Крылья экстаза - Картленд Барбара - Страница 9

Толпа танцующих представляла собой великолепное зрелище: одни были одеты в костюмы старинных рыцарей, другие в шкуры диких зверей, женщины щеголяли просвечивающими греческими туниками, а множество Пьеро и фальшивых монашек так и шныряли по всему залу.

Все это было совершенно обворожительно, и Тина боялась упустить малейшую подробность, включая небольшие скандалы, когда один мужчина пытался увести у другого его партнершу.

Какой-то господин, особенно назойливый, даже получил в результате таких действий сильный удар в подбородок, заставивший его растянуться на натертом до блеска паркете. Тина едва удержалась от легкого вскрика.

Неожиданно сзади нее раздался спокойный и насмешливый голос:

– Я вижу, вы поражены увиденным, мадемуазель. Я сам всегда полагал, что спектакля, увлекательней этого, нет.

Тина повернула голову и обнаружила, что к ней обращается мужчина из соседней ложи, которую отделяла от ее ложи лишь тонкая перегородка, крытая алым бархатом.

Мужчина был смугл и, судя по широким плечам, весьма высок. Кроме того, как заметила Тина, он отличался удивительной красотой, ничем не напоминавшей, однако, внешность ее отца и брата. Мужчина обратился к ней по-французски, но выговор его решительно отличался от речей филипповских приятелей. Девушка приписала это обстоятельство его более старшему возрасту и несомненно лучшему воспитанию.

– Я просто вижу такой бал впервые, – пояснила она, догадавшись, что незнакомец ждет ответа на свое замечание. – Поэтому все мне в диковинку и все крайне занимательно.

– Вы впервые и в Париже? Девушка совсем уже была готова ответить, что не была во французской столице со времен детства, но вдруг подумала, что весь этот разговор весьма странен. Она ответила ему на чистом французском – почему же он решил, что она приехала Бог знает откуда? Но затем Тина вспомнила не раз повторенные слова брата: «Если ты путешествуешь под чужим именем, всегда лучше говорить настолько честно, насколько это возможно». «Что ты имеешь в виду?» – уточнила тогда она. «А то, что если тебя когда-нибудь спросят о твоей родине, то говори, что ты из Виденштайна и приехала в Париж к приятелю-французу». "Но зачем? Не будет ли это опасно?» – упорствовала Тина. "Едва ли. А на француженку ты все равно не похожа. Слишком много в тебе отцовского. Но и на баварку ты не похожа тоже… А такие женщины встречаются где? Правильно – только в Виденштайне». Тина тогда рассмеялась. «Уговорил. И поскольку я очень боюсь разоблачения, поскольку сразу буду признаваться, что я из Виденштайна».

Пауза слишком затянулась, и Тина поспешила ответить незнакомцу:

– Чувствую, что мне следовало бы оскорбиться тем фактом, что вы нашли меня недостаточно равнодушной для француженки.

Господин улыбнулся:

– Поверьте, я не имел ни малейшего намерения оскорбить вас. А если вы жаждете комплимента, то извольте: вы очаровательны, больше того, сегодня вы самая очаровательная женщина на всем балу.

– Благодарю. – Тина склонила голову и стала горячо уверять себя, что смущаться не стоит, что надо вести себя так, будто подобные комплименты она слышит изо дня в день,

– Кроме того, разрешите мне сказать вам, – продолжал господин, – что цвет ваших волос превышает по своей необычности и яркости все, что только может представиться богатому воображению. Как удалось вам быть столь оригинальной в нашем Городе Оригинальность?

Тина улыбнулась:

– Боюсь, что вы наносите мне новое оскорбление, предполагая, что цвет моих вопос подобран искусственно.

– О нет, я понимаю, что это невозможно. Такой оттенок мог создать только великий художник – а кто является таковым, кроме самого Господа Бога? – Девушка посмотрела на говорящего широко раскрытыми от удивления глазами. – Сказать откровенно, я в восторге и от ваших волос, и от вашего маленького прямого носика, и от ваших невыразимо прелестных синих глаз, – продолжал мужчина.

Тина залилась краской, но быстро заставила себя вспомнить, что в качестве чужой любовницы ей не следует ожидать уважения и почтительных речей от кого бы то ни было. Она немного успокоилась, но, снова посмотрев в глаза незнакомому господину, вдруг почувствовала стыд, причин которого уже окончательно понять не могла. Ей захотелось немедленно убежать и в то же время остаться в этой ложе навсегда.

– Не пора ли нам уже представиться друг другу? И, возможно сделав это, мы найдем более удобным соединиться или в моей ложе – или в вашей.

Предложение также показалось девушке странным, хотя на первый взгляд ничего нарушающего обычные светские нормы в нем не было. Кроме того, она хорошо помнила, что художнические балы отличаются свободой поведения, весельем и непринужденностью. А представить ее незнакомому мужчине сейчас было все равно некому.

– Возможно… По лучше все-таки, чтобы вы зашли в… эту ложу, несмотря на то, что мы с моим… другом всего лишь гости здесь и у меня нет никакого права… приглашать сюда еще кого-либо.

– В таком случае, поскольку моя ложа принадлежит исключительно мне и нахожусь я в ней в полном одиночестве, не могу ли я предложить вам все же перебраться сюда?

Полагаю, что здесь будет спокойней и удобней.

В таком предложении действительно был резон, тем более что Тина боялась возвращения пьяного молодого человека, которой еще, не дай Бог, пригласит ее танцевать. Танцевать с пьяным ей еще ни разу не приходилось, и желания такого она отнюдь не испытывала.

– Когда ваш друг вернется, – продолжал господин, – вы сразу увидите его через перегородку, и искать вас ему не придется.

– Да-да, конечно. – Тина встала с кресла и пошла к выходу, старательно обходя не только кое-как расставленные стулья, но и многочисленные бутылки из-под шампанского, валяющиеся под ногами.

Не успела она протянуть руку, как дверь перед ней распахнулась сама, а за ней возникла фигура высокого господина.

Тина оказалась права: незнакомец был очень высок, широкоплеч, и глаза его горели черным огнем. Впрочем, последнее обстоятельство девушку весьма и весьма смущало. С другой стороны, трудно было не порадоваться такому взгляду, в котором светилось явное восхищение.

До соседней ложи оказалось всего несколько шагов, и, войдя в нее, девушка немного справилась со своей растерянностью, убедившись, что ложа действительно уютна и пуста.

Господин предложил ей кресло, и Тина отметила, что это действие было весьма тактичным с его стороны – кресло оказалось рядом с перегородкой и поставлено так, чтобы она сразу могла увидеть вошедшего Кендрика.

– Спасибо, – просто ответила она.

Он подвинул свое кресло поближе.

– Ну а теперь расскажите мне о себе. До того момента, как я увидел вас здесь, признаюсь, я скучал, но теперь вечер заиграл для меня всеми цветами радуги, и я даже могу наслаждаться музыкой Оффенбаха, на которую не обращал внимания прежде.

– Я слышала, кто-то утверждал, что она, как никакая иная, отражает настоящий парижский дух.

– Я бы сказал, что парижский дух отражаете вы, несмотря на ваше нефранцузское происхождение. Впрочем, выговор у вас безукоризненный.

Улыбаясь, Тина подумала, что последнее замечание наверняка порадовало бы ее отца, который всегда настаивал, чтобы она говорила именно с парижским акцентом.

– Так вы приготовились угадывать мою родину? – спросила она.

– Увы, – покачал головой смуглый господин, – я пытался сделать это с того самого мгновения, как вас заметил, но полностью провалился.

– Может быть, стоит так и оставить вас в неведении? Загадка хороша только до тех пор, пока она не разгадана.

Девушке казалось, что говорит она очень умно, но господин наклонился к ней поближе и почти прошептал:

– Но загадка не кончается на открытии тайны вашего рождения. Я хочу знать гораздо больше, ибо нахожу в вас слишком много загадочного и, признаюсь, возбуждающего.

Что-то в этом бархатном голосе снова заставило Тину покраснеть; ей показалось, что именно таким тоном разговаривали мужчины с полуодетыми дамами в "Кафе Англэ». Она снова почувствовала себя на сцене, участницей некоего представления и решила вести свою роль до конца, чтобы, не дай Бог, незнакомый господин не счел ее за неопытную и глупую школьницу.