Любовь контрабандиста - Картленд Барбара - Страница 10

Леона опять зажмурила глаза. Она слишком хорошо понимала, о чем он говорил. Он оказался гораздо проницательнее, чем можно было предположить, и, похоже, догадался, что именно вызвало у нее столь сильный безотчетный ужас, отразившийся на всем ее облике. Это была близость смерти, а возможно, чего-то еще более жуткого, нежели смерть… «Я должна остерегаться его», — повторяла она себе вновь и вновь, отчаянно стиснув руки и стараясь вернуть себя к действительности, дабы ненароком не угодить в западню.

Лорд Чард между тем отнес пустой стакан и, остановившись посредине комнаты, с интересом осмотрелся вокруг. Пламя свечи осветило крохотный будуар, обставленный Леоной по собственному вкусу любимыми предметами, собранными ею со всех уголков замка.

Комнатка с зарешеченными окнами, выходившими в сад, выглядела совсем маленькой, но довольно уютной.

На широком, устланном подушками кресле у подоконника лежало несколько книг, по-видимому только что прочитанных ею. Подпорки кровати флорентийской работы, украшенной резьбой и позолотой, были выполнены в виде фигурок ангелов. Ее когда-то привез из Италии предок Леоны, четвертый баронет, известный как большой ценитель и коллекционер изящных вещей.

Прелестная картина над камином, изображавшая херувимов, играющих с гирляндами роз, несомненно, тоже появилась в доме благодаря ему. Кроме того, здесь нахолилась prie-dieu5 орехового дерева, судя по отделке, испанского происхождения, а также миниатюрный туалетный столик в стиле королевы Анны, очаровательный в простоте своих линий, и несколько стульев, покрытых затейливым резным орнаментом и увенчанных короной, свидетельствующей о том, что они вышли из придворных мастерских Карла Второго. Каждая деталь обстановки, казалось, имела свое особое значение и сама по себе радовала взор неброской красотой. И повсюду были цветы, наполнявшие интерьер восхитительным ароматом, расставленные в вазах с таким изяществом и фантазией, что любой из букетов производил впечатление законченного произведения искусства.

— Значит, это и есть ваша комната, — промолвил лорд Чард.

— Да, это мое самое любимое место, единственное, где я по-настоящему чувствую себя дома, где все мне дорого и близко, — ответила Леона непроизвольно, не отдавая отчета в своих словах. Она как бы поведала ему, сама того не желая, о своем одиночестве, о том населенном поэтическими образами мире, в котором она существовала, когда Хьюго не было рядом и никто, кроме слуг и лавочников, не переступал порога замка.

Лорд Чард, нагнувшись, поднял одну из книг.

— Я вижу, вы читаете «Возвращенный Рай»6, — заметил он. — Вы полагаете, что нашли здесь тот рай, к которому в душе стремитесь?

— Может быть, я не очень ясно представляю его себе, — призналась Леона. — Во всяком случае, иначе, чем это описано у Мильтона. Мой рай похож скорее на весенний сад, полный птиц и цветов, где море всегда спокойно и ласково, солнечные лучи пробиваются через листву деревьев и каждое дуновение ветерка волнует и завораживает, словно общаешься с близким другом. Вот что такое для меня Небеса…

Она снова говорила, не задумываясь, забыв о том, кто перед нею. Внезапно щеки ее вспыхнули, и она произнесла поспешно:

— Но я з-задерживаю вас, милорд. Вам все это вряд ли интересно. Мне намного лучше, клянусь вам, да и мой брат, должно быть, заждался вас внизу.

Лорд Чард положил книгу обратно и повернулся к двери.

— Вы уверены, что вам опять не станет плохо?

— Вполне, — отозвалась Леона. — Еще раз спасибо вам за все.

— Не стоит благодарности, — мягко ответил он. — Напротив, мне кажется, это я виноват в том, что вы так расстроены. Мой приезд сюда, очевидно, доставил вам массу затруднений.

В словах его явно содержалось нечто большее, чем обычное извинение. Знал ли он, в какое неимоверно затруднительное положение их поставил? Догадывался ли он, что в этот самый момент экипаж яхты, пересекшей Ла-Манш, получил сигнал опустить груз под воду, потому что Лью Куэйл и носильщики не осмелились выйти на лодках в море, чтобы переправить его на берег?

Леоне нечего было сказать. Ей не хотелось разубеждать его даже из вежливости, и, когда она промолчала в ответ, лорд Чард положил руку на дверь.

— Спокойной ночи, мисс Ракли! Надеюсь, ваш сон ничто не потревожит.

— Того же и я желаю вашей светлости.

Приподнявшись, она наблюдала, как он вышел, закрыв за собой дверь. Затем она прислушивалась к звуку его удалявшихся шагов, пока они не растаяли в глубине коридора.

Когда кругом воцарилось безмолвие, нарушаемое лишь биением ее сердца, девушка закрыла лицо руками.

С той самой минуты, когда Хьюго неожиданно приехал, чтобы сообщить ей о том, что лорд Чард находится на пути в замок, она постоянно чувствовала себя на краю пропасти. Все события последних часов обрушились на нее волною страха и мрачных предчувствий: предобеденная суматоха, напряжение, вызванное затянувшейся трапезой, опасения за будущее — свое и брата — и этот безрассудный, полный отчаяния рывок через туннель, чтобы предупредить Лью Куэйла.

При одной мысли о нем пальцы ее задрожали, она глубоко, судорожно вздохнула. Ах, как она его ненавидела! Все в нем — выражение его глаз, издевательские нотки в голосе, фамильярный изгиб губ — казалось ей воплощением зла, порочности и коварства, словно он был самим дьяволом во плоти.

Стараясь избегать любых воспоминаний о нем, забыть чувство отвращения от прикосновения его шершавой ладони, она снова явственно увидела перед собою лицо связанного человека, его окровавленную грудь, и промелькнувшее в ее сознании видение крови, сочившейся из его ран, тут же напомнило ей о пятне, оставшемся на юбке. С внезапно вернувшейся к ней энергией Леона спрыгнула с постели, быстро расстегнула крючки платья и сбросила его на пол.

Когда Хьюго подарил ей это платье, Леона нашла его великолепным, однако от природы она была слишком скромна и непритязательна, чтобы носить его. Теперь, когда она узнала правду, никакая сила на свете не могла бы вынудить ее снова надеть на себя платье, которое прошло через руки Лью Куэйла. Возможно, он выбрал его с помощью одной из женщин сомнительного поведения, увивавшихся за ним. Лью наверняка представлял ее себе в новом наряде, и при всей своей неприязни к нему она не могла отрицать, что со свойственной ему проклятой ловкостью он ухитрился купить платье, которое не только пришлось ей к лицу, но и сидело как влитое. Каким образом он сумел с такой точностью определить ее размеры? Само это соображение заставило ее вздрогнуть от омерзения. Мягкая белоснежная материя казалась ей теперь чем-то скользким, тошнотворным, до чего боязно было даже просто дотронуться, а тем более коснуться живым, теплым телом.

Оставив платье лежать на полу, она натянула ночную рубашку и забралась под одеяло. Однако вздремнуть ей не удалось. Она без сна распласталась на постели, поворачиваясь в темноте с боку на бок, в бессвязных молитвах умоляя небеса сжалиться над несчастным, которому еще до рассвета предстояло расстаться с жизнью, и позволить ему умереть по возможности быстро и без страданий, хотя и понимала, что это совершенно безнадежно.

Леона знала, что контрабандисты по всему побережью были способны на поступки, чудовищные по своей жестокости. С самого детства ей приходилось слышать рассказы о том, каким бесчеловечным пыткам они подвергали попавших к ним в руки служащих таможни, как уличенных в шпионаже или доносительстве ослепляли, прежде чем медленно умертвить их. Но одно дело — судить о подобных вещах по слухам, и совсем другое — увидеть своими глазами, как это происходит.

На протяжении долгих часов ночи она испытывала острую, почти физическую боль от жалости к жертве и не менее жгучую ненависть и презрение к его мучителям. Но над всем остальным преобладало щемящее ощущение прострации и душевной пустоты. Она ничего не могла сделать, ничем не могла помочь ему, кроме молитв, хотя и сознавала, что даже самых искренних и горячих сердечных излияний было недостаточно.