Из книги «Набрать высоту» - Альтов Семен Теодорович - Страница 13

Будут играть на похоронах? Замечательно. Нам нужны современные жизнерадостные похоронные марши. Но почему все так грустно, а? Что вам навеяло? Друг умер? Ну?

А почему марш такой невеселый? Отчего во всем видите только плохое? Похороны?

Собрались родные, близкие, в кои-то веки все вместе, а вам обязательно надо испортить людям настроение, да?

Не порть людям, не порть! Ваша задача — улучшать. А портить — не порть.

Давайте-ка еще глянем, где ошибочка. Сыграйте, сыграйте. Так, так… Стоп! Что надавили? Вот эту, черненькую? А зачем? Как ее? Ми-бемоль? Попробуйте нажать вот эту. Не то. А здесь надавите. Вот оно! Что нажали? Си? Превосходно! То, что надо! Вот вам и мажор. Видите, стоит нажать вместо того, что не надо, то, что нужно, и совсем не то. Вот вам основа искусства. Шире используйте клавиши. Вон их сколько. Как собак нерезаных. А вы в одном месте толчетесь — бам-бам-бам…

Конечно, невесело получается. А вы пройдитесь вдоль. По Питерской. Вот оно! Мой вам совет как композитору: меньше черных клавиш, больше белых. Музыка должна быть ясной, как сталь. Вы для кого пишете? Вы вообще знаете, для кого все вот это? Для людей? А надо писать для народа! Чувствуешь разницу?

Напишите похоронный маршик, чтобы у людей ноги в пляс запросились. «Что там за веселье такое?» — «А это поминки справляют!» Понимаете?

При чем тут Шопен? Он, кстати, кто? Я понимаю, композитор, у меня записано. Чей он? Поляк? Тоже написал траурный марш? Но в какое время он его написал? Сейчас бы он написал такое? Да ни за что!

Вы же талант. А он все может. Так неужели вы не можете написать то, что надо? Я понимаю, пишете то, что чувствуете. А надо ли чувствовать то, что вы чувствуете? Нет, сочиняйте все что угодно. Я вам даже скажу, что именно.

Опять вы за свое — «похороны, похороны». Я все понимаю. Да, слезы на глазах, ком в горле. Обязательно. Но какой должен быть ком? А? Ком оптимизма, понимаете? Чтобы ни вздохнуть, ни… Я понятно говорю? Чтобы от радости покойник в гробу перевернулся. Царство ему небесное.

Нам, конечно, надо работать вместе. Вы можете, но не знаете что. Я знаю что, но не могу. Нам бы дуэтом! В тебе зародилось что-то, забулькало вдохновение, не расплескивай, беги не к роялю — ко мне. Мы такой похоронный маршик сделаем — вся страна подхватит!

Ну иди. Сочиняй, твори, выдумывай, пробуй. И сразу — ко мне. Будь здоров, Моцарт!

Орел

Всем известно: кукушке подложить яйцо в чужое гнездо — раз плюнуть. Однажды взяла и снесла яйцо в гнездо воробья.

Вернулся воробей вечером домой — и что же он видит? Все яйца как яйца, а одно здоровенное, ну прямо орлиное!

— Так, — сказал воробей. — А ну, воробьиха, поди сюда! В глаза смотри!

Выходит, это правда?

— Что правда? — спросила воробьиха и покраснела.

— А то, что тебя видели с орлом. А иначе откуда у нас в доме орлиное яйцо? А?

— Побойся бога! — закричала воробьиха. — Я не то что на орла, на слонов не гляжу! Как ты мог такое подумать?

И воробьиха заплакала.

Воробей еще покричал-покричал, а потом решил:

— А может, она и не врет?.. Вдруг это действительно от меня? А что? Вырастет с орла ростом, а глаза и клюв — мои. И все будут говорить: «Ай да воробей! Орел!»

Знаменитость

Сложен он был, как Аполлон. Пел — ну настоящий Карузо. Пальцы у него были длинные, как у Рахманинова, и играл он на рояле великолепно.

Скульпторы глаз не могли оторвать от его лба: сократовский, шептали они, невольно разминая пальцами воображаемую глину.

А как он играл в шахматы! Специалисты назвали его вторым Капабланкой.

Кроме того, он был вторым Пикассо, третьим Хемингуэем и четвертым Кассиусом Клеем!

И никто не знал, что в свободное от Аполлона, Карузо, Капабланки и Клея время он становился самим собой — Сидоровым. И тут ему не было равных. Он брал руками Рахманинова еловую шишку и нож, морщил сократовский лоб и, напевая, как Карузо, создавал уникальные фигурки, которым цены не было. И в этом он был первым. Первым Сидоровым! Все остальные Сидоровы шли после него. Капабланка тут в лучшем случае мог быть лишь вторым Сидоровым.

С блохой и без

Не гляди, что уши висят, лапы короткие! Да, из дворняг. Но английской королеве лапу давала! Вот эту, которой сейчас тебе по шее дам. Так что ты, рыжий, держи дистанцию, понял? Отодвиньсь!.. Еще!.. Сидеть!

А была у меня тогда блоха. Ну, доложу тебе, кусачка! Вот такусенькая, кусать нечем, а жрала так — за ушами трещало! Как начнет меня вприкуску — я вприсядку и к потолку! Не то что шею, горы могла свернуть.

В таком приподнятом состоянии как-то через высоченный забор перемахнула аллюром. Один мужик это дело увидел, обомлел, в дом пригласил. Накормил, напоил, на соревнование выставил.

Ну, мы с блохой там шороху дали! Слышишь, рыжий, мы там врезали прикурить! Этим вычесанным, чистопородным, чуть ли не от английского короля произошедшим, рядом с нами делать нечего было! Шансов — минус ноль! Они еще на старте землю скребли, а мы с блохой финишную ленту в клочья рвали и дальше неслись! Медаль бы на грудь повесили, да не смогли на мотоциклах догнать.

На какие только соревнования не выезжала! Чью не защищала честь! Само собой, приемы сплошь на высоком уровне вплоть до курятины. Как говорится, из грязи в князи! Шутка ли, единственная в природе скоростная дворняга! Ученые на меня набросились. Целым институтом вцепились. Задумали новую породу вывести — дворняга-экспресс. Слушай, с кем только не скрещивали! Борзые, овчарки, бульдоги, причем не какие-нибудь — все из хороших семей. Ну нарожала я им, а толку-то?! Во-первых, ради науки, а значит, без любви. Во-вторых, не меня с бульдогом скрещивайте, а блоху с бульдогом — и тигр получится! Единственное, за что меня ругали в печати, — «нет стабильности результатов». Какая стабильность? Когда блоха не кусала, какого лешего я побегу, верно, рыжий? Да хоть бы там мозговая косточка засияла! Материальные стимулы — ерунда по сравнению с моральными. А блоха грызет тебя, как совесть. Цель в жизни появляется, и несет тебя через преграды прямиком в светлую даль.

Я тебе вот что скажу: порода, кровь голубая — ничто, пока эту кровь пить не начнут. А так, живешь бесцельно, что хочешь, то и делаешь, а значит, не делаешь ничего. Лучшие годы псу под хвост. Без блохи сто раз подумаешь: «Стоит ли заводиться, а зачем, а куда?» С блохой думать некогда, и, естественно, результат. Вот такие дела, рыжий!

Но в одно прекрасное утро пропала блошечка. Проснулась в холодном поту, оттого что меня не кусали. Дикое ощущение! Не знаешь, куда себя деть. То ли выкрали блоху, то ли переманили. А без блохи я, сам видишь, никто, как и ты. Уши висят, лапы короткие. Барахло! Ну и выгнали в шею!

Но на меня, скажу тебе откровенно, посадить хорошую блоху, я бы знаешь где сейчас была?.. Сегодня четверг?.. В Лондоне на бегах брала б главный приз. Вот так-то вот! А без блохи сам ни в жизнь не почешешься. Правильно сказала одна болонка французская: «Шерше ля блох» — ищите блох!

Длина ушей

Первый. Простите, что там так мелко написано?.. «Клуб, кому за… десять»? За чего десять?

Второй. Да идиотский клуб! Тьфу! Клуб для тех, у кого уши за десять сантиметров. Плюс голова должна быть лысой. Три волоска есть — не принимают. Два — может быть, после собеседования.

Первый. Во компания! Ну к таким ушам и лысине глазки, наверно, квадратные? Или вообще один глаз на троих?

Второй. Ну зачем вы так? Нормальные глаза. У каждого по два. Правда, близорукость требуется за минус десять.

Первый. Так они же ничего не видят! Минус десять. Это… как через поводыря с биноклем по мишени стрелять.

Второй. Зато не видят своих физических недостатков, оттого хорошее настроение.

Первый. Ну и что интересно в своем хорошем настроении они по вечерам вытворяют?