Из книги «Карусель» - Альтов Семен Теодорович - Страница 14

Долькин вообще помалкивал последние годы, потому что с детства говорил невнятно, но тихо, и его понимали с трудом и не так. Если он в магазине бормотал: «Кило яблок получше, мне в больницу», — продавщица, кивнув головой, швыряла на весы два кило гнилых помидоров.

Как-то он открыл дверь парадной и, пропуская женшину, бормотнул под нос: «Прошу вас». И тут же получил пощечину со словами: «За кого вы меня принимаете? " Избегая неприятностей, Долькин стал молча соглашаться со всеми. И оказалось, так удобнее. Не надо ни о чем думать, решать, — иди куда все, делай что все — не ошибешься.

Нет, конечно же, завидно было смотреть, как роскошно выходят из машины автовладельцы. Разве с таким шиком вываливаются граждане из общественного транспорта? Но одно дело тихонько мечтать, другое дело — вцепиться в руль самому. Мечтать безопасней, чем жить…

Как Долькин сдавал на права — это отдельная история.

В автомобиле ему то не хватало рук и ног, то их оказывалось в три раза больше, чем нужно. Трагизм был еще в том, что неверное движение дрожащей руки умножалось тысячекратно — и машина с ревом кидалась на ближайший фонарный столб.

Сидевший рядом опытный инструктор, естественно, был убежден, что Долькин все это вытворяет нарочно! И потому глядел на него с лютой ненавистью, отчего Долькин страдал еще больше и вместо ручки переключения передач хватал колено инструктора, а потом, извиняясь, пытался погладить колено. Инструктор брезгливо дергался и сквозь зубы шипел: «Кончай лапать! " Короче, шансов сдать на права не было никаких. Но кто-то позвонил куда-то, и права-таки дали. При этом так долго жали руку, словно прощались с Долькиным навсегда.

Сосед уговорил поставить сигнализацию. А то угонят! Старый жук в лопнувших джинсах за сто десять рублей присобачил какую-то японскую схему с гарантией:

«Спите спокойно! Орет так, любого вора кондратий хватит!» И точно! Этот японский кондратий хватал Долькина почти каждый день. То ли не так соединилось, то ли не в той последовательности отключал, но когда он чуть ли не ползком приближался к машине или мчался от нее сломя голову, сигнализация срабатывала и выла, как обезумевшая японка. Казалось бы, сигнализация для того, чтобы спокойно спать, пока она помалкивает. Но Долькин не спал в ожидании, когда она заорет. Его швырял к окну кошкин визг, чей-то свист, крик: «Ко мне, Тузик!». Частенько ночевал он на ледяном подоконнике не сводя глаз с машины и, всхлипывая, грезил о том, как было бы славно, если бы машину украли! Выспался бы наконец!

Однажды утром глаза Долькина резануло процарапанное на капоте нецензурное слово. Правда, нацарапали наспех, не очень разборчиво, но при желании можно было прочесть. Долькин перочинным ножом кинулся выскребать, отчего буквы сверкнули на солнце отчетливо. Он добыл краску, замазал, но колера не совпали, и, когда высохло, то и ребенок мог прочитать по слогам крупные наглые буквы.

Прохожие опасливо поглядывали на хама-водителя с таким вот девизом, а Долькин готов был от ужаса провалиться сквозь землю.

Долькина трясло до машины, в машине и после машины. А по ночам во сне являлся большой такой милиционер, бил жезлом по попке и приговаривал: «Не ездий, не ездий!» Тут Долькин орал, просыпаясь в слезах, и долго на коже горели рубцы.

Все время казалось, что смотрят на его «Жигули» подозрительно. Вот-вот подойдут, схватят за шиворот, спросят: «Откуда машина? Украл? Убил? Угнал?» А как докажешь, что не украл? Ведь никто же не видел, как он не крал!

В тот злополучный день, после обеда, к Долькину подошел Кислюков, главный бухгалтер:

— Старик, ты у нас теперь гонщик! Ас! Комикадзе! Тут из Тбилиси приехал Ванчадзе, земляк твой, гостинцев привез. Подбрось дары на машине, к теще закинь по-соседски, а я тут с ним посидеть должен. Договорились?

— О чем разговор! — бодро сказал Долькин. — Давайте гостинцы.

Вдвоем они снесли вниз картонную коробку и полиэтиленовый мешок с улыбающимся Вахтангом Кикабидзе. Причем Кислюков нес гостинцы в перчатках.

— Чтобы не оставлять отпечатки пальцев! — пошутил он. — Видал подарочки?

Замша!

— А что в мешке? — спросил Долькин.

— Труп! — ответил Кислюков, и оба засмеялись.

— Труп так труп! — тихо сказал Долькин, но мурашки предчувствия поползли по спине сверху вниз.

Оставшись один в машине, Долькин перекрестился, мысленно повторил, где право, где лево, включил зажигание. Машина вдруг завелась с первого раза и тронулась.

Впервые Долькин ощутил, что он здесь хозяин. На радостях даже сложил губы трубочкой, решив, что свистит.

Но милицейский свисток срезал чириканье.

Долькин обмяк, «Жигули» завизжали и кинулись на постового. Тот еле успел увернуться. Долькину безумно захотелось признаться во всем, но в чем, он понятия не имел. Ох этот жуткий комплекс вины! Возможно, прапрадед Долькиных не там перешел Куликово поле, и виноватость сквозь века тянула к милиционеру.

Сколько раз Долькин, сидя в машине, сам себя приводил в отделение, задавал каверзные вопросы, ловко на них отвечал, путал следствие, прижимал себя к стенке, юлил — и все это за рулем в потоке машин! В таком состоянии, действительно, можно было нарушить все что угодно.

Есть люди, которые много знают, но и под пытками будут молчать. Долькин, напротив, не знал ничего, но и без пыток готов был признаться в чем скажут!

Постовой чеканным шагом обошел машину и, отдав честь, сказал:

— Лейтенант Игнатьев! Попрошу права!

Долькин читал про гаишников много хорошего и слышал много плохого.

«Сейчас как даст по попе!» — вздрогнул бедняга, и неведомая сила поволокла к подножию милиционера. Он отстегнул ремень безопасности, но остался пристегнутым.

— Попрошу права! — повторил милиционер, отводя в сторону висевший на ремне мегафон.

Долькин хотел объясниться, но язык отнялся напрочь, изо рта шло шипение, будто Долькин испускал дух. При этом он бестолково лапал себя руками, — прав не было никаких.

Долькин ясно представил себя в кандалах, бредущим по Сибирскому тракту, и вдруг увидел в руках лейтенанта свои права. Откуда они взялись?!

— Долькин, чья это фамилия будет? Ваша?

Долькин хотел кивнуть, мол, моя фамилия, моя, но голову дернуло из стороны в сторону.

— Так вы не Долькин?!

Тут Долькину удался утвердительный кивок: мол, не Долькин!

— Ничего не понимаю! Да или нет? Вы немой? Или болгарин? У них «да», как у нас «нет», а «нет», как у вас «да»! Да? Нет? — Милиционер начал заговариваться. — Не ваши права, что ли?! А ну-ка попрошу паспорт! — Глаза лейтенанта налились бдительностью.

Долькин пальцами правой руки пытался вскрыть себе рот, а левая рука рыскала по карманам, за пазухой, под мышками, и вдруг паспорт нашелся между рубашкой и майкой! Долькин рванул паспорт и вместе с куском майки протянул постовому.

Инспектор, открыв паспорт, нахмурился:

— Это что такое?

Долькина обожгло: «Неужели паспорт не мой? Или майка не та?!» Но, подняв глаза, увидел в паспорте деньги! Он же занял у Сомова сто двадцать рублей! Черт попутал сунуть в паспорт! Тьфу ты! Милиционер решит, что хочу откупиться! Конечно, хочу, но от чего?

Лейтенант пересчитал деньги:

— Сто двадцать рублей?! Ваши?

И тут Долькин заговорил. Но лучше бы он молчал. Потому что неожиданно для себя повторил слова милиционера:

— Ваши!

— За что же вы мне, интересно знать, такие деньги предлагаете?! А ну отстегнуть ремень безопасности! Свой! Не соседний!

Так вот почему Долькин не мог выбраться из машины. Отстегнув свой ремень, он рванулся к милиционеру и затараторил от ужаса членораздельно:

— Товарищ милиционер! Я все расскажу! Того, чего вам надо, там нет! Гостинцы для одной тещи! У меня с этой тещей ни гу-гу! Клянусь здоровьем министра внутренних дел! Поверьте, товарищ сержант!

Долькин хотел польстить милиционеру, и учитывая, что тот лейтенант, решил назвать его чином повыше, но нечистая сила выпихнула слово «сержант».