрашивает:

— Откуда?

— Спинку! — небрежно бросает Кассиодор.

Раб вырезает тонкий кусок и передаёт его хозяину. Тот берёт его двумя пальцами, придирчиво крутит перед носом и откусывает. Внезапно его охватывает ярость.

— Пересолено! — вопит он. — Повар! Где повар?

В то же мгновение в зал вбегает человек в белом переднике. Он бросается Кассиодору в ноги, умоляя о пощаде. Но Кассиодор неумолим.

— Палача! — кричит он. — Плетей! Плетей!

Пока кто-то мчится за палачом, раб разрезает рыбу. Марциалу достаётся кусок от хвоста. Мясо тает во рту. Мой Геркулес! И оно вовсе не солёное. Может быть, немного переложили перца.

— А где твой повар Сантра? — спрашивает Марциал у Кассиодора. — Я помню, ты им гордился!

— Здесь! — отвечает Кассиодор, показывая на блюдо. — Я продал Сантру, чтобы купить эту рыбину. Барвены теперь в цене. А Сантра стал стар. А этого негодяя, — он указал на валявшегося у ног повара, — я выиграл на ипподроме. Поставил на голубых. Голубые вышли вперёд.

Явился палач, эфиоп в короткой тунике с плетью через плечо. Но, видимо, Кассиодор уже успокоился и отказался от мысли устраивать в столовой публичную экзекуцию. Повара увели.

Мысль, что рыба, которой его угощали, досталась такой ценой, не давала Марциалу покоя. «Значит, я ел не рыбу, а человека. Я людоед, как Полифем!»

Марциал не шёл, а бежал. Капельки пота блестели на его худом загорелом лице. Край тоги волочился по камням мостовой. Было уже позднее время, и рабочий люд расходился по домам.

Марциал обогнал группу мужчин в заплатанных грязных туниках, пахнущих рыбой и дёгтем. Это были грузчики из порта. Они шагали молча, понуро опустив головы. В их переваливающейся походке, сгорбленных спинах чувствовалась усталость. И всё же Марциал завидовал этим труженикам, этим беднякам, имевшим хоть и тяжело достающийся, но свой кусок хлеба. Когда-то в тихом Бильбилисе[94] и он не гнушался никаким трудом. На берегах говорливого Салона он долбил мотыгой каменистую землю и обрезал кривым ножом вьющиеся вокруг вязов виноградные лозы. Потом к нему прилетели Музы. Он сменил мотыгу и нож на стиль. Он отправился в этот город, где жил божественный Вергилий, где прославились своими песнями Овидий и Гораций. Но ему, Марциалу, не встретился Меценат. Никто ему не дарил ни рабов, ни поместий. И он не нашёл здесь друга. «Орест и Пилад!» — вспомнил Марциал с горечью.

Остались позади Священная дорога и Субура. Скорее! Скорее! Теперь он никого не замечал.

Ещё не выросли у бычка рога, а он уже наклоняет голову и рвётся в схватку. Тонконогий жеребёнок радуется пыли, предвкушая будущий бег. Так и поэт предчувствует появление гневных Муз. Образы уже теснятся в его смятенном мозгу. Скорее! Скорее! Наверх!