Сиротская доля - Лукашевич Клавдия Владимировна - Страница 18

Она за последнее время стала даже раздражительной.

— Наташечка, я же вижу, как тебе трудно.

— Конечно, трудно. Света Божьего не вижу. Еда плохая. Да и дома не отдохну… Что заработаешь, надо за комнату отдать или сапоги купить… Иногда последнюю копейку тетя или Липочка выпросят.

— Тяжело, знаю, Наташечка. Потерпи, может, лучше будет. Никто своей судьбы не знает.

— Терплю, дядя Коля, терплю… Все выношу. Еще хватает сил. Жду…

Наташа проговорила эти слова раздраженно-насмешливо, а Николай Васильевич смотрел на нее со страхом. Он никогда не слышал от нее такого тона и таких слов.

Однажды Николай Васильевич застал свою племянницу заплаканной и такой огорченной, что у него душа перевернулась.

— Сил моих нет. Измучилась я с ними! — воскликнула девушка, здороваясь с дядей.

— Что случилось еще?

— Ужасный случай… Там, где я работаю, я ушла на минутку на кухню. А мальчики прибежали в столовую. Они такие шалуны, удержу нет. Стали вертеть машинку; один подсунул палец, и другой повернул и проколол брату палец. Не могу забыть этот ужасный крик! Я так испугалась, мне даже дурно сделалось. А хозяйка меня же бранила, кричала, срамила, что я не досмотрела… разве я виновата?!

Вспоминая прожитый день, Наташа горько плакала.

— Наташечка, ты бы уж не мучила себя так! Ушла бы… Бог с ними!

— Ну куда я уйду? Буду ходить да искать работы… Наверное, еще хуже будет… Здесь хоть работой моей довольны…

— Куда ей идти? В другом месте, наверно, хуже будет. Не такие еще хозяйки есть, — возразила тетка.

— Уж вы ее не учите! Сама не маленькая. Чем она жить-то будет? — сказала сердито Липочка.

Николай Васильевич посмотрел на них недоброжелательно.

Наташа снова стала ходить поденно в тот же дом. Шалуны мальчики на другой день уже забыли про свое горе и придумывали новые затеи и шалости.

В один из морозных вечеров Николай Васильевич поджидал Наташу около того дома, где она работала. Он был в волнении и не обращал внимания на сильный мороз. Едва вышла девушка, как старик бросился к ней и заговорил торопливо, растерянно: «Я думал о тебе, Наташечка, все искал… Нашел… Хвалят очень…»

Наташа удивилась, встретив дядю, и спросила:

— Отчего вы, дядя Коля, тут? Что случилось?

— Место тебе нашел.

— Что вы беспокоитесь, дядя Коля… Я не пойду… Все равно. Везде одинаково.

— Нет, Наташечка… Ну как же! Иные люди хорошие. Хвалят. Завтра же сходи.

— Нет, не пойду! Все равно. Здесь я уже привыкла.

— Нет, пойди. Я нарочно шел издалека. Замерз… Искал долго. Люди не даром хвалят.

Девушка не соглашалась уходить с места. Николай Васильевич настаивал и упрашивал.

— Хвалят их. Дама-то докторша. У них портниха долго жила. Замуж вышла. Я-то давно искал тебе место… Измучился, глядя на тебя… Очень все одобряют.

— А вдруг верное потеряешь?! Трудно здесь, плохо. Мальчики ужасные… Что же делать…

— Иди, Наташечка, завтра же. Вот и адрес.

— Добрый вы, дядя Коля… Для вас пойду, чтоб вы не даром хлопотали.

— Иди, иди. Тете и Липочке не говори. Я-то ведь давно бегаю, Наташечка… Не могу смотреть на тебя.

Девушка поняла заботы и тревоги своего друга, пожалела хлопоты старика и согласилась пойти на новое место.

СОЛНЕЧНЫЙ ЛУЧ

День был морозный, ясный. Снег, выпавший накануне, блестел и переливался разноцветными огоньками; воздух был холодный, бодрящий. Такие дни в нашей туманной столице зимой редки.

Наташа вошла в большой кабинет. Золотистый луч солнца проглянул через окно и косыми столбами скользнул по полу, по мебели, по стене. Этот светлый луч, впервые блеснувший за всю мрачную зиму, показался вошедшей девушке добрым предзнаменованием.

Большая комната была докторский кабинет. Около стен стояли шкафы с книгами, с инструментами, по стенам висели портреты; на столе лежала масса книг, газет. И диваны, и столы, и обои — все здесь было темное, серьезное. Посреди комнаты стоял большой письменный стол. Из-за стола поднялась женщина средних лет с докторским значком на груди. У нее были тонкие черты лица, несколько строгие; гладкая прическа дополняла строгий туалет. Серьезный взгляд умных темных глаз остановился со вниманием на Наташе. Эти внимательные прищурившиеся глаза, наверно, привыкли заглядывать в человеческую душу.

— Сядьте, дитя мое, — сказала женщина-врач. — И потолкуем о наших важных делах. — Она приветливо улыбнулась.

— Благодарю вас… Я постою… — тихо ответила Наташа.

— Садитесь, садитесь, моя хорошая, нечего стоять.

Хозяйка села сама, посадила против себя Наташу и посмотрела на нее снова пристально, прищурившись.

— Значит вы, голубчик мой, хотите у нас шить? Наверное, сумеете и купить что нужно и скроить?

— Да умею… Только не знаю, угожу ли? Я работаю нескоро… Потому пошла бы дешевле, — смущенно говорила девушка.

Хозяйка положила руку на плечо Наташи и сказала ласково:

— На нас угодить не трудно. Мы все люди занятые. Наряды носим простые, скромные. Надо для дома пошить всякую всячину: и платья, и белье…

— Я могу, я постараюсь, — ответила Наташа.

— У меня тут в доме был один милый и хороший человечек — портниха Сашенька. Она нас и обшивала и любила. Но теперь вышла замуж и уехала далеко. И мы без нее обносились.

— Когда прикажете придти? — живо спросила Наташа, и у нее почему-то радостно забилось сердце.

Оставайтесь хоть сейчас. Очень буду рада. Мы с дочерью теперь же все и покажем.

В это время в кабинет постучали.

— Войдите, — сказала хозяйка.

В комнату, как ураган, ворвались две молодые жизни: девушка и студент-медик.

— Мама, не была ли я права, когда говорила, что профессор Измайлов — знаток своего дела… Какую сегодня он прочел интересную лекцию о Пушкине… Как он прекрасно разобрал и осветил его произведения!

— Мама, хочу поговорить с тобой о вчерашней операции.

— Подождите, друзья мои… Видите, я должна покончить очень важный обмундировочный вопрос с этой милой девушкой. Как вас зовут, деточка, я и не спросила?

— Наташа.

— А по батюшке?

— Сергеевна.

— Ну, Наташа Сергеевна… Уж вы не взыщите. Я попросту буду вас называть Наташей… Пойдемте устраивать вам амбулаторный пункт… Это в Лидочкиной комнате, — хозяйка говорила мягко, спокойно и ласково улыбалась.

— Идите за мной, Наталья Сергеевна, — крикнула девушка и побежала вперед. Она и ее брат-медик, как две капли воды, походили на мать: те же немного строгие красивые черты лица и тот же умный взгляд темных глаз.

Молодая девушка вошла в комнату рядом со столовой. Это был и кабинет, заваленный книгами, и спальня, так как за ширмой стояла кровать.

— Здесь у окна будете работать, Наташа. Здесь вам будет спокойно, и светло, и не скучно. Лидочки целые дни дома не бывает, а по вечерам вас не будет — обеим удобно, — сказала хозяйка.

— Наталья Сергеевна, милочка, сшейте вы мне поскорее кофточку, совсем простенькую. А то я так обтрепалась, что даже на курсы не в чем ходить. Смотрите… Эта отказывается: локти, как решето, — попросила Лидочка, ласково взглядывая в лицо портнихи и, как мать, щуря глаза.

— А мне, деточка, сшейте что-нибудь теплое, для дома. Я по утрам занимаюсь и мерзну в кабинете, — сказала хозяйка.

— Сошью, с удовольствием… все, что прикажете, ответила Наташа с готовностью. О, как хотелось ей угодить этим людям. Что-то человечное, хорошее, светлое, как тот яркий луч, приветствовавший девушку при входе, ворвалось в усталую, измученную душу поденщицы, что-то новое, отличное от всего, что видела портниха до сих пор, чудилось ей в этом доме, в этих лицах; главное, с ней обращались по-человечески, в ней признавали живую душу… Это она поняла сразу, и сердце ее переполнилось благодарностью.

Наташа торопливо сняла мерку с хозяйки и с Лидочки.

Ей надавали массу материи. Мать и дочь не переставали шутить над своими туалетами.