Вкус листьев коки - Мюллер Карин - Страница 8

Он снял рубашку и приложил ее к лицу, решительно отмахиваясь от предложений пойти в больницу. Он был убежден, что ему или откажут в помощи, так как у него не было денег, или же арестуют за подстрекательство.

– Я его отведу, – сказала я.

Толпа людей остановила проезжавшее такси, и мы забрались в машину. Водитель связался с диспетчером и спросил, как объехать уличные бои на пути в больницу. Дважды на нас набрасывались толпы бунтовщиков, и мы едва убереглись от града камней – еле успели объяснить, кто мы такие и куда едем.

Наконец мы остановились у частной клиники, где за лицо пострадавшего взялся пластический хирург.

Юноша оказался родом из прибрежного городка Гуаякиль. Недавно там закрыли несколько заводов, и он потерял работу. Не имея иного выхода, он добрался до Кито, чтобы принять участие в забастовке. Избили его вовсе не полицейские – он стал жертвой своих же собратьев-пуэбло, которые сорвали с него золотую цепочку, отняли бумажник и дорогие часы. Выросшие цены были искрой, подпалившей целый костер недовольства – безработицей, нищетой, отсутствием перспектив. Я сидела рядом с ним на кушетке для осмотра пациентов и чувствовала его злость на врача, что так искусно накладывал ему швы на нос. Я чувствовала, как он злится и на меня тоже, несмотря на то что рука его крепко сжимала мою.

Убедившись, что с парнем все в порядке, я ушла, но мне больше не хотелось возвращаться на улицы. В тот день я увидела нечто куда более разрушительное, чем слезоточивый газ и летящие камни. Это был злобный оскал нищеты на лицах добрых людей, которые протягивают руку помощи незнакомцам в день беззакония и отчаяния.

ГЛАВА 4

Жених Черной мамы

Я приехала в Южную Америку с рюкзаком и GPS, готовая пройти по древней тропе инков через горы и бушующие реки, по безлюдному андийскому плато. Месяцами штудировала рассказы испанских солдат и миссионеров в поисках сведений о великой тропе. Они поражались ее размерам и мастерству строителей. «В христианском мире таких превосходных дорог попросту нет», – вывод, сделанный одним из летописцев. Некоторые даже считали, что дорогу построили боги, а не люди. Должно быть, в давние времена она представляла невероятное зрелище: мощенная плиткой, огороженная фруктовыми деревьями и акведуками. Тропа нагоняла благоговение и ужас на испанских солдат, ибо им казалось, что она символизирует величие империи, с которой им предстояло сразиться. И они были правы.

Однако спустя пятьсот лет войн и восстановительных работ от тропы инков мало что осталось, и то, что я увидела в Эквадоре, являло особенно жалкое зрелище. Главными приметами здешнего ландшафта были два горных хребта вулканического происхождения и тянувшаяся между ними долина. Архитекторы инков проложили тропу в самом центре этой долины. Отдавая дань мудрому планированию предков, инженеры ХХ века использовали отрезки тропы инков как основу для Панамериканского шоссе. И хотя почти все крупные города Центрального Эквадора лежали вдоль тропы, лишь немногие могли похвастаться сохранившимся наследием предков.

Но было одно место, где древнюю дорогу не покрыли асфальтом. В двухстах милях к югу начинался трудный четырехдневный маршрут через горы к великолепным руинам Ингапирка. Я собрала рюкзак и села в автобус; моя одежда по-прежнему пахла жженой резиной.

Мы выехали из Кито, город остался позади, и начался сельский Эквадор.

Ламы. Когда-то очень давно жираф полюбил овцу, и на свет появились эти пушистые длинношеие животные. От жирафов остались длинные ресницы и привычка крутить головой, как перископом.

Земля. Свежевспаханные поля такого насыщенного бурого цвета, что воображение невольно рисует картофель, вызревающий под кожурой. Дети с карими глазами на коричневых лицах и смуглыми ногами – в тон под цвет почвы. Взращенные матерью-землей, они накрепко приросли к ней корнями. Женщины, круглобокие, как авокадо, и резкие, как чили, сидели и пряли овечью шерсть для своих многослойных широких домотканых юбок.

Горы. Недаром Эквадор называют «улицей вулканов». Мы спускались по узкой центральной долине, а мимо нас бесконечными пенными волнами проплывали заснеженные вершины. Иллингас. Руминьяху. Ровный конус Котопахи, окрашенный утренним солнцем в оранжевый цвет. Это самый высокий действующий вулкан в мире – смертельно опасный. В 1742 году в результате его извержения был полностью уничтожен ближайший город Латакунга. Выжившие собрали обломки и заново отстроили дома, бросив на это все силы. Через двадцать шесть лет Котопахи извергся снова. Тогда жители переименовали город в Ллакта-Кунани – «земля, которую я выбрал». Многострадальные горожане не падали духом и снова принялись разбирать завалы. А в 1877 году произошло третье извержение Котопахи.

На въезде в Латакунгу наш автобус остановила огромная толпа гномов в остроконечных колпаках, костюмах из белых перьев и с крыльями. Я сошла с автобуса, бросила рюкзак на тротуар и спросила, что здесь происходит.

– Фестиваль Черной мамы! – весело выкрикнул беззубый старик и сунул мне в руку стакан самогона.

Я выпила. Попрощавшись с новым знакомым, чтобы оттащить сумки в ближайшую гостиницу, я поспешила на улицу, чтобы присоединиться к празднеству. Казалось, весь город высыпал на улицы. Это был парад, на который соревнующиеся музыканты приглашали всех хриплыми выкриками. Красивые девушки в расшитых юбках и подходящих по цвету шарфах водили хороводы сквозь толпу, и это было похоже на брачный танец журавлей. Впереди каждой группы маршировали музыканты, непременно игравшие нечто совсем непохожее на выступление своих предшественников. Наконец, появилась сама Черная мама в плотной черной маске. Она баюкала на руках куклу-младенца.

Среди танцующих сновали ведьмы в полосатых масках; они несли на спинах оленьи рога и тяжелые, усыпанные блестками щиты. Наметив ничего не подозревающего прохожего, они выдергивали его из толпы, окружали кольцом и устраивали пляску, выкрикивая волшебные заклинания, обращенные к повелителям гор, матери-земле и другим местным божествам. Закончив свой ритуал, они плевали в лицо жертве маисовым самогоном и уходили прочь в поисках другой заблудшей души, нуждавшейся в ритуальном очищении.

Я встала рядом с группой молодых людей в оранжевых накидках; их лица были выкрашены в угольно-черный цвет. Они по очереди несли на спине деревянную пирамиду, на вершине которой восседала громадная жареная свинья. Сооружение было настолько тяжелым, что двое детей следовали за свиноносцем и несли столик, чтобы через каждые несколько ярдов тот мог опустить ношу и передохнуть.

– Сколько она весит? – спросила я, указывая на смеющуюся свинью.

– Двести фунтов, – ответил носильщик. Его черное лицо выглядело зловеще, но уголки губ, нарисованных ярко-красной помадой, поползли вверх в дружелюбной улыбке.

Он налил мне ложку тягучей шоколадной жидкости из ведра, которое нес в руке. На вкус она была как мед и мука, но, когда я сглотнула, в горле точно застрял меховой комок. Своим поступком я заслужила шляпу, накидку и приглашение присоединиться к процессии. Свинья — чанчо – была обложена всевозможными яствами и напитками, призванными символизировать все человеческие грехи: алкоголь, сладости, жареные кролики и морские свинки, сигареты и сигары. Тот, кто нес ее, представлял собой жениха Черной мамы, а свинья была ее свадебным подарком. Два дня она кружила по городу на раскаленном солнце, истекая липкими слезами вязкой жидкости, что сочилась из всех трещин и отверстий. Не знаю, кого мне было жалко больше – носильщиков, запряженных в узду, или тех, кому предстояло съесть свинью по окончании процессии.

– Mesa! – крикнул носильщик, и две его маленькие племянницы подбежали со столиком. Он расстегнул сбрую, промокшую от пота.