Бескрайние земли - Амаду Жоржи - Страница 53

Позади себя Синьо Бадаро слышал топот ослов, на которых ехали жагунсо. Их было трое: мулат Вириато, высокий и худой Телмо с метким глазом и женским голоском и Костинья — тот, что убил полковника Жасинто. Они разговаривали между собой, и ночной ветерок доносил до Синьо Бадаро отрывки их беседы:

— Человек взялся за ручку двери и тут сразу поднялся переполох…

— Он выстрелил?

— Не успел…

— Женщина всегда приносит несчастье…

Будь тут негр Дамиан, Синьо подозвал бы его, они поехали бы рядом и Синьо поделился бы с негром своими планами. Негр слушал бы молча, кивая своей огромной головой. Но негр Дамиан обезумел, теперь он бродил по дорогам какао, смеясь и плача, как ребенок, и Синьо понадобилось употребить всю свою силу и волю, чтобы убедить Жуку не убивать негра. Недавно видели, как Дамиан, рыдая и плача, проходил в окрестностях фазенды, и его нельзя было узнать — худой, покрытый грязью, с провалившимися глазами, он бормотал что-то насчет мертвых детей и белых ангельских гробиков. Он был хороший негр, и Синьо Бадаро до сих пор не мог понять, почему он промахнулся в ту ночь, когда стрелял в Фирмо. Неужели он уже тогда был сумасшедший? Музыка, вновь донесшаяся до него на повороте дороги, снова вызвала в нем воспоминания о том вечере. Синьо Бадаро вспомнил о картине в гостиной: крестьянка и пастухи, голубая лазурь, свирель. Вероятно, это была очень трогательная музыка, с нежными словами любви. Музыка для танцев, потому что нога у девушки на картине оторвалась от земли, словно в балетном па. Не то, что эта музыка, которая сопровождает его; она походит на похоронный марш:

Синьо Бадаро вглядывается, стараясь рассмотреть, что там виднеется по сторонам дороги. Вот невдалеке, наверное, хижина работника с плантации. Или, быть может, это поет человек, бредущий по тропинке с гитарой и коротающий себе путь песней. Уже минут пятнадцать, как эта песня сопровождает кавалькаду — в ней поется о жизни в здешних краях, о труде и о смерти, о судьбе людей, попавших в плен к какао. Но глаза Синьо Бадаро, привыкшие к ночному мраку, не различают ни единого огонька далеко в окружности. Они видят лишь зловещие глаза филина, который по временам степенно ухает. Вероятно, это поет какой-то человек, идущий по тропинке. Он поет, коротая себе песней путь, а Синьо Бадаро, направлявшийся на фазенду, должен быть настороже. Это опасные тропы, нет уже больше покоя на дорогах вокруг леса Секейро-Гранде.

В тот вечер, когда он отдал приказ негру Дамиану убить Фирмо, у него еще была какая-то надежда. Но теперь все кончено. Война объявлена. Орасио собирается вступить в Секейро-Гранде, он собирает людей, затеял в Ильеусе тяжбу, добиваясь признания за ним права на владение землей. В тот вечер, когда девушка с европейских полей, там, на картине, танцевала на одной ножке, у Синьо Бадаро была еще какая-то надежда. Конечно же, человек шел по тропинке — голос его слышался все ближе и ближе, он усиливался и вместе с тем становился все более грустным:

Да, теперь потянутся гамаки по дорогам, много ночей будет повторяться это зрелище. И прольется кровь, орошая землю. Эта земля не для плясок и не для пастушков в красных беретах, это черноземная почва, она хороша для какао, она лучшая в мире. Все ближе слышится голос, поющий песню о смерти:

Вдоль дороги стоят безымянные кресты. Это могилы людей, погибших от пули или лихорадки, от удара кинжалом в ночи, когда совершаются преступления, или от болезни, с которой человек не может справиться. Но деревья какао вырастали и приносили плоды, сеньор Максимилиано сказал, что в тот день, когда на месте всех этих лесов будут плантации какао, они смогут устанавливать свои цены на американских рынках. У них будет больше какао, чем у англичан, в Нью-Йорке узнают имя Синьо Бадаро, владельца фазенд какао в Сан-Жорже-дос-Ильеус. Он станет богаче Мисаэла… У дороги упокоится Орасио, под безымянными крестами будут похоронены Фирмо и Браз, Жарде и Зе да Рибейра. Они сами захотели этого, Синьо Бадаро предпочел бы, чтобы было как на олеографии, как в танце, чтобы все были веселы, люди играли бы на своих свирелях на лазурном поле. Виною всему был Орасио… Зачем он позарился на чужие земли, которые могут принадлежать только Бадаро; кто решился бы оспаривать права Бадаро?.. Орасио сам этого захотел; будь его, Синьо Бадаро, воля, все бы веселились на празднике и девушка с поднятой в воздухе ножкой танцевала бы на покрытом цветами лугу… Настанет день, когда будет так, как на этом далеком европейском лугу. Синьо Бадаро улыбается в бороду, он тоже, подобно гадалкам и пророкам, видит будущее. На повороте дороги, там, где ее пересекает тропинка, появляется человек с гитарой:

Но топот едущей по дороге кавалькады заставляет певца замолчать. И теперь Синьо Бадаро сожалеет об этом. Нет уже девушки, танцующей на землях какао, нет плантации на месте леса, нет цен, диктуемых из Ильеуса. По грязной дороге шагает человек, пальцы его лежат на струнах гитары. Человек отходит в сторону, пропуская Синьо Бадаро и его жагунсо:

— Доброй ночи, хозяин…

— Доброй ночи…

Жагунсо отвечают хором:

— Счастливого пути…

— Храни вас господь…

Звуки все затихают. Человек, наигрывая на гитаре, уходит все дальше и дальше, скоро и вовсе не слышно будет голоса, который поет грустные песни, жалуется на жизнь, просит, чтобы его похоронили под деревом какао. Говорят, клейкий сок какао удерживает здесь людей. Синьо Бадаро не знает никого, кто бы уехал обратно из этих краев. Он знает многих, которые жалуются, подобно этому негру, жалуются день и ночь, дома, в барах, в конторах, в кабаре. Они называют эту землю несчастливой и проклятой, говорят, что это край света, где нет ни развлечений, ни радости, край, где ни за что ни про что убивают людей, где сегодня ты богат, а завтра беднее Иова.

Синьо Бадаро знал много таких людей, слышал много таких рассказов, видел, как люди продавали свои плантации, копили деньги и отправлялись в путь, клянясь, что никогда больше сюда не вернутся. Они уезжали в Ильеус, чтобы сесть там на первый же пароход, направляющийся в Баию. В Баие к их услугам было все, город большой — шикарные магазины, комфортабельные дома, театр и конка, которую тащат ослы. Там они сразу покупали все, что желали; деньги в кармане, они могли насладиться жизнью. Но, не дожидаясь отправления парохода, человек возвращался обратно, клейкий сок какао крепко пристал к подошвам его ног, он возвращался и снова вкладывал деньги в клочок земли, чтобы сажать какао… Некоторые, впрочем, даже уезжали, садились на пароход, пересекали океан, но приехав на место, говорили только о землях Ильеуса. И наверняка — это так же верно, как то, что его зовут Синьо Бадаро, — человек через полгода — год возвращался обратно, но уже без денег, с тем, чтобы снова выращивать какао. Клейкий сок какао пристает к ногам человека и никогда больше его не отпускает. Так говорится в песнях, которые поют по вечерам на фазендах…

Они въезжают в какаовую рощу. Это плантация вдовы Меренды, граничащая с Секейро-Гранде. Синьо Бадаро сообщили, что она тоже заключила соглашение с Орасио. Но он все же не пожелал отказаться от тропинки, которая сокращала ему дорогу почти на пол-лиги. Если вдова заодно с Орасио, тем хуже для нее и для двух ее сыновей. Раз так, их плантацию придется присоединить к тем, что Бадаро намерены разбить в Секейро-Гранде. Через пять лет он, Синьо Бадаро, войдет в контору «Зуде, брат и Кo» и продаст какао, собранное на новых плантациях. Как он сказал, так и будет. Он никогда не изменяет своему слову. Даже если девушке пришлось бы прекратить свой только что начатый танец на картине в столовой каза-гранде. Зато потом она станет танцевать на поле, желтом от золотых плодов какао, куда более красивом, чем лазурное поле на картине. Куда более красивом…