Крылатая победа - Картленд Барбара - Страница 5

Кледре хотелось возразить, что лошади графа должно быть лучше, раз он всегда выигрывает, но она не сомневалась, что за подобное замечание дядя снова изобьет ее, поэтому промолчала.

— Я позабочусь, чтобы было море шампанского. Оно всегда поднимает ставки, — продолжал сэр Уолтер, — и я подам лучшее угощение, которое сможет приготовить мой повар. Будь уверена, уж если мне приходится бросать скачки, я сделаю это с шиком!

— А что вынуждает вас бросить скачки?

— Если хочешь знать, я сыт по горло этим Пойнтоном, который всегда приходит к финишу прямо у меня перед носом. Будь он проклят! Он явно продал душу дьяволу! Я не собираюсь смотреть, как мои деньги вылетают в трубу, да еще эти снобы, которые не пожелали сделать меня членом Жокейского клуба, постоянно задирают передо мной нос. — Он уже кричал:

— К черту их! Я верну свои деньги!

Помяни мое слово, — я верну свое!

Последние три дня он то и дело возобновлял подобный разговор, и Кледра, хотя и не осмеливалась произнести это вслух, чувствовала, что он становится все более и более одержимым.

Временами он бывал очень прижимист и считал каждое пенни, когда дело касалось траты денег на то, что его не интересовало.

Он хорошо платил конюхам, но был очень скуп в отношении жалования старым слугам в доме, которые уже не могли бы найти себе другого места, если бы сэр Уолтер уволил их.

Те, кто принес ему сотни фунтов, выигрывая для него в свое время призы, были обречены на голод и нищету.

Когда Кледра оставалась одна в Ньюмаркете, она иногда навещала этих стариков.

Они часто голодали, но не осмеливались жаловаться, боясь услышать, что они могут убираться вон.

Девушка представляла, в какой ужас пришел бы ее отец, узнав о поведении брата, и как глубоко это огорчило бы ее мать. Но она ничего не могла поделать. Только приносила несчастным беднякам фрукты, если удавалось сорвать их в саду, пока садовники не видели, и молиться о чуде, которое помогло бы им.

Иногда по ночам она разговаривала вслух с отцом и рассказывала ему, как она несчастна.

— Помоги мне, папа, помоги мне! Защити от побоев дяди Уолтера, научи, как помочь бедным старикам.

А когда Кледра узнала о дьявольском плане продажи Звездного, она в отчаянии воззвала к отцу в надежде, что он услышит ее и каким-то чудом спасет коня, которого любил так же сильно, как она сама.

— Звездный никогда не поймет, почему я бросила его и почему его бьют, папа. О папа, скажи же мне, что делать!

Ты должен помочь мне… ты должен!

И вдруг, словно и вправду кто-то услышал ее мольбы, она поняла, что должна предпринять.

Ей казалось, она слышит голос отца:

— Иди к графу Пойнтону. Он купит у тебя Звездного, а деньги ты можешь передать Марте и Джексону.

Это казалось так просто, что Кледра удивилась, почему она сама не догадалась об этом. И, возвращаясь домой при свете звезд, она снова и снова повторяла про себя:

— Благодарю тебя, Боже… за то, что ты дал мне услышать папу… Спасибо тебе! Спасибо!

Глава 2

Расставшись с Кледрой, граф вернулся в столовую и занял свое место. Один из гостей заметил:

— Должно быть, она хорошенькая, Пойнтон, раз так задержала тебя!

Граф не ответил, но Эдди заметил, как сжались его губы.

Пойнтон никогда сам не говорил о женщинах, с которыми его связывали близкие отношения, и не позволял никому делать это. Это правило он соблюдал неукоснительно.

А таких женщин было множество, и Эдди часто замечал, что их привлекало не только положение и богатство, но — в не меньшей степени — загадочность и непредсказуемость графа.

— Есть ли на свете женщина, которая не думала бы, что сможет взобраться на вершину горы, с которой падали все другие? — однажды спросил кто-то.

Что касалось графа, это было именно так.

Однако он не давал пищи для слухов, будучи столь же разборчив в отношении женщин, как и во всем остальном.

Для своих любовных приключений он всегда выбирал женщин осторожных, сдержанных и, без сомнения, исключительно красивых.

И только Эдди, близкий друг графа, знал, сколько разбитых сердец тот оставил позади себя!

Самые прелестные женщины высшего света безутешно рыдали в подушку, когда бывали вынуждены признать, что он устал от них и что теперь они смогут увидеть его разве что в переполненных бальных залах и на пышных приемах.

Как раз сейчас у графа заканчивался забавный бурный захватывающий роман с женой весьма честолюбивого политика.

Наполовину венгерка, она была очень красива, настоящий огонь. Даже волосы у нее были огненно-рыжие.

Пока ее муж произносил речи в палате общин, граф мог проводить с ней больше времени, чем обычно.

И только после переезда из Лондона в Ньюмаркет он подумал, что не стоило им видеться так часто.

Он уже заранее знал, что и когда она скажет, и нередко, когда они бывали вместе, он ловил себя на том, что его мысли бродят где-то далеко.

Более того, если быть честным, он стал находить ее вечные старания возбудить в нем желание чрезвычайно скучными.

На пути в Ньюмаркет, в экипаже, запряженном четверкой его любимых гнедых, чья масть напомнила ему ее волосы, граф решил, что пора кончать и этот роман. Он пошлет ей дорогой подарок и опустит занавес над тем, что было приятным эпизодом, но не более того.

К подарку он приложит записку, в которой будет сказано, что этот сувенир, как он надеется, будет напоминать ей о тех счастливых часах, которые они провели вместе.

Эта фраза почти неизменно повторялась в его прощальных письмах, и женщины, получая их, знали, что никакие их слезы или мольбы не возымеют действия.

Как ни странно, при всем том графу в отличие от большинства мужчин никогда не приходилось испытывать на себе гнев оставленных им и мечтающих отомстить женщин.

Те, кого он удостаивал своим вниманием, бывали неизменно так благодарны, что лишь проливали слезы в одиночестве.

Они чувствовали, что, хотя врата рая закрылись для них, наслаждение, которое граф дарил им, стоило тех страданий, которые они теперь переживали.

Итак, сев в свое кресло с высокой спинкой, граф поднес к губам бокал, оставив без внимания замечание своего гостя, которое, в глазах Пойнтона, было признаком дурного тона.

— Не желаете ли сыграть в экарте после ужина, Лайонел, — обратился он к своему соседу по столу, — или вы предпочитаете фаро?

Возник спор о том, какая игра более занимательна, и, когда все встали из-за стола, чтобы перейти в гостиную, вопрос о том, почему граф покинул гостей во время ужина, больше не поднимался.

Только через несколько часов, оставшись один и лежа в своей огромной удобной кровати с гербом Пойнтонов на спинке, граф задумался о Кледре и той странной истории, которую она рассказала ему о сэре Уолтере Мелфорде.

Он размышлял об этом, пока не заснул, а наутро, когда камердинер помогал ему одеваться, распорядился:

— Пока я буду сегодня на аукционе, Йетс, узнайте что сможете о человеке по имени Баубранк, хозяине постоялого двора в Ньюмаркете. Кажется, он называется «Корона и Якорь».

— Так точно, милорд.

— Вы слышали о нем?

— Да, милорд, и ее хозяин — отвратительный тип. О нем рассказывают такие вещи, которые не понравятся вашему сиятельству.

— Что означает, как я полагаю, — медленно произнес граф, — что он жестоко обращается с лошадьми, которых сдает внаем.

— И с лошадьми, и с конюхами, которые ухаживают за ними, милорд.

Слова Йетса подтверждали рассказ Кледры, а граф знал, что на его камердинера всегда можно положиться.

Худой, жилистый, невысокий человек, всего на два года старше, чем сам граф, Йетс служил у него камердинером со времени поступления Пойнтона в Оксфорд.

Все студенты-аристократы имели во время учебы собственных камердинеров и грумов. И, конечно, у виконта Пойна были самые быстрые лошади, а его фаэтон — самым примечательным в городе.

Доля славы хозяина доставалась и Йетсу. Почтение к нему со стороны других слуг было неизменным благодаря выдающимся спортивным достижениям виконта и его победам в каждом стипль-чезе .