Тайный смысл и разгадка кодов Лао-цзы - Маслов Алексей Александрович - Страница 6

На смену верховному духу приходит Дао, которое «является предком всех образов и [верховного] владыки (ди)» (§ 4). Именно тонкий интеллектуализм и возможность мистического видения позволяют им говорить об абсолютной самодостаточности Дао, которое «возвращается к самому себе» или «само себе основа и само себе корень» (Чжуан-цзы). Оно не требует себе ни преданного служения, ни жертв, ни ритуала, поэтому в учении лаоистов нет места религии. Более того, школа Лао-цзы означает конец всякой религии вообще, и в этом смысле последующий даосизм со сложной системой культов и литургикой в определённом смысле означает шаг назад. Что самое неожиданное – Дао в отличие от верховного божества не может ничего даровать. Тем не менее, его можно «использовать», не взывая к нему и ничего не прося, – просто целиком отдаваясь следованию ему. И здесь в мироотражении ее на первый план выходит даже не само Дао, ибо оно умозрительно непостижимо и, более того, абсолютно обыденно слито в равной степени с чудесностью и повседневностью, стирая грань между внешним и внутренним в культуре и духе. Главенствующую роль начинает занимать понятие Благодати как реального воплощения Дао в человеке.

Школа Лао-цзы утверждает, что нет принципиальной границы между мудрецом и правителем государства, между мудрецом и Дао – Дао одновременно чудесно и обыденно, оно в равной степени лишь намечено и уже абсолютно воплощено. Приобщение к Дао есть процесс вневременной, идущий как бы здесь, сегодня, рядом с нами, но постоянно открывающийся в совсем иную реальность.

Лаоизм показал не только новый подход к осмыслению мира, но одновременно явил собой и предел всякого осмысления вообще. Не случайно после создания «Дао дэ цзина» с его многообразием обертонов выражения истины, даосизм постепенно вбирает в себя архаические формы шаманизма, развивает не столько учение лаоистов, сколько чисто религиозный аспект учения о бессмертии и магические способы практики. По сути, следует духовный и философский спад, эзотерическое и мистическое вдруг превращается в красивую картинку, составленную из застывших форм и способов достижения бессмертия. Но где исток этого явного отката назад? Эта слабость, эта немощь мистериального исходит, как ни странно, от самой правильности и несомненности истин учения Лао-цзы. Они одновременно и парадоксальны, и привычны – можно ли спорить, скажем, с таким утверждением, что слов никогда не бывает достаточно, чтобы выразить истину, или что умелый полководец не должен усердствовать в жестокостях?! Слишком уж привычно, слишком уж интегрировано в саму ткань бытия; не случайно Лао-цзы постоянно подчёркивает обнаружение истины именно в естественности. Оказалось слишком сложным представить, что посюсторонняя жизнь постоянно, в каждый момент открывается в нечто бесконечно глубокое, «расплывчато-туманное», «безобразное», в котором и коренится исток всех вещей. Это не просто иной, отстранённый от нас мир, это лишь иная грань нашей реальности, которую можно, при наличии умения, узреть «здесь и сейчас».

В отличие от более позднего даосизма лаоизм не стал религией, ибо не мог принять культ, не равный самой повседневной жизни. Для лаоизма не было мистерии за пределами повседневности. Но вот сложность: лаоизм потребовал непрестанного, не обусловленного ничем совершенства человека, причём такого высочайшего напряжения духа, что для многих это трудно было даже осознать, не то что свершить. И тогда приходит вера в формулу, заклинание – реальное возвращение к шаманистским формам религии. Происходит это незаметно и, в известной мере, даже естественно-логическим путём. На поверхности учение Лао-цзы просто перерастает в даосизм. И, с культурно-исторической точки зрения, это вполне верно. Однако здесь утрачивается сам характер мистического опыта, само непередаваемое переживание внутренней реальности.

Ряд идей лаоизма трансформируется в даосское учение о бессмертии через постижение Дао. Хотя в «Дао дэ цзине» мы не найдём концепции бессмертия, но последующие поколения, не поняв мистического смысла трактата и всей школы лаоистов, стали осознавать даосизм как путь к «вечной жизни».

Невероятная тяга к достижению бессмертия, а следовательно, и выработка десятков сложнейших методик психотренинга и алхимии постепенно заслоняют собственно духовную практику раннего лаоизма. Человек – доселе простой, искренний и внутриприродный – впадает в искушение достичь Дао как можно быстрей, разработать конкретные методики, этапы постижения. Это значительно усиливается после прихода в Китай буддизма, и, в конце концов, формируется сложнейшая теория даосизма, воплотившаяся в десятках мелких школ.

Дао – большая ложь

Традиция лаоизма – традиция тайная, закрытая. Но почему же оказался записан сам «Дао дэ цзин», точнее – различные посвятительные формулы и «рецепты» древних мистиков. Но следует лишь посмотреть на общую логику раннего текста «Лао-цзы», а также некоторых отрывков, которые были исключены из более поздних текстов (о них позже), как сразу становится понятно: рассказ о Дао – это рассказ о ложной, или, точнее, экзотерической, традиции. Концепция Дао используется не столько посвященными, сколько людьми, лишь претендующими на некое мистическое знание. Рассказ о Дао – ложь, обманка. В «Дао дэ цзине» истинные речения перемешаны с более поздними комментариями и привнесениями, причем в таком количестве, что непосвященный вряд ли очистит первоначальный текст от различного рода «шумов».

Даже само понятие «Дао», о котором идет рассказ, здесь вступает порою как нечто внешнее, нетайное. Лао-цзы прямо говорит о том, что это не более чем иероглиф в строке, сотрясение воздуха. «Я не знаю его имени, а иероглифом обозначу это „Дао“. Через силу назову его ещё и „Великим“ (§ 25). Та же мысль и в древнейшей части „Лао-цзы“, названной „Великое единое, что породило воды“, позже утраченной: „Дао“ – это всего лишь один из иероглифов, что обозначает его. Так, спрошу я, каково же его имя? Тот, кто действует, исходя из Дао, должен придерживаться именно этого имени». В общем, посвященному, все равно, как его называть, – он сам раздает имена (мин), называет все сущности этого мира. Он играет с вещами и жонглирует понятиями. Но он и не мистифицирует других – не случайно весь трактат начинается с предупреждения, что «Дао, выраженное словами, не есть постоянное Дао». Весь текст превращен в сложнейшую цепь обходов и игровых моментов, где за якобы философскими рассуждениями о Дао как раз и проступает мысль, что настоящее Дао потаено, непроявлено, невидимо. И, вообще, оно не Дао.

Так что же это?

Его обозначали по-другому, скорее всего Единое или Великое Единое (тайъи). Культ Великого Единого был распространен в южном царстве Чу, откуда и вышел Лао-цзы, в период Борющихся царств. Великое единое не абстрактное понятие, каким привыкли считать Дао, непомышляемое и неосмысляемое. Это очевидно Великий Единый, сверхсущностный человеко-дух, абсолютный маг, воплощающий собой всю полноту сил космоса.

Прежде всего, его визуализировали, представляли во время медитаций и галлюцинаций. Например, § 10, посвященный именно медитативной технике, гласит: «Можно ли, соединив душу и плоть, объять Единое и не утратить это?» «Объять единое» (баоъи) является одной из техник медитации в даосизме. Таким образом, лаоизм в основном базировался на достижении мистического единения с неким Единым, которое в более поздние времена стало синонимом Дао.

Бессмертные и посвященные

Магические культуру обслуживала особая категория посвященных людей, о характере жизни которых сохранилось не много упоминаний. Многие из произведений древней китайской литературы, в том числе некоторые части «Канона песнопений», «Дао дэ цзина», «Чусских строф», содержат в себе ритуальные формулы и заклинания, принадлежащие к культуре жизни этих людей.