Цветы пустыни - Картленд Барбара - Страница 7

Маркиз не совсем понимал, какое это имеет отношение к нему, а Бертон продолжал:

— В Кане вы найдете человека, который предоставит вам проводника, верблюда и, что самое важное, поможет вам изменить внешность.

Маркиз затаил дыхание. Это в точности соответствовало его желаниям.

— Имя этого человека, — говорил тем временем Бертон, — Селим Махана, и если вы скажете ему, что это я послал вас, он сделает все, что в его силах, чтобы помочь вам.

— Я вам весьма благодарен.

— Путь от Каны до Мекки неблизок, — предупредил Бертон маркиза. — Но мне кажется, что для вас безопаснее подойти к священному городу с юга, чем с севера, как Делают все.

Он помолчал и выразительно добавил:

— Но какой бы путь вы ни избрали, все равно это очень опасная и, с моей точки зрения, безрассудная затея. В то же время, если вы преуспеете, то обогатите свою душу впечатлениями, которых вы больше нигде не встретите.

— Именно эту цель я и преследую, — невозмутимо сказал маркиз. — За исключением, разумеется, пари.

— Тогда да пребудет с вами милость Аллаха, — сказал Бертон. — Но должен предупредить вас, что если вы потерпите неудачу, вас ждут ужасные пытки. Вы будете умирать долго и очень мучительно!

Маркиз ничего не ответил, и Бертон поднялся на ноги.

— У меня в номере есть одна вещь, и я хотел бы дать ее вам, — сказал он и вышел.

Маркиз остался сидеть, размышляя над тем, что услышал от Бертона.

Несомненно, ему выпала большая удача.

Он заручился помощью человека, который был известен как один из самых выдающихся исследователей Аравии в мире.

И без предупреждения Бертона маркиз понимал, что у него мало надежды попасть в Мекку и остаться в живых.

Как любой человек на его месте, он не мог не спросить себя — действительно ли стоит ли идти на такой риск.

Потом маркиз подумал, что он дал слово и, значит, должен его сдержать.

Вернуться в Англию, признав свою трусость, было бы во сто крат хуже, чем погибнуть от рук фанатиков-мусульман.

— Черт побери, я сделаю то, что задумал! — воскликнул он.

В эту минуту открылась дверь. Ричард Бертон вернулся.

Маркиз мог только гадать, что собирается подарить ему Бертон.

Но он никак не предполагал, что тот протянет ему небольшую книгу.

— Это ваша? — спросил он, прежде чем Бертон успел что-то сказать.

— Нет, она написана человеком, которым я восхищаюсь и дружбой с которым горжусь — профессором Эдмундом Тевином.

Маркиз молчал, ожидая продолжения, и Бертон сказал:

— Вероятно, вы удивлены, что я рассказываю вам о торговле миррой и ладаном в незапамятные времена, но место, куда вы направитесь, находится на пути, которым караваны шли из Омана через Аравию. Они проходили как раз мимо Мекки.

Маркиз все понял и продолжил за Бертона:

— Потом они достигали Петры, откуда драгоценный груз отправлялся в Египет, Рим и Грецию. И, вероятно, в наше время этим путем тоже пользуются, не так ли? Другими словами, вы хотите, чтобы я отправился с караваном под видом купца.

Бертон кивнул.

— Безопаснее всего было бы ехать с собственным караваном. Однако у Селима могут быть другие идеи, и я советую вам поступить так, как предложит он.

— Я могу только от всего сердца поблагодарить вас, — сказал маркиз.

— Надеюсь лишь, что я не ошибаюсь, считая, что это будет самый безопасный путь, — ответил Бертон. — Впрочем, я никогда не стану отговаривать человека, который желает повидать мир! Ничто не приносит такого удовлетворения, как достижение цели, особенно если все уверены, что вы потерпите неудачу.

Маркиз рассмеялся.

— Вполне могу вас понять и чувствую, что в эту минуту у вас в голове уже зреет план новой экспедиции.

Бертон сел и протянул маркизу пустой бокал, чтобы тот его наполнил.

— Я абсолютно убежден, — сказал он, — что золото в изобилии можно найти в Хадрамауте.

— Тогда пью за ваш успех, — сказал маркиз.

— А я за ваш! — откликнулся Бертон. — Наши судьбы в руках Аллаха!

С этими словами он поднял, свай бокал, Медина ехала к побережью, и горячий ветер обжигал ей кожу.

Солнце палило нещадно. Не проехав и десяти миль, Медина уже изнемогала от зноя.

Хотя дромадер бежал быстро, она чувствовала, что все равно не успеет до темноты добраться до Каны, и подумала, что разумнее было бы ехать помедленнее.

А лучше всего было бы остаться с караваном.

Но мысль о могиле, оставшейся на холме над Марибом, гнала ее вперед.

Прежде чем остаться один на один со своим будущим, она хотела рассказать Селиму о том, что случилось.

Поэтому, увидев черный вулканический выступ, который арабы окрестили Хизн Аль-Гураб — «Крепость Воронов», — она испытала огромное облегчение.

Теперь до цели оставалось чуть больше мили.

Дромадер несся по пескам с бешеной скоростью; арабы никогда не заставляли верблюдов так мчаться.

Этим вечером Медина не представляла себе, как часто бывало, Кану в те дни, когда этот город был крупным портом, одним из центров торговли благовониями.

Ее отец рассказывал ей, что в середине второго века нашей эры южная Аравия отправляла в Грецию и Рим более трех тысяч тонн ладана ежегодно.

Несколькими тысячелетиями раньше египтяне использовали «духи богов», как они называли его в своих религиозных церемониях.

Еще отец говорил Медине, что «отец истории» Геродот писал в 450 году до н.э.:

— Вся страна благоухает аравийскими притираниями, и этот аромат вдыхать удивительно приятно.

Теперь от былого величия Каны не осталось и следа.

Во времена средневековья сонный городок дальше по побережью отнял у нее славу главного порта Хадрамаута.

Ныне лишь несколько деревянных суденышек поскрипывали у пристани, и полуголые, мокрые от пота грузчики несли, чертыхаясь, в глубокие трюмы кожаные мешки и тюки с благовониями.

Не кричали солдаты, писцы и нищие-попрошайки, не ревели сотни верблюдов.

Вместо этого Кана превратилась в тихий небольшой городок, имеющий значение только для одного человека.

В сумерках Медина достигла города.

Никто не обращал на нее никакого внимания, пока она ехала мимо далеко отстоящих друг от друга домов.

Миновав мечеть, Медина направила своего дромадера туда, где стоял дом, окруженный внутренним двориком. Он выглядел чуть побогаче соседних.

Арабчонок, который подремывал на ступеньках, зашевелился и неторопливо поднялся, когда она велела верблюду лечь.

Когда дромадер опустился, Медина соскочила т землю и быстро, взбежав по лесенке на крыльцо, вошла в приоткрытую дверь.

В коридоре было темно, но Медине не требовалось света.

Она знала дорогу.

Дойдя до конца коридора, она постучала в еще одну дверь и, не дожидаясь ответа, открыла ее.

В комнате, где по стенам висела целая коллекция оружия, украшений и древних горшков, она увидела того, кого и ожидала увидеть: Селима Махану.

Это был высокий тучный мужчина. Он был одет в длинные белые одежды и носил на поясе тяжелый, украшенный драгоценными камнями «джамбин»— традиционный арабский кривой кинжал.

Он курил кальян, но, увидев Медину, отложил его и радостно воскликнул:

— Ты вернулась!

Медина почтительно поклонилась Селиму, а потом подошла к нему и села рядом, скрестив по-турецки ноги. , На ней был бурнус, а под ним — «снаб»: длинная, от шеи до лодыжек, рубашка, завязывающаяся спереди по всей длине.

На голове у Медины была алая «махрана»— кусок шелка, удерживаемый на волосах повязкой из той же ткани, называемой «юкал».

За «хизам»— то есть кушак — у нее был заткнут кинжал.

Глядя на нее, никто не догадался бы, что перед ним девушка.

Оглянувшись через плечо, чтобы убедиться, что дверь закрыта, она сняла махрану и тряхнула головой, словно пыталась избавиться от напряжения, вызванного скачкой на дромадере.

Ее волосы, примятые шелком, разлетелись и заиграли, словно живые.

Потом они замерли и упали мягкими волнами по обе стороны ее прекрасного личика. Большие глаза Медины были подведены темной краской, как и брови, а кожа имела тот кофейный оттенок, который свойственен всем арабам.