Неуловимый граф - Картленд Барбара - Страница 34

Граф недоверчиво посмотрел на нее.

— Когда он сбил вас с ног, — стала объяснять Калиста, — он начал было добивать вас кулаками и ногами. Мандзани всегда такой — когда он приходит в бешенство, он просто себя не помнит от ярости и может запросто избить человека до полусмерти.

— И вы сделали так, что он потерял сознание?

— Я… у меня был железный столбик от палатки, я держала его в своем фургончике.

— Для чего?

В глазах ее что-то сверкнуло.

— Я… боялась, — не сразу ответила Калиста.

— Кого? Его?

— Да… Накануне того дня, ночью, он пытался ворваться ко мне в фургончик. Правда, я закрыла дверь на засов, но он был не слишком крепкий, и ему ничего не стоило сломать его и… войти. Помолчав, граф с горечью произнес:

— Так, значит, клоун спас вас, сделал то, на что я оказался не способен…

— Я сделала это сама! — возразила Калиста. — Главная трудность состояла в том, чтобы увезти вас оттуда. Коко нашел и привел вашу лошадь, и мы, с помощью мальчика, который сторожил Ореста, усадили вас в седло. Потом Коко сел сзади и поддерживал вас всю дорогу, пока мы не доехали до этой гостиницы.

— Полагаю, мне следовало бы поблагодарить его, — холодно заметил граф.

— Ему не нужна ваша благодарность, — сказала девушка. — Он сделал это для меня.

— Ну еще бы! — Не сводя глаз с лица Калисты, граф продолжал:

— Вероятно, первый раз в вашей жизни случилось так, что какой-то мужчина влюбился в вас, или, по крайней мере, вы впервые узнали об этом. Что вы почувствовали?

Калиста отнеслась к этому вопросу так, будто он имел какой-то общий, отвлеченный смысл.

— Думаю, я почувствовала… себя польщенной, мне было очень приятно, — произнесла она не сразу. — И в то же время мне было очень грустно и жалко его. Мне было жаль, что я должна причинить ему боль.

— Вы с самого начала были уверены, что вам придется сделать именно это? — спросил граф. — Или, может быть, вначале вы думали, что могли бы ответить на его любовь?

— Нет, у меня не было таких мыслей, но вовсе не потому, что он был клоуном, — ответила Калиста. — Коко был сыном французского акробата, или как это у них там называется во Франции, и сын согласился работать в цирке. Она слегка вздохнула. — Но отец Коко был грубый, жестокий человек, иногда он даже бил его мать. Потом он начал избивать ее постоянно, и как-то раз Коко не выдержал, бросился на него и нанес ему страшную, почти смертельную рану!

— Похоже, характер у него не лучше, чем у вашего второго обожателя! — саркастически усмехнулся граф.

— Коко только защищал свою мать, — быстро возразила Калиста. — На самом деле он очень спокойный, милый юноша с душой поэта. Когда он увидел, что отец серьезно ранен, то понял, что ему нельзя больше оставаться дома. И он бежал, намереваясь поступить на сцену.

Девушка снова вздохнула.

— Он рассказывал мне, как кочевал из одного театра в другой, но все безуспешно; тогда он решил присоединиться к какой-нибудь цирковой труппе. Проработав год во Франции, он услышал, что группа артистов едет со своим номером в Англию, в цирк Великого Карно, и решил поехать с ними. Он прекрасный артист, и Босс его очень ценит.

— Как и вы, — заметил граф. Калиста сделала какой-то неопределенный жест.

— Он образованный, культурный человек, в отличие от большинства других артистов цирка, — многие из них не умеют ни читать, ни писать. Мне кажется, между нами неизбежно должно было найтись что-то общее.

— К тому же не надо забывать, что вы очаровательная молодая девушка, — сказал граф, и снова в его голосе прозвучала ирония.

— У меня такое чувство, что вы осуждаете меня, — заметила Калиста, немного помолчав. — Я не виновата, что Коко полюбил меня или что Мандзани обратил на меня внимание.

— Не виноваты? А кто виноват, что вы вообще очутились в цирке? Вы представляете себе, что могло бы случиться, останься вы там чуть подольше? — Калиста ничего не ответила, и граф продолжал:

— Может быть, вы воображаете, что этот поэтический Коко спас бы вас от Мандзани?

По выражению ее лица он догадался, что она уже думала об этом раньше.

— Мне никогда не приходило в голову… что могут возникнуть… неприятности такого рода, — пробормотала она с запинкой. — Когда Босс предложил мне остаться и выступать в его цирке вместе с Кентавром, я подумала, что само Небо послало мне этот выход; это была возможность зарабатывать деньги и жить самостоятельно, не возвращаясь к маме. — Она взглянула на графа с упреком. — Мама никогда бы не нашла меня. Не понимаю, зачем вам надо было вмешиваться?

— Неужели вы все еще так наивны, что не понимаете, как вовремя я появился? Меня просто Бог послал! — воскликнул граф. — Вы представляете себе хоть немного, чего добивался от вас Мандзани?

— Он предложил мне… жить с ним, как… как будто я его жена, — неуверенно проговорила Калиста, — а этого я никогда бы не смогла сделать, потому что он… был мне противен!

— А что бы вы сделали? Разве у вас был выбор? Глаза ее заблестели, а лицо страшно побледнело, когда она заговорила:

— Пока я жила дома, я всегда думала, что могу… позаботиться о себе, что я вполне могу прожить одна, без посторонней помощи, но это оказалось так… страшно… быть совершенно одной, без всякой поддержки.

— Больше с вами такого никогда не случится, — твердо сказал граф, — и, мне кажется, Калиста, что когда вы будете читать благодарственные молитвы, — а я полагаю, вы обязательно сделаете это, — вы должны поблагодарить Бога за то, что он спас вас, позволив вам избежать всех опасностей, и что этот печальный период вашей жизни остался позади!

— И все же я ни о чем не жалею! — возразила Калиста. — Я многое узнала о людях; об их доброте, мужестве и стойкости. Я увидела также, как нежно, всей душой можно любить животных и заботиться о них! — Голос ее потеплел:

— Например, укротитель тигров по-настоящему любил своих зверей: на арене они рычали и казались очень свирепыми, а он мог спокойно сидеть в их клетке, расчесывая им шерсть и беседуя с ними. Девушка улыбнулась. — Цирковые артисты называют своих диких питомцев «кошками», и те действительно ведут себя в точности так, как милые и добродушные домашние кошки!

— Я по-прежнему нахожу, что вы вели себя крайне безответственно и безрассудно, — заметил граф, — и в то же время я восхищаюсь вашим мужеством. Не могу себе представить, чтобы какая-либо другая женщина из моего круга могла бы работать в цирке да еще и получать от этого удовольствие!

— Мне нравилось, когда Кентавру аплодировали, — призналась Калиста, — и было что-то очень трогательное в том, как детишки визжали от восторга, когда он, по ходу номера, доставал из кареты мешок с золотом и нес его нищему старичку в лохмотьях.

— Как вам удалось научить его всему этому?

— Кентавр понимает все, что я ему говорю. Граф засмеялся:

— В одном я совершенно уверен, Калиста, — любой человек, который полюбит вас, — включая и вашего собственного мужа, — вскоре поймет, что самый опасный его соперник в борьбе за ваше сердце — Кентавр!

Калиста как-то странно посмотрела на него, и граф, желая загладить неприятное впечатление от своих нескромных и назойливых расспросов, спросил с улыбкой:

— Вы сказали, что цирковые артисты называют диких животных, вроде тигров и львов, «кошками». Наверное, у них вообще есть свой жаргон?

— Коко объяснил мне, — ответила Калиста, — что в каждой стране у цирковых артистов есть свой, особый язык, который знают только они. Это тайный язык, который не могут понять посторонние, и цирковые ревниво берегут его секреты.

— Почему? — поинтересовался граф.

— Для того чтобы спокойно обсуждать свои дела в присутствии «зануд», — то есть чужаков, вроде вас; вы можете находиться рядом и не понять ни слова из того, о чем они будут говорить.

— Я вижу, у вас появился новый материал для вашего альбома, — улыбнулся граф. — Вы можете привести примеры?

— Скажем, цирковых собачек называют «брехунами», — стала вспоминать Калиста. — «Палари» означает «говорить», а «донна»— женщина.