Веселая дюжина - Машков Владимир Георгиевич - Страница 11

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ,

В КОТОРОЙ Я ПРЕВРАЩАЮСЬ

В АБСТРАКТНОГО ХУДОЖНИКА

Утром я посвятил в свой план Юрку, Марика, Тольку и Васю Блохина. Моя идея имела успех.

Сегодня нас продержали на "скамье подсудимых" недолго. А что будет завтра?

Мы разбрелись по лагерю в поисках бумаги, красок и клея.

Я сразу побежал в пионерскую комнату, надеясь добыть то, что нам нужно.

— Коробухин! — раздался за моей спиной властный голос. Я остановился и обернулся. Ко мне решительным шагом с пухлым журналом под мышкой направлялась Капитолина Петровна. Она подошла и укоризненно покачала головой. Не зная, в каких грехах меня обвиняют, я состроил на всякий случай покаянную физиономию.

— Что же это значит? — спросила Капитолина Петровна и еще укоризненней покачала головой.

Я развел руками. Сам понимаю, что ужасно плохо, но ничего с этим поделать не могу, потому как не знаю, в чем провинился.

— Что же это значит? — вопрошала Капитолина Петровна. — Все ребята записались в кружки. И лишь ты один — один на целый лагерь! — остался неохваченным.

— Запишите меня в кружок по дрессировке дельфинов, — быстро сказал я, когда понял, что от меня хотят.

— Ну вот что! Брось эти шуточки! — строго произнесла Капитолина Петровна. — Места остались в кройке-шитье и в рисовальном. Я записываю тебя в рисовальный. Сразу после полдника первое занятие. В пионерской комнате.

— Я не умею рисовать!

— Научишься, — успокоила меня Капитолина Петровна. — Для того и кружок мы организовали. И потом запомни — в "Лесной сказке" все ребята талантливые.

Я сказал, что постараюсь запомнить, и Капитолина Петровна с пухлым журналом под мышкой зашагала дальше.

Что же делать? Ведь я и вправду не умею рисовать. И вдруг меня осенило. Краски и бумаги сами идут ко мне в руки, а я отбрыкиваюсь.

Когда я появился в пионерской комнате, рисовальный кружок уже вовсю хвалился новенькими тетрадями и цветными карандашами. Я тоже получил от Ильи Александровича (того лохматого парня, который меня записывал в лагерь) свою тетрадку и красный, синий, желтый и простой карандаши.

— Ребята, — взлохматил Илья Александрович и без того лохматые волосы. — Ребята, мы будем рисовать с натуры. Вы видите вазу с цветами? Начинайте рисовать, а я посмотрю, кто что умеет.

Ребята нависли над тетрадями и что-то там такое быстро начали выводить карандашами, изредка бросая воинственные взгляды на вазу с цветами. Видя такой подъем, я тоже решил рисовать. Провел одну линию, другую. Глянул — не то. Вместо вазы получалась пузатая бочка.

Начал снова. Парень я упрямый. Пыхтел, сопел, и получилась у меня уже не бочка, а трехлитровая банка из-под маринованных помидоров. Вперед, подбодрил я себя. Успехи налицо. От банки до вазы один шаг.

Но шаг этот оказался самым трудным. Никак не выходила у меня ваза. А про цветы я уже не говорю. Они были для меня недосягаемы. Полтетради я изрисовал зря.

Скосил глаза к соседке. У нее ваза была готова, и она раскрашивала цветы. Да, подумал я, тут такое дело — не спишешь. Однако время течет. Скоро рисунки Илье Александровичу сдавать.

Надо рисовать что-то другое, такое, чего никто не нарисует. Например, цирк. Ага, цирк! Прекрасная мысль. Я нарисую цирк. Цирк надо уметь нарисовать, это вам не вазочки с цветочками.

Я презрительно глянул на рисунок соседки, где уже распустились цветы, и принялся за свое.

Сперва я нарисовал купол и на самом его верху прикрепил пёстрые флаги. Это означало, что цирк открыт, представление начинается, проходите все, кто хочет. Вход и колонны у входа я не стал рисовать, потому что там проверяют билеты, и если у вас нет билета, то не надейтесь, вас ни за что не пропустят. Мне хотелось нарисовать такой цирк, куда бы можно было входить безо всякого билета. И даже вовсе не надо было входить. Можно смотреть все представление, стоя прямо на улице. А если поближе захочется поглядеть, заходи и садись в кресла, которые с трех сторон возвышаются над ареной.

Арену я нарисовал так. Провел под куполом большой красный круг. А вот что показать на арене?

Сперва, конечно, лошадей. Как они несутся по кругу, легко выбрасывая ноги. Коричневые тела лошадей словно летели по моей арене. А на них висели, сидели и лежали белые фигурки наездников.

Я поглядел на то, что у меня получилось, и, вы знаете, мне это понравилось.

Что еще изобразить на арене? Клоунов, конечно. Без клоунов цирк все равно, что лагерь без нашего отряда. В огромных клетчатых кепках и в длинных задранных кверху ботинках целых пять клоунов устроились на самом видном месте в цирке. В середине арены. Почему я нарисовал пять клоунов, а не одного или двух? А чтобы смешнее зрителям было.

Еще надо показать дрессированных львов, но тогда не обойтись без ограды. Вдоль всей арены я нарисовал решетчатую загородку, а рядом с лошадьми изобразил дрессированных львов. Рыжие, с лохматыми шевелюрами, они сидели на специальных тумбах и рычали друг на друга. Рыка, конечно, на картине не было слышно, но я пошире разинул львам пасти, чтобы всем было ясно, что рычат они, не стесняясь зрителей.

Потом я нарисовал акробатов. Чтобы они не занимали много места, я поставил их друг дружке на плечи, но их было так много, что они дотянулись аж до потолка. А в самом низу живой лестницы стоял акробат с широченными плечами и толстенными ногами, чтобы он мог всех удержать.

Ну вот и все. Нет, не все. Не хватает слона. Хорошо бы вывести его на арену, но там уже негде яблоку упасть. Правда, есть место под куполом. Но как туда слон может попасть? А если в цирке выступает Кио, слон и не там еще может очутиться! Поэтому я со спокойной совестью изобразил слона под куполом цирка.

Картина была готова. Тут только я вытер пот со лба и почувствовал, что сильно устал.

Илья Александрович ходил по комнате и рассматривал наши картины. Он остановился возле моей соседки.

— Очень хорошая работа, Зина! — похвалил девочку вожатый.

Я глянул в ее тетрадку и ахнул. Потом поглядел на живую вазочку с цветами и ахнул сильнее прежнего. Они были так похожи друг на друга — живая вазочка и нарисованная, что, казалось, Зина и не рисовала вовсе, а просто приклеила каким-то чудом эту самую вазочку к своей тетрадке.

— А что это у тебя такое? — глянул на мою картину вожатый.

— Цирк.

— Цирк? — удивился вожатый.

Меня обступили ребята. Моя картина вызвала у них ядовитые насмешки.

— Эта куча мала называется цирком?

— А что это за козявочки ползают?

— Это собаки дрессированные, — сквозь зубы процедил я.

— Прекратите, ребята, — строго сказал вожатый. — Коробухин нарисовал оригинальную картину.

Я выпятил грудь. Вожатый хвалит меня, а не вас.

— А у вас краски есть? — я понимал, что железо надо ковать, пока оно горячо. — Я хотел бы порисовать красками в свободное время.

— Потренируйся, — согласился вожатый и вручил мне два тюбика с красками и большой лист бумаги.

Я прижал добычу к груди и хотел дать стрекача.

— Как у вас дела? — услышал я за спиной голос Капитолины Петровны.

Она подошла и обратила взор своих глаз, усиленных очками, на мою картину и начала сперва медленно, а потом все быстрее мотать головой, на которой торчала пилотка из газетной бумаги.

— Абстракционист! — прошептала Капитолина Петровна.

Я подумал, что она в восторге от моей картины, и поддакнул:

— Я с детства абстракционист.

— Как у тебя язык поворачивается такие слова произносить, — зашумела Капитолина Петровна, и я понял, что моя картина ей не понравилась.

Капитолина Петровна поглядела на меня:

— Ну, почему бы тебе, как всем, не нарисовать эту прекрасную вазочку с душистыми цветами?

— Не хочу, — сердито сказал я. — Я хочу рисовать цирк и зверей.

Илья Александрович попытался за меня вступиться, но Капитолина Петровна блеснула на него очками, и вожатый замолк.