Неуловимый граф - Картленд Барбара - Страница 15

Он понимал, что его независимое поведение больно ударяет по самолюбию камердинеров, ставя их на один уровень с другими слугами в доме. Они боялись, что те могут заметить, как хозяин отдалил их от себя, и посмеяться над ними, обвинив к тому же в недостаточном внимании и заботе о нем.

И все же граф оставался непреклонен.

Иногда вернувшись вечером в свою спальню, он любил еще почитать перед сном, сидя в кресле не раздеваясь, и он чувствовал, что присутствие камердинера за спиной только раздражало бы его.

Войдя в отведенную ему спальню, граф отметил, что обставлена она красиво и со вкусом.

Он еще не был в этой новой, наиболее пышной и величественной части здания, которая, как он знал, называлась «Елизаветинским флигелем»; в ней было какое-то скрытое невыразимое очарование.

В действительности флигель этот был когда-то центральной частью первоначального строения, впоследствии обновленной и перестроенной. Стены снаружи были облицованы красным кирпичом и прорезаны высокими готическими окнами.

Потолки в комнатах были низкие, широкие дубовые кровати покоились на четырех столбиках и были прикрыты пологами, а стены были отделаны деревянными панелями, которые с годами приобрели чудесный красновато-коричневый оттенок мореного старого дуба.

Графу показалось, что в комнате душно, и он подошел к окну, чтобы отдернуть плотно закрытые занавеси и открыть створки.

Он распахнул окно, и в ту же секунду до него донесся тихий, протяжный свист.

Он был в точности похож на тот, который издала Калиста, когда отдавала приказания Кентавру, и граф, перегнувшись через подоконник, выглянул в сад.

Ночь была ясная, в мягком темном бархате неба сверкали мириады звезд, а тонкий рожок полумесяца лил с высоты серебристый свет на дом и озеро за ним, окутывая весь сад нежной эфемерной дымкой, зачаровывающей своей воздушной прелестью; днем все вокруг «выглядело совсем по-другому, более приземленно и обыденно.

Графу хорошо была видна лужайка у него под окном, однако на ней не было ни души.

Свист повторился. На этот раз граф понял, что он доносится с громадного дерева магнолии, чьи белые, точно совковые, цветы склонялись к самому окну.

Он поднял голову и увидел, что в самой гуще ветвей, забравшись так высоко, что она оказалась почти на уровне его окна, сидит Калиста!

— Я хочу поговорить с вами!

Он едва расслышал ее слова, так тихо она произнесла их. Однако, высунувшись еще больше из окна, граф спросил:

— О чем же?

— О вас. Я ведь просила вас не приезжать сюда.

— Довольно трудно беседовать в таком положении, — заметил граф. — Не лучше ли мне присоединиться к вам?

— Да что вы! Ничего у вас не получится! — сказала девушка с ядовитым смешком. — Легче перелезть с этого дерева в дом, чем наоборот.

Граф осмотрел дерево оценивающим взглядом. Оно казалось очень старым, но ветви его выглядели достаточно мощными и крепкими для того, чтобы выдержать вес его тела.

Спальня его была на втором этаже, не так уж высоко над землей.

Он выбрался на подоконник снаружи и услышал, как Калиста быстро проговорила:

— Лучше бы вы этого не делали. Я вовсе не хочу, чтобы вы свалились и разбились или переломали себе все кости… Мне же потом придется за вас отвечать.

— Я не такой уж дряхлый старик, — едко заметил граф.

Его раздражало, что эта малышка смеет сомневаться в его способности перелезть из окна на дерево.

В действительности оказалось довольно трудно обогнуть открытую створку окна и уцепиться за ближайшую к нему ветку, однако граф был куда более ловким и сильным, чем большинство его друзей.

Фехтование, бокс и верховая езда поддерживали его в отличной форме; добравшись до толстого ствола магнолии, он уже совершенно спокойно спустился на землю.

Без сомнения, эти упражнения не придали элегантности его вечернему костюму, но главное — он благополучно спустился; Калиста последовала за ним.

Граф как раз отряхивал руки, когда она подошла к нему:

— Раз уж вы здесь, лучше нам уйти куда-нибудь подальше от окон, хотя спальня мамы с другой стороны дома.

Сказав это, она быстро нырнула в густые кусты рододендрона, окаймлявшие лужайку. Последовав за ней, граф заметил под ногами узкую извилистую тропинку.

Идя за девушкой по тропинке, граф был потрясен, обнаружив, что на ногах у нее — вязаные рейтузы в обтяжку, столь любимые модниками времен Георга IV.

Поверх было надето нечто вроде жокейской курточки. Она была голубая, как ливрея слуг, но воротник и манжеты были нежного лимонно-желтого цвета.

Граф вспомнил, что это — цвета жокеев Чевингтона.

Они шли молча до тех пор, пока заросли рододендрона не кончились, и они вышли на берег озера.

Здесь, в кустах жимолости, разросшихся так, что получилось нечто вроде беседки, стояла маленькая скамеечка. Увидев, как Калиста опустилась на нее, граф подумал, что вряд ли кто-нибудь со стороны сможет их заметить; для этого надо было бы подойти вплотную.

Озеро, словно заколдованное, серебристо мерцало в полумраке, а на другом берегу тянулся огромный парк, где под деревьями бродили олени с ветвистыми рогами.

В лунном свете граф хорошо видел лицо Калисты и, глядя на нее с легкой улыбкой, заметил:

— Мы с вами вдвоем здесь, — разве факт этот не достаточно компрометирующий сам по себе? Не играет ли это прямо на руку вашей матери?

— Мама приняла на ночь свои обычные капли опия, — ответила девушка, — так что она никак не сможет узнать о том, где мы и что мы сейчас делаем.

— Так что же вы собирались сказать мне?

— Я хотела предупредить вас, чтобы вы были очень осторожны. Вы не послушались моего совета и все-таки приехали сюда, но теперь, прошу вас, Бога ради, будьте все время настороже!

— Я пришел к выводу, что все эти предполагаемые угрозы — больше плод вашего воображения, — ответил граф. — Нет, я не отрицаю, что ваша мать не отказалась бы сделать меня своим зятем, но я не могу поверить, что она может совершить что-нибудь особенное, из ряда вон выходящее, для того чтобы желаемое стало действительностью.

Калиста тихонько засмеялась.

— Как вы думаете, что привело Амброзину в объятия столь выдающегося мужа?

В голосе ее звучала явная ирония, и граф, вспомнив, что герцог сегодня так напился за обедом, что даже не мог сам выйти из-за стола, промолчал.

— Я скажу вам, — продолжала Калиста, не дождавшись от него ответа. — Как вы, вероятно, могли заметить, мой милый родственник — горький пьяница!

Слова ее прозвучали резко и презрительно. , — Однажды вечером, — продолжала она, — когда он гостил у нас, мама устроила так, что он выпил даже больше обычного. Он вообще не держался на ногах, и слугам пришлось отнести его в постель. На следующее утро, когда он спустился к завтраку, мама встретила его восторженными восклицаниями и горячо расцеловала в обе щеки.» Милый мой мальчик! — сказала она. — Вы даже представить себе не можете, как я счастлива вашим предложением!«Вид у герцога был совершенно ошарашенный, — продолжала Калиста, — и мама, лукаво подмигивая ему, добавила:» Ах вы, проказник! Как это вы осмелились говорить об этом с Амброзиной, не спросив предварительно моего разрешения? Ну что ж, она в таком восторге от вашего предложения, что, так и быть, я прощаю вам вашу нескромность!«

— И что же на это ответил герцог? — поинтересовался граф.

— А что он мог сказать? Мама слишком хитра и умна, для того чтобы говорить ему все это наедине. В комнате, кроме нас, была сама Амброзина и еще с десяток других гостей. Естественно, герцог не мог ничего вспомнить о том, что было накануне вечером; думаю, он теперь до конца жизни будет размышлять, предлагал он тогда свою руку и сердце Амброзине или нет!

— Это правда — то, что вы мне рассказываете?

— Неужели вы хотя бы на минуту можете предположить, чтобы моя сестра захотела выйти замуж за эту пьяную образину? Единственное достоинство, которым он обладает, — это его титул!

Девушка проговорила это с презрительным высокомерием. Потом продолжала: