Вкус листьев коки - Мюллер Карин - Страница 10

Я извинилась и бросилась вверх по лестнице в свой номер, оставив Джона снимать процессию с первого этажа.

– Тебя вырвало, – сообщил он, когда я вернулась.

– Откуда ты знаешь? – в ужасе спросила я.

– Ты микрофон забыла снять, – сказал он и постучал по камере. – Я все записал на второй канал.

Когда пришла моя очередь нести свинью, уже почти стемнело. На меня надели сбрую. Я наклонилась, чтобы хряк скатился со стола и водрузился мне на спину. Но ничего не произошло. Меня словно пристегнули к телеграфному столбу. Я попробовала еще раз. Несколько мужчин выставили руки, чтобы удержать наверху свой завтрашний ужин. Я кое-как сдвинулась с места.

Только потом я узнала, что жених Черной мамы должен не только принести свадебный подарок ей на порог и водрузить его у ее ног. Он должен был также исполнить торжествующий танец, подпрыгивая, топая ногами, вращаясь, описывая дуги и восьмерки. Перед самым выходом на главную площадь улица сужалась. Мы двигались со скоростью ледника. Я то петляла, то устремлялась вниз, то топала на месте; защитная стена рук осторожно поддерживала мою ношу. Наконец кто-то приказал принести столик. Промокшие от пота ремни сняли. Вокруг меня столпились хозяюшки, вливая мне в глотку очередные порции праздничного пойла. Потом все вернулись к процессии, которая постепенно переместилась на главную улицу.

Я танцевала до глубокой ночи. Танцевала бок о бок с белокрылыми ангелами и тромбонистами, начисто лишенными слуха. С испанскими бандолерос и красавицами в развевающихся юбках, грациозно покачивающими бедрами. С толпой, которая приветствовала меня аплодисментами и радостными криками. В ту ночь на улицах не было чужих – только одни друзья.

А потом я вернулась домой, с трудом взобравшись по ступенькам. Я мечтала закрыть глаза и уснуть, но мое лицо было по-прежнему покрыто слоем расплывшегося дегтя и зловонного сала. И я поплелась в ванную умываться.

Я терла, скребла и царапала лицо когтями, проклиная все на свете. Извела три рулона туалетной бумаги, не оставив ни клочка на утро, но так и не отчистила ни миллиметра кожи. Грязь, что сошла, заляпала всю раковину, краны и зеркало. В отчаянии я залезла под холодный душ и взяла жесткую мочалку. Когда я вышла, мое лицо было покрыто вперемешку красными, как сырое мясо, и трупно-серыми пятнами; ошметки дегтя свисали с бровей, а волоски в носу склеились намертво. Но, по крайней мере, губы вернулись в свое обычное состояние, став розовыми и шелушащимися.

Решив оттереть остатки краски утром, я приняла две таблетки аспирина и рухнула на кровать.

ГЛАВА 5

Жизнь на службе у людей

Пора было возобновлять наше путешествие к югу. Нам предстояло проехать на поезде мимо величественных гор и сойти в крошечном городке Ачупальяс. На тропе инков.

Мы медленно отъехали от станции. Я вылезла на крышу и побежала, выглядывая свободное местечко. Когда я перепрыгивала промежуток между вагонами, ко мне тут же протягивалась защитная стена мускулистых рук, следивших, чтобы я не упала на рельсы. Присев на корточки у груды пыльной арматуры, я смотрела, как мимо проносятся деревушки. Хотя центральная долина Эквадора занимает всего малую толику площади страны, почти половина населения живет именно здесь. Маленькие, крытые соломой хижины как стога рассыпались по лоскутному одеялу загонов и полей. Порой попадались скопления домиков, построенных вокруг ослепительно-белой церкви; крест на ее маковке указывал в небо, точно острие меча. Пейзаж почти ничем не отличался от Швейцарии: такие же крутые снежные вершины и чистый холодный воздух. Лишь присмотревшись, можно было увидеть разницу. У порога каждой хижины торчал шестидюймовый барьер – загон для морских свинок. Тут и там длинношеяя лама бдительно присматривала за стадом пасущихся овец. А под землей наливалось весом и отращивало круглые бока истинное сокровище Анд – картофель. Андийский крестьянин мог различить до двухсот сортов картофеля по цвету, текстуре, вкусу и запаху: от драгоценной «икры жизни» – крошечных желтых сливочно-сладких клубней – до непритязательного чуньо, благодаря которому человеку удалось выжить в горах на высоте четырнадцати тысяч футов. Клубни чуньо выкладывали на ночь, чтобы они подмерзли, после чего толкли, чтобы разрушить клеточную структуру и удалить влагу, и высушивали на беспощадном высокогорном солнце. После многочисленных превращений получался мороженый концентрат – картофельная мука, которая могла храниться целую вечность и ставшая основой почти всех андийских блюд.

Современные люди воспринимают картофель как бедняцкую еду, что продается во всех супермаркетах пятифунтовыми мешками или по десять центов за штуку. Но первые конкистадоры были в восторге от экзотической культуры Нового Света. «В готовом виде он похож на трюфель и мягкий внутри», – писал один из авторов хроник. Тогда они не знали, что клубни с комьями застывшей земли – это и есть то сокровище, за которым они сюда приехали. В наши дни стоимость ежегодного урожая картофеля в разы превышает цену всего золота и серебра, награбленного у инков.

Завоеванные земли инков подарили миру невероятное разнообразие новых фруктов и овощей. Хотя шоколад ныне считается поистине швейцарским продуктом, томат – символом Италии, а любое блюдо с ананасами сразу получает приставку «гавайский», все эти три культуры родом из Южной Америки. Бобы, маис, сладкий картофель, юкка, тапиока, маниока, земляной орех, кешью, красный и кайенский перец, папайя, авокадо, кабачок, киноа… Больше половины самых распространенных продуктов, которые едят сегодня в мире, изначально произрастали в южной части Нового Света.

Поезд устало перевалил через последний горный хребет и устремился по прямой вниз по западному склону Анд, покачиваясь на рельсах, ширина которых чуть больше самого узкого локомотива. Ландшафт менялся прямо на глазах.

Я всегда представляла себе климатические зоны как нечто обозначенное широкими пастельными мазками на карте страны. В Эквадоре все было иначе. Здесь климатические области сменяли друг друга с проворством колибри. Густые темные леса и плодородные зеленые поля превращались в морщинистую серую пустошь, не успевала я очистить апельсин. Цепкие тропические лианы боязливо соседствовали с кактусами. Тонкие завитки тумана скапливались в трещинах скал, как настороженные кошки, прячась от губительного солнечного света, который хищно затаился поблизости. Я словно гуляла по залам музея естественной истории – вот экспозиция пустыни с колючими шарами перекати-поле, а стоит только за угол завернуть, как окажешься среди пальм.

Я легла на живот, чтобы сфотографировать ущелье снизу, и поползла вперед, пока верхняя часть туловища не свесилась с крыши поезда. Вдруг чьи-то руки оказались у меня на спине. Обернувшись, я увидела юношу из семьи эквадорцев, которая располагалась рядом. У него был смущенный, но решительный вид; он вцепился в мой ремень, слушая указания старухи, видимо его бабушки. Мои ноги оседлал хитро улыбающийся мальчик лет десяти.

Я сделала три быстрых кадра, прежде чем бабуля не потеряла терпение. Меня затащили обратно и усадили от греха подальше в центр семейного круга. Оказалось, что бабушка сопровождает три поколения большой семьи на выходную прогулку. Им принадлежала лавка в Риобамбе, и они частенько встречали безголовых иностранцев, которые лезли на крышу поезда, точно бешеные собаки. Бабуля хотела узнать, чего ради они ведут себя как идиоты. Она боялась высоты больше всего на свете, но, очевидно, родственные узы оказались сильнее страхов, и в данный момент старуха восседала в самом центре крыши, участвуя в импровизированном пикнике на ветру, а поезд тем временем раскачивался, устремляясь вниз по крутому склону. Она по-дружески обняла меня за талию, чтобы уберечь от дальнейших глупых поступков в этот чудесный день, и мы обе задремали, убаюканные стуком колес.