Ночные грезы - Картленд Барбара - Страница 19

Она очень забавно передразнила молодого графа.

— Кэлвидон постоянно у него в мыслях, в снах и на языке. — Иветта ле Броню вздохнула. — Он так любит Кэлвидон. Я этого не могу понять, потому что Кэлвидон не женщина, чтобы сохнуть по нему от любви. Любить надо женщин, они нежны, ласковы, они возбуждают. «Почему ты только и думаешь о своем доме?»— спрашиваю я его.

Алинда опять не выдержала и засмеялась.

— В ваших устах, мадемуазель, это звучит действительно смешно.

— Но женщине вечно выслушивать это совсем не смешно. Милорд очень красив, обходителен и может быть просто очаровательным, когда этого захочет. Но когда он заводит речь о Кэлвидоне, он становится уж чересчур англичанином и наводит на меня жуткую тоску.

Алые губки мадемуазель растянулись в широкой улыбке, а «восточные» глаза превратились в узкие щелочки.

Миссис Кингстон, ни слова не понимающая по-французски, беспомощно переводила взгляд с одной девушки на другую и, наконец, почувствовав себя обделенной вниманием и обиженной, резко вмешалась в разговор:

— Теперь, мамзель, позвольте показать вам другие парадные покои. Они все расположены на этом этаже.

— Я достаточно уже насмотрелась, — сморщила носик мадемуазель ле Бронк. — Они слишком просторны и чересчур пусты. Им следовало бы быть заполненными веселыми людьми — поющими, танцующими, выпивающими!

Она огляделась и, словно желая задеть патриотические чувства представительниц другой нации, заявила;

— Во Франции во время революции поступили очень разумно. Вышвырнули из дворцов всю мебель и сожгли!

— Сожгли?! — Миссис Кингстон не верила своим ушам. — Должно быть, вы сошли с ума! Здесь вещи стоят тысячи и тысячи фунтов стерлингов. Но гораздо важнее денег, мамзель, то, что они воплощают нашу историю. Каждый предмет дышит ею!

— Чьей историей? — спросила мадемуазель ле Бронк, небрежно взмахнув рукой. — Меня интересует только моя жизнь, а не истории, приключившиеся с какими-то посторонними людьми.

Она обратилась к Алинде:

— И вам советую, мадемуазель Сэлвин, последовать моему примеру. Вы сможете всласть вышивать в старости, а пока молоды — живите полной жизнью. Если вы когда-нибудь приедете в Париж, я научу вас, как жить в свое удовольствие.

— Спасибо, мадемуазель, но вряд ли это получится, — ответила Алинда.

— Вы не желаете осмотреть другие помещения? — еще раз спросила миссис Кингстон, вложив в этот вопрос все свое презрение к гостье.

— Нет, мерси! Я спущусь вниз узнать, не закончил ли монсеньор выгуливать свою кобылу. Мне хочется поболтать с ним за бокалом вина.

Она устремилась прочь из комнаты, а миссис Кингстон, обратив на Алинду взгляд, горестно пожала плечами. Распрощавшись с домоправительницей и вновь заняв свое место на полу, Алинда продолжила работу.

Конечно, с мадемуазель ле Бронк не соскучишься, однако даже в компании легкомысленной и по-своему очаровательной танцовщицы граф только и думал, что о Кэлвидоне. Было нечто возвышенно-трогательное в том, что человека гложут мысли о родном доме среди шумного парижского веселья.

Милорд совсем не был похож на юношу, который живет за границей, будучи изгнанным из дома родителями. Он был взрослым мужчиной, выбравшим изгнание по собственной воле и сбежавшим из своего поместья и от своих прямых обязанностей. Извиняло его лишь то, что он считал унизительным жить под одной крышей с матерью при данных обстоятельствах.

Но Алинда в душе осуждала графа за малодушие. Те, кто долгие годы преданно служил его семье, полагались на него, а он подвел их. Он прожигал жизнь в Париже вместо того, чтобы на родине занять положение, которое принадлежало ему по рождению.

«Вероятно, мне следовало бы высказать ему все это прошедшей ночью», — рассуждала Алинда. Но она подумала, что он не принял бы ее слова всерьез.

Граф вступил в разговор с ней под влиянием момента, когда ему захотелось иметь собеседника, и еще потому, что — как он сам выразился — она была для него абсолютно посторонней.

Тогда была ночь, и оба они, зачарованные красотой природы, воистину волшебной, беседовали, пребывая словно во сне. Они были просто мужчиной и женщиной, без всяких социальных различий. При свете дня такой разговор бы не состоялся.

«Помни, что ты лишь швея», — твердила себе Алинда, но сердце ее непроизвольно забилось сильнее, когда дверь в комнату приоткрылась.

Все ее мысли были о молодом графе, и в глубине души девушка надеялась, что он зашел повидаться с ней. Она услышала приближающиеся шаги, повернула голову и посмотрела вверх.

Это был Феликс Хэнсон.

Она невольно воскликнула:

— О, это вы!

— Да, это я во плоти, — витиевато выразился Феликс Хэнсон. — Если Магомет не идет к горе, то гора должна идти к Магомету, — переиначил он пословицу. — Почему вы не явились на свидание?

Алинда склонилась над своим шитьем.

— Вряд ли вам стоило на это рассчитывать.

— Я проторчал в библиотеке целый час, — недовольно сказал он. — Как вы могли быть такой неблагодарной?

— Неблагодарной? — удивленно переспросила Алинда и непроизвольно подняла на него взгляд. Он весьма фривольно придвинулся к ней, облокотившись о спинку антикварной кровати. Вполне недвусмысленное выражение его лица заставило девушку поспешно отвести глаза.

— Если б не я, — многозначительно произнес он, — вас бы отправили домой, не дав шанса доказать свое умение. Вы слишком хорошенькая для такой работы.

Тон его был приторно ласковым, и это окончательно смутило Алинду.

— Если это так, то благодарю вас. Но сейчас, с вашего разрешения, я продолжу работу. Мне многое предстоит сделать.

— Рад это слышать, так как сие означает, что вы задержитесь здесь надолго и мы успеем подружиться, дорогая моя Алинда, — расплылся в улыбке Хэнсон. — Ты не прочь поболтать со мной, крошка?

— Я мисс Сэлвин, к вашему сведению.

— Алинда гораздо приятнее на слух. Давай обойдемся без церемоний.

— Каких таких церемоний? — спросила Алинда.

— Знакомства, расшаркивания и прочих глупостей. Мне достаточно того, что губки твои так и манят…

— Вы не имеете права говорить со мной в таком тоне!

— А кто мне запретит? — поинтересовался Хэнсон.

— Не думаю, что ее милости понравится ваша манера обхождения с одной из ее наемных работниц.

— Она ничего не узнает, потому что мы оба, ты и я, будем вести себя по-умному. Не так ли, малышка?

Мы упустили вчера возможность, которая, может, и не представится в ближайшие несколько дней. Однако сегодня вечером, я думаю, мы могли бы повстречаться наедине. Как насчет часиков семи?

— Я не намерена встречаться с вами, мистер Хэнсон, когда бы то ни было. — Говоря это, Алинда смотрела наглецу прямо в лицо. Ее тон был категоричен, но он лишь улыбнулся.

— Строишь из себя недотрогу? Что ж, игра от этого становится только интереснее!

— Ни в какие игры я не играю. Если вы и впредь будете навязывать мне свое общество, мистер Хэнсон, я немедленно обращусь к ее милости и скажу, что вы мешаете мне делать мою работу!

Алинда думала, что такая угроза напугает его. Но Хэнсон, откинув назад голову, расхохотался, пробудив эхо в огромном помещении.

— Больно ты расхрабрилась, детка. Мы оба знаем, что ничего подобного ты не сделаешь.

— Я так именно и поступлю, если вы не оставите меня в покое! — воскликнула возмущенная Алинда.

— И тотчас очутишься за порогом! Он опять рассмеялся.

— Сначала подумай хорошенько, малышка. Как ты думаешь, кто из нас двоих нужнее миледи?

Тут он был прав. Алинда, сжав губы, вновь занялась вышиванием.

— Итак, после небольшой пикировки, — сказал Феликс Хэнсон, — вернемся к предмету нашего разговора. Теперь потолкуем, как разумные люди.

— Нам не о чем говорить.

— Может, ты и права. Поцелуй выразит мои чувства гораздо лучше любых слов.

Алинда, сидя на корточках, потянула на себя край расшитого занавеса, как бы отгораживаясь от наглого ухажера.

— Послушайте, мистер Хэнсон, — сказала она. — Я здесь потому, что нуждаюсь в деньгах. Моя мать хворает, и, только выполнив эту работу, я смогу обеспечить ее хорошей едой и лекарствами. Я не буду рисковать здоровьем матери, принимая ухаживания — ваши или любого другого мужчины. Пожалуйста, оставьте меня!