Мир приключений 1984 г. - Ефимов Е. - Страница 16

К вечеру Рамиро Фернандес обзавелся всем необходимым и снял не очень дорогой, но вполне приличный номер в отеле “Гранада”. За окнами виднелся Фламинго-Парк, чуть дальше просматривались пляжи Майами-Бич.

К концертному залу, где выступала знаменитая кубинская певица, жившая в эмиграции, он пришел пешком и, не понимая еще причины, почувствовал, что за два года его отсутствия Майами как-то потускнел. Даже в сверкании тех же неоновых реклам не ощущалось прежнего блеска. На улицах было меньше “кадиллаков”, “паккардов”, “линкольнов”.

Рамиро приобрел билет с рук за тройную цену у перекупщика-кубинца. Среди публики, занявшей все места и проходы, почти не было американцев. Аплодисменты гремели после каждой песни, но как-то очень быстро обрывались. Когда Ольга Гильот спела “Кубинскую ночь”, треть зала захлюпала носами. А после “Ностальгии по моей Гаване” плакали уже все. Рамиро не выдержал этого зрелища и ушел. Но, приехав в отель, он подумал, что следует отправиться в бар и там напиться, “подавляя страдания”, хотя ему так хотелось, не медля ни минуты, проехать к Марте. “Нет, следует выждать еще несколько дней. Лучше пусть они не знают о Марте!”

На следующее утро Рамиро поднялся к ленчу. Побаливала голова, настроение было плохое, причину этого он хорошо знал: напился без всякого желания, в то время как ему безудержно хотелось видеть Марту. Проглотив две таблетки аспирина и выпив чашечку крепкого черного кофе, он вышел из отеля и незаметно для себя оказался на Флаглер — главной улице делового центра. Она была, как и прежде, торговой, прямой, шумной и однообразной. Но не хватало чего-то, и что-то явно было лишним. Те же роскошные магазины. Но продавцы почему-то не столь предупредительны. Вскоре Рамиро понял: магазины полны кубинцев-эмигрантов, которые без устали кочуют от прилавка к стенду, от стенда к прилавку, берут в руки товар, вертят его и кладут на место. Уходя из магазина, оставляют там не более девяноста девяти центов.

Рамиро вышел на Восьмую улицу юго-запада и здесь почувствовал, что к прежним запахам прибавились запахи жареной поросятины, подгоревшего масла и самых дешевых в Майами сигар. Тут более чем за полчаса он не встретил ни одного американца.

Завернув за угол, Рамиро не поверил глазам: сеньор Эдельберто де Каррера, бывший хозяин более чем десяти гаванских кинотеатров, которого так любил принимать у себя в “Делисиас” дон Карлос, перекладывал овощи на лотке, вынесенном на улицу из небольшой лавочки. Редких покупателей он неизменно встречал деланной слащавой улыбкой. Плечи его сгорбились. Приличным был лишь белоснежный фартук, надетый поверх изрядно помятого длинного жакета из легкой материи и фланелевых брюк.

Рамиро остановился чуть в стороне. Сбор информации о разложении кубинской эмиграции не входил в его задание, но Рамиро было интересно узнать новые факты. Он достал кожаный портсигар, вынул сигару “Партагас” за доллар тридцать центов. И сразу его окружили, появившись словно из-под земли, худущий продавец лотерейных билетов, коротышка, тянувший к сигаре зажигалку, тут же предложил услуги гида, третий пригласил сыграть в кости, четвертый пытался засунуть в карман Рамиро визитную карточку игорного дома, пятый пообещал хороших девочек… Рамиро, не произнеся ни слова, резко повернулся и почти столкнулся с человеком, лицо которого за последние три года тирании Батисты не сходило со страниц кубинских газет и журналов. Имя его чаще произносили шепотом, а у большинства кубинцев от мысли попасть в руки Караталы, одного из главных батистовских полицейских, по телу пробегали мурашки.

Теперь Караталу трудно было узнать. Не спеша он подошел к лотку бывшего владельца кинотеатров, заискивающе, как клиент перед торговцем, которому задолжал, поздоровался с ним и стал набирать в авоську два фунта картофеля, фунт фасоли, полфунта моркови, столько же чеснока и петрушки.

Сердце Рамиро учащенно забилось, и он впервые в жизни испытал незнакомое ему доселе чувство злорадства. Он дал волю новому для него ощущению и почти бегом бросился к машине. Дверцу перед ним распахнул высокий седой человек в поношенной, но чистой гваявере. Гарсия сунул ему в длинные, тщательно вымытые руки доллар, а когда сел за руль и услышал сбивающиеся на хрипоту слова благодарности: “Gracias, mister! Senor, thank you”, достал из портсигара оставшиеся там четыре сигары и отдал их ошалевшему от удачи старику.

“Неужели все это произошло за два года? Нет! Просто раньше я этого не замечал”, — думал Рамиро, вылетая, с явным превышением скорости, на Флаглер.

Опять же не отдавая отчета в том, зачем он это делает, Рамиро повел “шевроле” в самый богатый район города Вест-Палм-Бич. По дороге почувствовал голод и заехал в ресторан “Ла Карета”.

До обеда было еще далеко, и официант, расставив перед одиноким посетителем закуски, заговорил с ним. Рамиро сказал, что он мексиканец, и в ответ получил комплимент по поводу его английской, почти без акцента, речи и признание:

— А знаете, я поначалу принял вас за кубинца. Они любят у нас бывать. — И официант стал перечислять хорошо известные Рамиро имена.

Все это были так называемые вожди отдельных организаций, групп и группировок гусанос, крупные предприимчивые дельцы, большинство из которых сумели еще до революции разместить свои капиталы в США. Два года назад таких групп в Майами было более сотни.

— Странно только, — продолжал официант, — раскланиваются друг с другом издали, вежливо, но никогда между собой не говорят…

“Еще бы! — подумал Рамиро, всаживая в холодного лангуста тупой рыбный нож. — Каждый из этих мечтает возвратиться на Кубу президентом… при помощи Сонни, “полковника Фрэнка”, Мак Куоринга… После обеда непременно поеду к Марте… Похоже, что не следят… Да и она лучше других расскажет… Каналья, и тебе не стыдно? Разве ради этого ты хочешь ее видеть?..”

До революции Марта была звездой телевидения в Гаване. Рамиро не пропускал ни одной передачи с ее участием. Вздыхал, подшучивал над собой — иногда зло. В его мечтах она была недосягаемой королевой. В Майами, выйдя из тюрьмы, где просидел полтора года за ограбление игорного дома, он встретил Марту у Мирты де Пералес, активной контрреволюционерки, содержавшей дамский салон. Но Марта на знакомство не пошла. Лишь несколько дней спустя случай положил начало их дружбе. Молодая женщина, переходя улицу, оступилась и подвернула ногу. Рядом оказался Рамиро, да еще с машиной. Он подвез Марту к врачу, а затем и домой. По дороге Марта с удовольствием обнаружила, что Рамиро умеет слушать и во многом разделяет ее взгляды на жизнь и на то, что кругом происходит.

Днем Марта помогала хозяйке салона принимать клиенток, а вечерами у нее не было другого занятия, как без конца до самых мельчайших подробностей, порой казавшихся Рамиро смешными, вспоминать прежнюю жизнь в Гаване.

Марта не любила Мирту де Пералес, экзальтированную, взбалмошную, надменную, не любила еще и за ее дикую ненависть к тому, что происходило на Кубе. Молодая женщина тихо тосковала по оставленной родине, тяжело переживала разлуку с родными. Рамиро не посвящал Марту в свои дела. Ему с ней было уютно, тепло, особенно когда они оставались одни — будь то дома, в зале кинотеатра, на пляже, в парке. С ней он отдыхал душой, был к Марте предельно внимателен и вскоре почувствовал, что ей хочется создать семью, стать матерью. Рамиро не без труда всякий раз уходил от разговоров на эту тему, заводимых Мартой робко, стыдливо, с опаской.

Разыскивая сейчас Марту, Рамиро с затаенным теплом думал о том, что с ней, как она его встретит.

Дом на углу Одиннадцатой и Двадцать четвертой улиц юго-запада по-прежнему был занят дамским салоном, но уже не принадлежал Мирте де Пералес. Эта “сеньорита” однажды по неизвестной, никем не установленной причине исчезла с горизонта своих клиенток и знакомых, и старая вывеска была заменена новой. Рамиро все-таки узнал одну из прежних маникюрш, и та поведала ему, что Марта ушла примерно за полгода до таинственного исчезновения хозяйки, рассорившись с ней и не получив даже расчета.