Когда рассеется туман - Мортон Кейт - Страница 9

– Думаю, жених вовремя пришел в себя, – заметила Ханна.

– Он женился на ее сестре, – объяснила Эммелин.

Ханна осеклась – правда, ненадолго.

– Надо было подать на него в суд за нарушение обязательств.

– Леди Клем тоже так сказала – и даже хуже, а бабушка ответила, что мисс Принс не желала ему неприятностей.

– Ну и дура, – подытожила Ханна. – Тогда так ей и надо.

– Но ведь это так романтично, – хмыкнул Дэвид. – Несчастная безответно влюблена, а тебе жалко почитать ей грустные стихи. До чего же ты жестокая, Ханна!

– Не жестокая, а реалистичная, – подняла подбородок Ханна. – А влюбленные вечно ничего не соображают и творят всякие глупости.

Дэвид улыбнулся – многозначительная улыбка старшего брата, который уверен, что совсем скоро сестра заговорит по-другому.

– Нет, серьезно, – упрямо продолжала Ханна. – Ты же знаешь, как я отношусь ко всей этой романтике. А мисс Принс стоило бы унять слезы и заинтересоваться чем-нибудь, да и нас заинтересовать. Строительством пирамид, к примеру, или исчезновением Атлантиды, походами викингов…

Эммелин зевнула, а Дэвид поднял руки, показывая, что сдается.

– Ну ладно, – хмуро сказала Ханна, глядя на листы в руке. – Мы только зря теряем время. Начнем с того места, где Мариам поражает проказа.

– Мы это уже сто раз репетировали, – запротестовала Эммелин. – Давайте поиграем во что-нибудь!

– А во что?

– Не знаю, – растерянно пожала плечами Эммелин, переводя взгляд с Дэвида на Ханну. – Может, в Игру?

Нет, не в Игру, а в игру. Тогда еще она была для меня просто игрой. Эммелин могла иметь в виду шарики или прятки. Только некоторое время спустя их игра стала Игрой с большой буквы, дорогой к приключениям, фантазиям и тайнам. А тем хмурым, сырым утром, когда дождь уныло барабанил в окна детской, я почти не обратила внимания на слова Эммелин.

Скрючившись за спинкой кресла и сметая разлетевшиеся по полу сухие лепестки, я пыталась представить себе, каково это – иметь братьев и сестер. Мне всегда хотелось кого-нибудь. Я даже раз спросила у мамы, не могла бы она завести мне сестренку, чтоб было с кем сплетничать и шептаться, фантазировать и мечтать. Мне жилось так одиноко, что я с удовольствием представляла себе даже наши ссоры. Мама как-то грустно рассмеялась и сказала, что ни к чему повторять одну ошибку дважды.

Как это – гадала я – ощущать себя чьей-то, глядеть на мир, зная, что ты часть племени, чувствуя за спиной союзников? Погрузившись в свои мысли, я рассеянно водила щеткой по спинке кресла, как вдруг она за что-то зацепилась, на пол свалилось одеяло, и я услышала хриплый вскрик:

– Что случилось? Ханна! Дэвид!

Старушка, древняя, как само время, дремала в кресле, завернувшись в плед так, что до сих пор ее не было ни видно ни слышно. Должно быть, няня Браун, сообразила я. О ней говорили тихо и благоговейно как наверху, так и под лестницей, она вырастила самого лорда Эшбери и считалась такой же принадлежностью семьи, как и дом.

С щеткой в руке я застыла за спинкой кресла под взглядами трех пар голубых глаз.

– Что стряслось, Ханна? – снова спросила старушка.

– Ничего, няня Браун, – обретя дар речи, ответила Ханна. – Мы репетировали. Будем потише.

– Смотрите, чтобы Реверли не слишком распрыгался здесь, взаперти, – велела няня.

– Нет-нет, он ведет себя замечательно, – сказала Ханна, очень отзывчивая, несмотря на вспыльчивость. Она шагнула к няне и снова укрыла одеялом ее высохшее тело. – Отдыхай, милая, у нас все хорошо.

– Ну если только совсем чуть-чуть, – сонно согласилась няня. Ее глаза закрылись, и через минуту она уже мирно похрапывала.

Я затаила дыхание, ожидая, когда кто-нибудь из детей заговорит. Они все смотрели на меня широко раскрытыми глазами. Я уже представила, как меня волокут к Нэнси или даже к самому мистеру Гамильтону, а те требуют объяснить, как это я осмелилась вытереть пыль с няни, и недовольное лицо мамы, когда меня вернут домой, даже не дав рекомендаций…

Но никто не ругал меня, не бранил, даже не хмурился. Случилось то, чего я совершенно не ожидала. Будто по команде они расхохотались: свободно, безудержно, рушась друг на друга и сплетаясь в клубок.

Я молча стояла, ожидая сама не знаю чего, смех напугал меня гораздо больше, чем молчание. Губы предательски задрожали.

Наконец старшая девочка вытерла глаза и смогла выговорить:

– Я – Ханна. Мы с тобой раньше не встречались?

Я торопливо сделала книксен и выдохнула:

– Нет, миледи. Меня зовут Грейс.

– Никакая она не миледи, – рассмеялась Эммелин. – Она просто мисс.

Я снова присела, стараясь не поднимать глаз.

– Меня зовут Грейс, мисс.

– А выглядишь как-то знакомо, – сказала Ханна. – Ты точно не работала здесь на Пасху?

– Нет, мисс. Я новенькая. Меня взяли месяц назад.

– Ты слишком маленькая для горничной, – заметила Эммелин.

– Мне четырнадцать, мисс.

– Опа! – воскликнула Ханна. – Мне тоже! Эммелин – десять, а Дэвид у нас старичок – ему шестнадцать.

– А ты всегда протираешь тех, кто уснет в кресле, Грейс? – спросил в свою очередь Дэвид.

Эммелин снова захохотала.

– Нет-нет, сэр. Только сегодня, сэр.

– Жалко. А то можно было бы никогда не мыться.

От смущения у меня вспыхнули щеки. Никогда раньше я не встречала настоящего джентльмена, да еще почти моего ровесника. От его последних слов сердце у меня в груди заколотилось, как птица в клетке. Странно. Даже и сейчас, когда я вспоминаю Дэвида, я чувствую что-то вроде того давнего волнения. Выходит, я еще не совсем умерла.

– Не обращай внимания, – посоветовала Ханна. – Дэвид считает себя жутким остряком.

– Да, мисс.

Ханна смотрела на меня с интересом, словно собираясь спросить что-то еще. Но прежде чем она открыла рот, мы услышали звук шагов – сперва по лестнице, а потом и по коридору. Ближе, ближе… Цок, цок, цок…

Эммелин подскочила к двери и поглядела в замочную скважину.

– Это мисс Принс, – обернувшись к Ханне, шепнула она. – Идет сюда.

– Скорей! – прошипела Ханна. – А то погибнем страшной смертью в неравной борьбе с Теннисоном.

Застучали ботинки, взметнулись юбки, и, прежде чем я успела хоть что-нибудь сообразить, все трое испарились. Дверь распахнулась, в комнату ворвался холодный, сырой воздух. В дверном проеме выросла прямая, как палка, фигура.

Мисс Принс оглядела комнату и заметила меня.

– Ты! – сказала она. – Ты не видела детей? Они опаздывают на урок. Я уже десять минут жду их в библиотеке.

Я не привыкла обманывать и до сих пор не знаю, что со мной случилось, и все же в тот момент, глядя прямо на учительницу, я, не моргнув глазом, соврала:

– Нет, мисс Принс. Не видела.

– Точно?

– Да, мисс.

Она пристально изучила меня через очки.

– Но я ведь ясно слышала тут голоса.

– Только мой, мисс. Я пела.

– Пела?

– Да, мисс.

В детской воцарилось молчание, которому, казалось, не будет конца. Потом мисс Принс похлопала указкой по раскрытой ладони и шагнула внутрь. Двинулась по периметру комнаты – цок, цок, цок…

Когда она подошла к кукольному домику, я заметила, что из-за него высовывается ленточка Эммелин.

– Я… я вспомнила, мисс. Я видела их из окна. Они были в старом лодочном сарае, на берегу.

– На берегу, – повторила мисс Принс. Она подошла к окну и попыталась вглядеться в туман, бросавший на ее лицо белый призрачный отсвет. – «Осина тонкая дрожит, и ветер волны сторожит…»

Тогда я еще не читала Теннисона и решила, что мисс Принс просто описывает озеро.

– Да, мисс, – согласилась я.

Постояв еще мгновение, она обернулась:

– Я пошлю за ними садовника. Как там его…

– Дадли, мисс.

– Значит, пошлю Дадли. Не будем забывать, что точность – вежливость королей.

– Да, мисс, – приседая, подтвердила я.

Учительница процокала мимо меня и, выйдя, плотно притворила дверь.

Дети возникли передо мной будто по мановению волшебной палочки – из-за занавески, кукольного домика, старой тряпки.