Тряпичник - Лукашевич Клавдия Владимировна - Страница 3

— Да уж не знаю… Мама у нас хорошая… Так отпустила… Мужик один уговорил. Думала — лучше… Не знала она… Мужик-то обманул, говорил: «Я его в ремесло представлю, выучится, тебе помога будет…» Мама-то поверила.

Мальчик замолчал, затих что-то вспоминая… Вдруг он бросился и уткнулся в матрас, захлебнулся от горьких рыданий, стараясь, чтобы его не услышали, и весь трясся, а Федя рядом кашлял и гладил его по спине. Ваня тоже пожалел его и сказал:

— Подожди… Может, мы кого попросим и письмо напишем…. Может, мать узнает.

— Ох, не узнает… Писал я… Да ответа нет… Жива ли? Может и не жива… Не выбраться мне из этой жизни.

Мальчики замолчали. Больше не о чем было говорить.

Вася, мечтая, вспоминая деревню и близких, стал дремать. Он давно уже забыл деревенскую бедность и голодовки, вспоминал одно светлое, хорошее, и деревня его казалась ему раем. Он заснул и во сне видел мать, Параню — любимую маленькую сестренку, других сестер и даже закричал: «Мамка… Щука-то какая… Уплыла».

А Федя всю ночь прокашлял.

III

Это было ровно два года назад. В том году лето было плохое, дождливое, холодное. Хлеб не уродился и новый всходил плохо. В деревнях горевали: впереди грозила беда, голодовка… Особенно крестьянки-матери совсем повесили головы: что-то ждет их ребят зимой…

А ребятам и горя мало: бегали они по полям и лесам, играли в лапту, в бабки, ловили рыбу. Осень наступила тихая, ровная. Говорили, что пришло бабье лето.

Вася вернулся с рыбной ловли. Из родной деревни Белой — он бегал с ребятами далеко, за пять верст, к мельнице. Там кусты ив нагнулись низко над рекой и как будто образовали шалаш; по берегу росло множество камышей и между ними незабудок. Тут на берегу лежало сломанное грозой дерево, с которого так удобно было удить. Это было любимое место деревенских ребят. Оно славилось по окрестным деревням: здесь было тихо и привольно и хорошо клевала рыба, особенно после дождя, как замечали некоторые ребятишки. В тот памятный день рыба клевала на славу, и Вася едва успевал закидывать удочку. Он наловил целое ведро мелкой рыбешки: уклеек, плотвы; попалось ему несколько окуней и даже небольшая щука. Довольный и веселый спешил мальчик домой… То-то мамка будет рада! Наварит ушицы, сестры и бабушка похлебают горяченького. Тот год был тяжелый, и они даже горячую похлебку ели не часто. Были они безземельные, а семья большая — семь душ: мать, бабушка, Вася и четыре сестры. Мать изводилась над разной деревенской работой, а прокормить такую семью без отца трудно. С голоду не умирали, но ребята никогда не бывали сыты.

Вася вбежал в свою избу радостный, с громким возгласом:

— Ну, мамка… вари скорее уху! Рыбы-то, рыбы-то сколько я сегодня наловил!

Закричал он и остановился на пороге смущенный. В избе за столом сидели два мужика и мать… Бабушка сидела на лавке поодаль. На столе стоял самовар и бутылка водки… Мужики пили чай. Мать сидела понуря голову, и Васе показалось, что она плакала.

— Чего это они, точно в праздник?! Самовар-то, верно, у соседки взяли… Водки где-то мать достала, а денег нет… Бабушку чаем не угощают… — как молния пробежали эти мысли в голове удивленного мальчика. Одного мужика он признал — это был их знакомый из соседней деревни, а другого, рыжего, со всклокоченными волосами и такой же большой бородой, Вася видел в первый раз.

— Это и есть твой парнишка? — спросил мужик с рыжей всклокоченной бородой. — Какой он тебя щупленький… Не работник… Что ему здесь делать? И говорить нечего…

— Ох, дядюшка, да с чего нашим ребятам добреть-то?! Ребята из мякины не выходят… Не сыты, не обуты, не обучены. Наше житье горькое! — ответила мать и заплакала. Заплакала и бабка, сидя в уголке.

У Васи неизвестно отчего защемило сердце, стало жутко и боязно. Ему почудилось что-то недоброе во всем этом празднике и угощении. В их бедную избу редко кто заходил с чем-нибудь радостным и хорошим.

— Поди сюда, сынок, поди милый! — каким-то особенно ласковым и жалобным голосом сказала мать и вздохнула.

— Поздоровкайся… Дядя Евстигней нам добра хочет… Вот и другой дядюшка… Как тебя звать-то?

— Зови меня Егором…

— Вот дядя Егор тоже жалеет нас… Уму-разуму в нашем сиротстве учит.

— Да уж, что и говорить! Только жалеючи твою нищету. А то, что мне за охота с чужими ребятами возиться! Не корысть какая!

У Васи сердце забилось так шибко, точно хотело выскочить из груди.

— Знаешь сама, как Сенька Степанов устроился… А все кому надо спасибо говорить? Мне… Я его представил… Теперь барином живет и родителям помогает…

— Слышали мы, знаем… Степановы исправно живут. Сын Сеня у них хороший, — сказала мать и опять заплакала.

— А Егора Беспалого тоже, поди, знаешь? Я же его в город отвозил. Теперь первейший сапожник… А кому спасибо? Все дяде Егору.

— Ох, знаю, все знаю… А все-таки боязно его в город отпускать. Поди, всего навидится. И колотушек примет, и наголодается, и нахолодается; здесь хоть и бедно, да около матери все потеплее… Иной раз ударишь, а то и пожалеешь.

Мать горько заплакала. Вася понял все: его хотели отправить в город, в ученье, как многих отправляли из их деревни.

Рыжий мужик рассердился.

— Ну вот: баба, и бабьи у тебя разговоры! Есть нечего, а сынок тут болтайся около матери без дела, без проку! Привыкнет он баклуши бить, избалуется, потом и не выйдешь, и не выкрутишься из горя… Сама хватишься, да уж поздно.

— Мамка, я не поеду в город! Я дома останусь! Отдай меня в работники! В пастухи… Не поеду и не поеду! — закричал Вася и бросился к бабушке.

— Ну, тебя-то еще и спрашивать не станут, — сказали оба мужика.

Вася заревел на всю избу и убежал. Бабушка поплелась за ним. Заплакали его сестры, притаившиеся на печке и мать.

Мужики потолковали, горячо убеждая бедную женщину, допили водку и ушли.

Настало тяжелое время. Несколько дней мать убеждала и уговаривала Васю: «Все учатся в городе; они безземельные: рассчитывать не на что, выучится он — помогой матери будет и сестер подымет… Вся надежда на него».

— Не круши ты моего сердца. Поезжай с Богом: все ребята туда едут. Вон, кто выучился, как хорошо. Ремесло в руках — всегда сыт будешь. Дядя Егор обещал либо в слесаря, либо в сапожники определить. Дело прибыльное.

Мать то сердилась и бранила Васю, то говорила с ним ласково. Бабушка была недовольна и все время ворчала и плакала: «Ну куда он поедет?! Велик ли он? Отобьется от дому, от крестьянства, избалуется там и пропадет… И здесь можно жить».

— Эх, маменька, не мути ты мальца… Как жить-то безземельным? В работниках, в пастухах… И себя не прокормишь… Нет, ему одна дорога: ремеслу выучиться и в люди выйти… Добрые люди помощь оказать хотят, а мы еще брыкаться станем. Не дело ты говоришь, маменька.

Через некоторое время Васю уговорили и снарядили в путь-дорогу. Мать собрала все, что можно было собрать среди их бедности. Горько плакал мальчик, расставаясь с матерью, с любимой двухгодовалой сестренкой Параней, с бабушкой, с привольем деревенских лесов и полей. Горевала и его семья.

— Полно вам реветь-то! Не навеки расстаетесь… Смотри-ка, через год каким молодцом твой сын будет и не нарадуешься. Писать письма оттуда станет. Там ему каждый лавочник напишет… Все знать будешь, — говорил дядя Егор, приехавший в телеге за Васей.

Аграфена, мать Васи, увела сына на двор, в укромный уголок, долго крестила, всхлипывала и приговаривала:

— Ох, сынок, берегись зла, соблазна… Храни Бог, чужого не бери… У нас этого в роду не бывало… Товарищей дурных не заводи, сторонись от них… Хозяина слушайся, потрафляй… Да напиши ты нам… Вот тебе 20 копеек… Больше нет, родимый… Напиши же… Поди знаешь, куда писать-то!

— Знаю… — сквозь слезы отвечал Вася.

Но всему бывает конец. Дядя Егор уехал с Васей. Оказалось, что по разным деревням он забрал еще шесть человек ребят, и они двинулись в пусть все вместе.