Лавка чудес - Амаду Жоржи - Страница 4

Из присланного материала Левенсон опубликовал в переводе на английский значительную часть произведений Аршанжо в одном из томов своей монументальной энциклопедии, посвященной жизни народов Африки, Азии, Латинской Америки ("Encyclopedia of life in tropical and underdeveloped countries")[17] и подготовленной к печати крупнейшими учеными нашего времени, а также использовал фотографию. В предисловии он ограничился разбором книг баиянца, почти не упомянув о нем самом. Впрочем, и этого было достаточно, чтобы я понял: он и не заглядывал в мою рукопись. Левенсон, к примеру, произвел Аршанжо в профессора и в члены ученого совета, который поручал ему вести исследования и печатал его труды. «Distinguished Professor, member of Teacher's Council»! Каково?! Я не знаю, откуда получил Левенсон эти вздорные сведения, но ведь ему достаточно было перелистать мою рукопись, чтобы не совершить такой ошибки! Из педелей – в профессора! О бедный мой местре! Только этого тебе и недоставало!

В книге Джеймса Д. Левенсона я не обнаружил ни ссылок на мою работу, ни упоминания моего имени и, почувствовав себя свободным от всех обязательств, охотно согласился на предложение преуспевающего книготорговца, а с недавних пор издателя с улицы Ажуда – сеньора Дмевала Шавеса, который пожелал выпустить в свет мои бесхитростные заметки. Я выдвинул единственное и непременное условие: подписать договор по всей форме, потому что Шавес, хоть и богат, гонорары авторам выплачивает с большим скрипом. Впрочем, может быть, такова традиция издателей? Ведь и наш Аршанжо в далекие времена был жертвой некоего Бонфанти, книготорговца с Ларго-да-Се. Но об этом речь впереди.

О приезде в Бразилию американского ученого Джеймса Д… Левенсона и о последствиях этого приезда

– Ах, какой душка! – С этими словами стройная, как тропическая пальма, Ана Мерседес врезалась в толпу журналистов, профессоров, студентов, светских дам, литераторов и просто любопытствующих. Толпа, сбившись в кучу в просторном холле отеля, ожидала появления Джеймса Д. Левенсона на пресс-конференции.

Микрофоны, телекамеры, юпитеры, фотографы, операторы, лианы электропроводов – а юная корреспондентка утренней газеты «Диарио да Манья» с таким видом, словно именно ей город поручил принять и приветствовать великого человека, пробиралась вперед, посмеиваясь и вертя задом.

«Вертя задом»? Да разве может передать это неточное и грубое выражение, как плыли в ритме самбы, плавно и упруго покачиваясь, груди и бедра Аны Мерседес?! Она была обольстительна, настоящая секс-бомба: мини-юбочка открывала смуглые точеные ноги, глаза горели, на полураскрытых, чуть припухших губах играла улыбка… А жадные зубки, а пупок, выставленный всем напоказ? И вся она была точно из золота. Нет, она не пританцовывала на ходу: она сама была танцем, приглашением, предложением.

И вот из лифта вышел американец и остановился, разглядывая толпу и давая разглядеть себя. Рост метр девяносто, фигура атлета, грация актера, белокурые волосы, небесно-голубые глаза, трубка в зубах – вот каков был Джеймс Д. Левенсон! Кто дал бы ему сорок пять лет? Это его фотографии, напечатанные на разворот в газетах Рио-де-Жанейро и Сан-Пауло, были виноваты в том, что в холл гостиницы набилось столько женщин… Присутствующие единодушно отметили, что оригинал и сравнить нельзя с копиями. Вот это мужчина!

– Бесстыдница! – произнесла одна из дам – с птичьей грудью, – и замечание это относилось к Ане Мерседес.

Ученый завороженно смотрел на девушку; она решительно направлялась к нему: пупок – всем напоказ. Никто и никогда еще не видал такой танцующей походки, такого гибкого тела, такого невинного, такого лукавого лица, такую пленительную красавицу мулатку!

И она приблизилась, и стала перед Левенсоном, и сказала – не сказала, а пропела:

– Привет!

– Привет! – пророкотал американец, вынул изо рта трубку и поцеловал ей руку.

Огорченные, испуганные дамы затрепетали и разом вздохнули. Проклятая Ана Мерседес! Ничтожная потаскушка, грошовая журналистка, дерьмовая поэтесса – кто ж не знает, что стихи за нее пишет Фаусто Пена?! Быть ему рогоносцем!

«Очарование, изысканность и интеллект баиянских женщин были представлены comme il fauti[18] на пресс-конференции гениального Левенсона. Наши красавицы играют в этнографию, наши прелестницы забавляются социологией» – так писал в своей ежедневной колонке блистательный обозреватель Силвиньо. Кроме красоты, изящества, нарядных париков, сексуальной многоопытности, многие из них могли похвастать и другими достоинствами: дипломом об окончании организованных при туристских агентствах или театральных училищах курсов, где изучаются «Фольклорные обычаи и костюмы», или «Традиции, история, памятники Баии», или «Конкретная поэзия», или «Религия, секс и психоанализ». Но в данный момент все они, дипломированные специалистки и дилетантки, своенравные девицы и непреклонные матроны в преддверии второй или третьей пластической операции, – все, все поняли, что честная борьба исключается и любые усилия бесплодны. Наглая и циничная Ана Мерседес вырвалась вперед и захватила мужественного представителя науки, объявив его частной собственностью. Ох, Ана Мерседес, «хищная и ненасытная телка, звезда секса» – так назвал ее в своих стихах лирик и страдалец Фаусто Пена, – она ни с кем не поделится добычей, утрачены все надежды, конец соперничеству.

Рука об руку с поэтессой и журналисткой профессор Колумбийского университета прошел в центр зала, к приготовленному креслу. Вспыхнули блицы фотографов, как цветы засияли огни. Если бы в эту минуту грянул свадебный марш, то Ана Мерседес в мини-юбке и мини-блузке и Джеймс Д. Левенсон в голубом «тропикале» совсем сошли бы за новобрачных у алтаря. «Жених и невеста», – шепнул Силвиньо.

Они разжали руки лишь в тот миг, когда американец опустился в кресло. Ана Мерседес стала рядом, на страже, – не такая она была дура, чтобы оставить его одного среди жадной своры обезумевших сук. У, кобылищи! Одна другой доступней, одна другой смешней! Знаю я вас! Ана Мерседес засмеялась, чтобы тем стало еще обидней. Фотографы в раже полезли на стулья, взобрались на столы, распластались на полу, отыскивая головокружительные ракурсы для съемки. По незаметному знаку управляющего официанты разнесли напитки. Пресс-конференция началась.

И вот, отставив стакан, с места поднялся, распираемый важностью и эрудицией, гордый и надменный редактор «Жорнал да Сидаде», литературный критик Жулио Маркос. Воцарилась почти молитвенная тишина. С того конца, где разместились дамы, долетел чей-то вздох: раз уж не достался белокурый ученый, загадочный иностранец, сгодится и светлый мулат, высокомерный Маркос. От имени «Жорнал да Сидаде» – и самых что ни на есть интеллектуалов – он задал первый, первый и сокрушительный, вопрос:

– Не сообщит ли нам вкратце уважаемый профессор свое мнение о Маркузе[19], о его трудах и их влиянии? Не кажется ли уважаемому, что после Маркузе теории Маркса выглядят безнадежно устаревшими?

Сказав это, он обвел зал победным взглядом, покуда назначенный ректоратом переводчик – произношение безупречное, можете быть уверены! – переводил сказанное на английский, а настырная Мариуша Паланга – три пластических операции: две – лица, одна – груди, а все под девочку играет – прошептала тихо, но отчетливо:

– Гениально!

Джеймс Д. Левенсон глубоко затянулся, с нежностью глянул на пупок Аны Мерседес, на этот исполненный глубочайшей тайны цветок, растущий только на лугах сновидений, и с той бесцеремонностью, которая так идет ученым и артистам, сказал по-испански:

– Вопрос идиотский. Только легкомысленный болтун или уж полный кретин может высказывать свое мнение о Маркузе или распространяться об актуальности марксизма на пресс-конференции. Если бы у меня было время для лекции или доклада по этому вопросу, тогда дело другое. Но времени у меня нет, и в Баию я приехал не затем, чтобы беседовать о Маркузе. Я приехал, чтобы своими глазами взглянуть на город, в котором жил и творил замечательный человек, глубокий и благородный мыслитель, выдающийся гуманист, ваш земляк Педро Аршанжо. Я здесь для этого, и только для этого.