Миланская роза - Модиньяни Ева - Страница 42

Консалво попытался оправдаться:

— Она меня до этого довела; я же все-таки мужчина… Риккардо притворно изумился:

— Надо же! Доводим до общего сведения, что Консалво Брандолини, оказывается, мужчина!

— Я узнал, она делала инъекции, чтобы не забеременеть, хотя знала, что больше всего на свете я хочу ребенка.

— Выдумки! — отмахнулся Риккардо.

— Нет, чистая правда!

— Мне нет дела до ваших интимных секретов, — солгал Риккардо, — знаешь, говорят, между мужем и женой не встревай… Но поднимать руку на женщину в нашей семье никому не дозволено.

Риккардо грозно взглянул на Консалво, закончив разговор.

Консалво вышел из душа и завернулся в купальный халат. Он проклинал собственное малодушие и привычку к роскоши, из-за которой попал в эту тюрьму. Ему так хотелось избавиться от гнета семьи Летициа, но, покинув дом Летициа, он неминуемо останется без гроша. Оказавшись изгоем, он не сможет удовлетворять свои утонченные капризы, изящные пороки, эксцентричные потребности. Риккардо знал наперечет слабости Консалво Брандолини, он прекрасно понимал, что Консалво снедаем страхом и это наваждение отбивает у него всякую охоту к самостоятельности.

Консалво, следуя добрым традициям семьи Брандолини, женился по расчету. Но он не обладал ни подавляющей мужественностью своего отца, ни обаянием деда, ни богатством и могуществом прадеда. Они бы одним взмахом руки смели этих жалких Летициа. Для Консалво же выгодный брак обернулся поражением. Будь у него хоть немного мужества, он заставил бы замолчать постыдные муки совести, но мужество, как цвет глаз, или рост, или, в его случае, как сексуальная потенция, дается человеку свыше, и ни за какие деньги его не купишь. Приходится довольствоваться советами психоаналитика, который призывает смириться с твоим недугом.

И как же, интересно, Риккардо его накажет? Консалво был уверен — избиение Глории с рук ему не сойдет. Он оделся и вышел из спальни. Ему вдруг захотелось увидеть Глорию, прочесть в ее глазах растерянность. Конечно, новость произвела на нее эффект холодного душа. И Консалво сейчас сможет насладиться ощущением победы.

Глория провела рукой по тугой повязке на грудной клетке. Главврач травматологического отделения клиники наложил повязку не столько по необходимости, сколько для того, чтобы продемонстрировать собственные способности. Рентген не выявил никаких переломов, а ушибы скоро пройдут.

До звонка Роберты сердечной болью Глории оставался Риккардо; с Рождества они не виделись. Теперь надо было что-то предпринимать по поводу Рауля, а Глория не знала, с чего начать. Она вышла на веранду и стала прогуливаться между вазонами с декоративными растениями.

«Только наркотиков нам не хватало, — подумала она. — Последний штрих к семейному портрету Летициа…»

Лакомая новость для завистников и недоброжелателей, всегда готовых обрушиться на могущественную семью. Похоже, в цепи умолчания и сдержанности, что сковывала весь клан, обнаружилось слабое звено. Но Глория сделает невозможное, чтобы досадная новость не вышла за пределы семьи. Ответственность, что легла на ее плечи, не испугала молодую женщину. Напротив, Глория ощутила гордость: впервые репутация семьи зависела от нее, и она с честью выйдет из этого испытания.

«А ведь к ненавистникам Летициа следует причислить и моего мужа, — подумала Глория, — у него немало причин, чтобы быть благодарным нам, но ровно столько же, чтобы нас ненавидеть и бояться».

Ей вдруг припомнилась давняя история. Тогда она обнаружила, что Консалво хранит под подушкой пистолет.

— Зачем тебе оружие? — удивилась Глория.

— Для защиты, — ответил муж. — Вдруг кто-то захочет меня убить?

— Ты с ума сошел, Консалво, — с раздражением заметила Глория. — И еще хочешь иметь детей… Да у тебя все в роду ненормальные.

На тонком лице Консалво появилась горькая улыбка.

— Да, я единственный и, возможно, последний отпрыск в чреде преступных, порочных, беспутных предков. Но почему ты не хочешь признать за нашей семьей никаких достоинств? Во тьме гнездится не только порок, но и любовь.

— Любовь! Ты еще говоришь о любви!

— А почему бы и нет? Я же тебе позволяю называть любовью тот разврат, которому ты предаешься с собственным дядюшкой…

Возмущение и стыд обожгли Глорию.

— Ты безумен, Консалво!

Краска, залившая ее лицо, сменилась смертельной бледностью. В душе Глории бушевала буря.

— Это только предположение, — усмехнулся Консалво. — Да, у меня за спиной — пороки и добродетели великого рода. За мной — величие Брандолини, а за тобой — убожество и мелочность. Даже страх мой — значителен и глубок.

Охваченный нервной лихорадкой, Консалво весь дрожал.

— Ты безумен, — повторила жена.

— Может быть, но это не моя вина. Это все равно что считать тебя виновной за смерть, которую несет семья Летициа. Да, вы — сеятели смерти. Ваше богатство создано на крови. И миллиарды служат вам, чтобы создать надменный фасад семейного дворца Летициа, где все проникнуто морализмом. А ваши самолеты в это время уносят невинные жизни.

— Миллиарды служат еще и для того, чтобы содержать паразитов вроде тебя, Консалво Брандолини. Теперь ты обнаружил у Летициа пороки, потому что боишься за собственное будущее.

Консалво весь сотрясался от бесплодной ярости, словно рыба, глубоко заглотившая крючок. У него отказали сдерживающие центры, и он вел себя неразумно, как перепуганный темнотой ребенок.

— Ваш род проклят, вы плохо кончите, — кричал он. — Я покажу людям, какие вы на самом деле. Расскажу, как твоя бабушка платила любовью за заказы. Расскажу, как великий Риккардо Летициа отобрал у братьев семейную фирму.

— Хватит, Консалво, успокойся.

— И они еще рассуждают о нравственности!

Консалво заговорил спокойней, но вот-вот готов был сорваться.

— Знаешь, кто был отцом твоего дяди? А твой кузен? Младший Летициа занимается любовью с бывшим портняжкой! А ты слыхала о проклятии Дуньяни?

— Ты негодяй, Консалво, и пистолет, который ты прячешь под подушкой, не сделает из тебя мужчину…

Глория знать не хотела о тех россказнях, что ходили о семействе Летициа. Роза, со своей стороны, не пожелала прибегнуть к спасительной лжи и честно призналась в своем «падении», когда внучка очень осторожно спросила бабушку об отце Риккардо.

— Я бы с удовольствием заявила, что он родился от Святого Духа, — с улыбкой сказала Роза. — Но я не Мадонна, хотя моя мать, а твоя прабабка, и пыталась сделать из меня христианскую мученицу. Отцом Риккардо был один мерзавец из Калифорнии, чертовски талантливый и чертовски привлекательный. Я не устояла, не устояла, как девчонка. А ведь мне было сорок. Позор!

Для Глории этот семейный позор обернулся благом: получалось, что кровное родство между ней и Риккардо — более отдаленное.

— А правда, что другой американец помог тебе получить лицензию на производство самолетов? — продолжала расспрашивать внучка.

Роза догадалась о тайных мыслях Глории и, взяв девушку за руку, взглянула ей прямо в глаза.

— Слушай, Глория, не стоит обращать внимания на то, что болтают обо мне и о нашей семье. Не верь ни хорошему, ни плохому. Не существует какой-то одной правды. Есть моя правда, твоя правда, правда Риккардо. И они не всегда совпадают. Более того, чужую правду чаще всего называют ложью.

— Это слова Пиранделло. Мне нравится этот писатель, он меня будоражит.

— Молодец, это действительно Пиранделло. Знаешь, я родом из Ломбардии, но замуж вышла за сицилийца. Руджеро научил меня немногим, но важным вещам. Первое, ты должна верить, что все зависит от Господа, но действовать так, словно все зависит от тебя. Действуй всегда одна, без друзей, братьев, родственников. — Старая женщина говорила убедительно, и Глория внимательно слушала. — Говорят, что мы сеем смерть, потому что производим боевые самолеты. Но ведь и те, кто делает мотоциклы, несут смерть — сколько мальчишек разбивается на мотоциклах. И автострады тоже смертельно опасны. Но никто не осуждает производителей автомобилей, наживших целые состояния. А химическая промышленность, которая отравляет окружающую среду? А ядерные арсеналы? Все мы торгуем смертью. Когда мы, Летициа, начали действовать, смерть в мир уже принесли. И спрос на нее был большой. Не мы ее выдумали.