Нежить - Адамс Джон Джозеф - Страница 22

Утро я провел в библиотеке Карнеги в Окленде, проглядывая архивные выпуски газеты «Пост». Статью о несчастном случае я обнаружил довольно быстро, поскольку хорошо помнил дату, но я оказался не готов к ее содержанию. Бабушка всегда неохотно говорила об аварии, да и в целом о моей жизни в Питсбурге, но я никогда об этом не задумывался. В конце концов, она тоже потеряла семью — внучку, зятя, единственную дочь; и даже в детстве я понимал, почему она не хочет говорить о них.

Но мелькнувший на аппарате для чтения микрофильмов заголовок едва не сбил меня с ног. «Супружеская пара погибла в аварии», и, прежде чем в голове оформился вопрос: «Их же было трое?» — я уже проглядывал статью. Газетные колонки расплывались несвязными фразами: опора моста, превышение скорости, алкоголь в крови, и вдруг в глаза бросился абзац из середины статьи:

«Друзья семьи предполагают, что авария могла быть задумана в качестве согласованного парой самоубийства. По их словам, супруги были раздавлены горем после смерти девятилетней дочери Алисы, которая три недели назад погибла от огнестрельного ранения в результате несчастного случая».

Меня внезапно замутило, и я вскочил, испугавшись читать дальше.

— Мистер, вы плохо себя чувствуете? — подошла ко мне библиотекарша.

Но я отмахнулся и выскочил на улицу.

Машины с трудом продирались сквозь слякоть на авеню Форбса. Я присел на скамью и, спрятав лицо в ладонях, некоторое время боролся с тошнотой. Начинался снегопад, и, когда мне стало лучше, я поднял лицо к небу в надежде на обжигающий холод снежных хлопьев. Где-то в этом же городе давал интервью Грант Бертон. Где-то ожившие мертвецы скребли смерзшуюся землю могил.

Мир ковылял вперед.

Я встал, завязал пояс пальто. Меня ожидал самолет.

Еще два дня, в течение которых мы прошлись последним, запланированным на третье января туром по западным штатам, и во время последовавших выборов я держал себя в руках, но уже тогда я сознавал, что решение принято. Думаю, что о нем догадывались все старшие члены команды. Меня поздравляли с настойчивостью, с которой я уговорил Бертона запустить ролик, но в последние перед выборами часы они уже почти не обращались ко мне за советом. Казалось, что меня отделили от команды, изолировали, как заразного больного.

Когда мы досмотрели результаты выборов, Льюис хлопнул меня по плечу:

— Бог ты мой, Роб. Ты должен быть счастлив.

— А ты, Льюис?

Я смотрел на его ссутуленную спину, воинственную россыпь оспин на лице.

— Чем тебе пришлось пожертвовать, чтобы поднять нас на эту вершину? — спросил я, но он не ответил. Я и не ждал ответа.

Выборы прошли без сучка без задоринки. Мертвые прервали свою работу на кладбищах и собрались у избирательных участков, но даже они понимали, что на сей раз что-то изменилось. Теперь они не пытались голосовать. Просто молча и неподвижно стояли за возведенным национальной гвардией ограждением и рассматривали происходящее пустыми, беспощадными глазами. Торопясь мимо них, избиратели опускали голову и зажимали от запаха тления носы. В программе «Найтлайн» Тед Коппел заметил, что явка избирателей, что-то около девяноста трех процентов, побила все рекорды в истории Соединенных Штатов.

— Как вы считаете, почему сегодня на участки пришло так много избирателей? — спросил он гостей передачи.

— Возможно, они боялись не прийти, — ответил Куки Робертс, и его слова отозвались во мне правдой.

Уж кто-кто, а Куки знал толк в людях.

После закрытия избирательных участков в западных штатах Стоддард признал поражение. К тому времени исход выборов стал очевиден. В победной речи Бертон говорил о необходимости перемен. «Народ сказал свое слово», — заявил он, и, хотя так и было, я не переставал гадать, что говорило через людей и что именно оно пыталось до нас донести. Многие журналисты считали, что после выборов все должно закончиться: мертвые улягутся обратно в могилы и мир вернется на круги своя.

Но получилось по-другому.

Пятого января мертвецы все еще продолжали копать, их число по-прежнему увеличивалось. По Си-эн-эн как раз показывали один из таких сюжетов, когда я протянул Бертону заявление об увольнении. Он медленно его прочел и поднял на меня взгляд.

— Роб, я не могу его принять. Ты нам очень нужен. Самая трудная работа только начинается.

— Простите, сэр. У меня нет выбора.

— Наверняка мы сумеем прийти к какому-то соглашению.

— Боюсь, что нет.

Мы прошли еще через несколько вариаций этого разговора, прежде чем он неохотно кивнул.

— Нам будет тебя не хватать, — сказал Бертон. — Возвращайся, когда почувствуешь, что готов снова включиться в игру.

У двери он остановил меня вопросом:

— Роб, я могу тебе как-то помочь?

— Нет, сэр, — ответил я. — Я должен разобраться сам.

Еще неделю я провел в Питсбурге, ходил по крутым улочкам моего детства, которые помнил только во снах. Потратил целое утро, чтобы разыскать дом, где жили мои родители, а одним холодным, ясным днем остановился на обочине Семьдесят шестой магистрали, в сотне ярдов от моста, где они погибли. Поднимая сверкающие всплески воды, мимо с грохотом проносились огромные грузовики, и меня окружали запахи дороги: бензин и железо. Как я и ожидал, место гибели родителей не отличалось ничем примечательным — безликий блок бетона, только и всего.

От нас не остается никакого следа.

По вечерам я в одиночестве ужинал в кафе и разговаривал по телефону с бабушкой. В основном разговоры состояли из безмятежных сплетен об обитателях дома престарелых, ничего существенного. Потом я пил коктейль «Железный город» и смотрел кино по кабельному, пока не напивался настолько, чтобы уснуть. По мере возможностей я избегал новостей, хотя мне все же попадались отрывки, пока я переключал каналы. Мертвые вставали по всему миру.

Они также вставали в моих снах, пробуждая воспоминания, которые я бы предпочел не будоражить. По утрам я просыпался с ощущением невнятного ужаса и думал о Галилее, о Церкви. Я уговаривал Бертона не прятаться от изменившегося уклада мира, но в то же время одна лишь мысль о принятии собственного прошлого, о вытекающем из заметки в «Пост» и ночных видений логическом заключении приводила меня в ужас. Думаю, что на тот момент мне оставалось лишь подтвердить свои подозрения и страхи, и я уже подозревал, какой будет результат. Но драгоценная неизвестность, возможность ошибки была для меня желанным прибежищем, и я отчаянно цеплялся за нее еще несколько дней.

В конце концов я больше не мог откладывать.

Я сел в машину и поехал к старому архиву на улице Гранта. Седая женщина-архивист принесла мне нужную папку. В ней, изложенное косноязычным бюрократическим слогом, я нашел все, что искал. С блестящими черно-белыми фотографиями. Больше всего на свете мне не хотелось глядеть на них, но тем не менее я считал, что обязан это сделать.

Через некоторое время кто-то тронул меня за плечо. Это оказалась архивист; на ее круглом лице читалась тревога. Она наклонилась надо мной, и ее очки раскачивались перед глазами на короткой серебряной цепочке.

— Вы плохо себя чувствуете? — спросила она.

— Нет, со мной все в порядке.

Я встал, закрыл папку и поблагодарил ее за потраченное время.

На следующий день я покинул Питсбург. Самолет вынырнул над тяжелым покровом облаков, и я оставил позади промозглый холод. В аэропорту Лос-Анджелеса я пересел на рейс 405 до Лонг-Бич. В машине я опустил стекло, с благодарностью ощущая на руке теплый ветерок, поглядывая на качающиеся на фоне неба пальмы. В воздухе пахло цветущим миром и свежестью, еще не определившимся будущим, а пейзаж выглядел менее изуродованным историей, чем отравленные городские улицы, которые я оставил позади.

Но даже здесь ощущалось прошлое. Ведь именно оно привело меня сюда.

Дом престарелых представлял собой живописный парк с раскиданными по нему приземистыми отштукатуренными домиками в испанском стиле. Я нашел бабушку в садике с видом на океан, в беседке и некоторое время разглядывал ее с порога, прежде чем она меня заметила. На коленях у нее лежала книга, но она не читала ее, а задумчиво смотрела на волны. Соленый бриз играл ее седыми волосами, и на мгновение, вглядываясь в худое лицо с ясными глазами, я снова увидел перед собой ту женщину, какой я помнил ее из детства.