«В моей смерти прошу винить Клаву К.» - Львовский Михаил Григорьевич - Страница 6

— Здравствуй, Клава, — сказал я.

— Привет, — как бы нехотя ответила Клава.

— Болеешь?

— Как видишь.

«Здорово играет равнодушие, — подумал я. — Молодец Клавка!»

— Может быть, помочь с экзаменами по старой памяти? Девятый класс всё-таки…

Вера Сергеевна насторожилась.

— Спасибо, не надо, — ответила Клава. — Мне Лаврик поможет.

— Какой ещё Лаврик? — вместо меня спросила Вера Сергеевна.

— Из параллельного, — не задумываясь, ответила Клава. — Ты его не знаешь.

Я-то знал этого Лаврика из параллельного. И подумал: «Играй, но не заигрывайся». Впрочем, о чём беспокоиться? Заурядная личность в очках.

— Видишь, Сергей, чем приходится заниматься, — сказала Вера Сергеевна, выгружая из плетёных сумок куски пёстрой материи и клубки кружев. Приглашали когда-то главным художником театра. Прозевала. Теперь заведую бутафорским цехом и рада. Правда, приходится подрабатывать. Кстати, спроси маму, не нужен ли ей такой халат.

— Спрошу, — пообещал я.

— Но ничего, я ещё своё возьму…

— Мама! — попыталась остановить Веру Сергеевну Клава.

— А что? — Из-за какой-то давней и тайной обиды голос Клавиной мамы зазвучал неожиданно резко. — Мои абажуры знаешь в каких квартирах? Ого-го-го! У зампреда горсовета — два! У всех ведущих артистов театра…

Вера Сергеевна внезапно замолчала. Клава отвернулась к стене.

— Я пойду, — сказал я Клаве. — До встречи в эфире!

— Спокойной ночи, малыши! — ответила Клава не оборачиваясь.

Мне не нравится, что все называют меня Тусей. Когда мы шли с Клавой в горсад на танцы, я её спросила:

— Тебе не кажется, что имя «Туся» звучит инфантильно?

— Кажется. От косичек я тебя избавила. С «Тусей» тоже пора кончать, — ответила Клава.

— А как?

— Откликайся только на Таню. Сможешь?

— Попробую. Он здесь живёт, — я показала на парадное старого дома.

— Между прочим, и «Лаврик» не шедевр, — заметила Клава. — Не знаю, почему это имя выскочило у меня в ту минуту. Может, оттого, что ты его так разрекламировала. На вид он ничего особенного.

Я посмотрела на часы.

— Сейчас он выйдет. Я же тебе не про вид говорила, а про внутреннее содержание. Вообще-то он на танцы в горсад никогда не ходит. Но я намекнула, что у тебя возник интерес, и он согласился.

— Сразу? — спросила Клава.

— Сначала он сказал, что я вру.

— Догадливый. А почему же потом согласился?

— По-моему, ему стало интересно, зачем я это делаю.

Клава так пожала плечами, что я поняла: и она не знает зачем.

Мы думали, что Ларин выйдет из парадного старого дома, а он появился из-за угла соседнего переулка.

— Здравствуй, Туся! — сказал Лаврик, не глядя на Клаву. Он видел её тысячу раз, но теперь, когда я намекнула на то, что у Клавы возник интерес, бедняга не мог смотреть на неё. Как будто бы до сих пор от Клавиного нестерпимого блеска глаза Лаврика охраняло защитное стекло, как у электросварщиков, а теперь это стекло у него неожиданно отняли. Защитным стеклом была недосягаемость.

— Её зовут Татьяна, — изрекла Клава сонным голосом.

У неё было тоже довольно глупое положение. Наверное, так чувствовали себя когда-то невесты на смотринах. Приведут к тебе полузнакомого человека, а ты выкладывайся. Правда, Клава была в лучшем положении ввиду своей полной незаинтересованности в этом очкарике и потому что она слишком хорошо знала себе цену. Клаве хотелось как-нибудь побыстрее ликвидировать последствия моего неосторожного намёка на возникший интерес. И хотя я действовала по её просьбе, она сейчас почти засыпала, чтобы показать своё абсолютное равнодушие.

— А тебя — Клавдия? — спросил Лаврик, по-прежнему глядя на меня. — Тогда я — Лаврентий. Лучше — Лавр.

«Некоторая доля юмора у него всё-таки есть», — подумала я.

— Вы действительно решили вытащить меня на танцы? — продолжал Лавр, глядя на фонарный столб.

— Да, только по дороге прихватим Серёжку, — добавила Клава. — Он ждёт меня у входа в горсад.

По дороге мне очень интересно было наблюдать за Лавриком и Клавой. Ведь это не так просто — идти рядом и не видеть друг друга. Лаврику — из боязни ослепнуть, Клаве — для того, чтобы отнять у него все надежды. Как бы то ни было, но они уже были не безразличны друг другу. У них уже возникли отношения. И это сразу почувствовал Серёжка, когда увидел нашу троицу.

— Туська, твои штучки? — спросил он меня, кивнув на Клаву и Лаврика, которые по-прежнему смотрели в разные стороны. Клава — на звёзды, а Лаврик — на афишу Ростовского театра оперетты, гастролировавшего в нашем городе.

На «Туську» я не откликнулась. Пауза затянулась, и Серёжка совсем пал духом.

— Тусю зовут Татьяна, — сказал Лаврик.

— А тебя — Лаврик, — кривляясь, просюсюкал ничего не понимающий Серёжа, — мальчик из параллельного.

Он думал этим как-нибудь унизить невесть откуда появившегося парня, стоявшего рядом с его Клавой.

— Лучше — Лавр, — чтобы не остаться в долгу, заявил Лаврик нарочитым басом и поправил очки. Потом он протянул Серёже руку. Последовало мужское рукопожатие.

— Хорошо, Лавр. Топай за билетами, — предложил Серёжа, который постепенно приходил в себя. — У меня только два. Очередь — сам видишь. А мы с Клавой пошли.

Очередь к кассе танцплощадки была минут на сорок.

И тут произошло невероятное.

— Ничего, у меня четыре, — сказал Лаврик и вытащил из кармана билеты.

Клава сразу проснулась. Ещё бы, этот мальчик из параллельного проявил такую проницательность, которой могли бы позавидовать Бальзак, Мопассан и даже Трифонов, если бы они учились в нашей школе. Значит, вместо того чтобы топтаться у зеркала в поисках последних решающих штрихов, которые должны были бы сразить наповал двух ожидавших его девиц, Лаврик смотался за билетами. Потому-то он и возник из-за угла соседнего переулка, а не из своего парадного.

Он всё понимал и всех нас видел насквозь.

На Клаву это произвело сильнейшее впечатление, и с этой минуты она так прилипла к Серёже, что он мог бы ошалеть от счастья, если бы не предчувствовал, что в будущих событиях ему достанется роль оселка, на котором Клавка и Лаврик будут точить острия своих копий.

Не знаю как в других городах, но в нашем горсадовская танцплощадка охраняется, как космодром на мысе Кеннеди. Вокруг бродят дружинники с красными повязками и наряды милиции. Возле билетёрш минимум по два милиционера. Посетители медленно продвигаются между железными перилами к входу. Дружинники пристально вглядываются в их лица и по временам кое-кого вытаскивают из очереди. Тогда происходит разговор, знакомый как речетатив из надоевшей оперы:

— А что я сделал, а что я сделал? (Тенор фальцетом.)

— Сам знаешь! (Драматический баритон.)

— Ничего я не знаю. У меня билеты — значит, имею право! (Тенор в среднем регистре.)

— Знаешь! (Баритон на октаву ниже.)

Дальше возможны варианты как в тексте, так и в музыке, в зависимости от конкретных обстоятельств.

— А кто в прошлую субботу посредине площадки спать улёгся?

— Не я, товарищ дружинник, честное слово, не я! (Это во всех вариантах и обязательно фальшиво.)

— Опять в коляску захотел? (В оркестре кода.)

Когда мы на подступах к площадке увидели издали всё это плюс облепивших решётчатый забор безбилетников и тех, кого почему-либо не пустили в освещённый люминисцентными лампами рай, мимо нас прошёл какой-то суперпижон.

В южных городах моды от нагревания расширяются.

— У него вырубоны до лопаток, — сказала Клава про удаляющийся пиджак.

— Вот именно, — прицепился к этому Лаврик, — весь вопрос в том, хотим ли мы себя показать, или у нас естественное желание подвигаться в современных ритмах. Я лично был бы удовлетворён этой скромной аллейкой.

— А комары? — спросила Клава.

— Их на свету больше. Татьяна, давай попробуем.

Мы попробовали, а Клава и Серёжа смотрели.

— Урну не сшибите, — сказал Серёжа мрачно.