Дядюшка-флейтист - Лукашевич Клавдия Владимировна - Страница 6

Дело было вечером. Марьи Ивановны и Петра Васильевича не было дома. Липа лежала на диване и читала книгу. Наташа сидела в своем обычном уголке.

Совершенно неожиданно в кухне раздались тихие едва слышные звуки флейты.

Липа приподнялась на диване, отложила книгу в сторону и, сдвинув брови, недоумевая, стала прислушиваться; очевидно она не понимала, что это за музыка и откуда она несется.

Наташа привстала и, вытянув худенькую шею, не спускала с двоюродной сестры торжествующего взгляда; ее рот расплылся в улыбку, глазенки блестели; все ее довольное, счастливое личико, казалось, говорило: «Ты удивлена? Ты не понимаешь, что это и откуда? А я знаю и восхищаюсь».

Девочка не выдержала.

— Липочка, ведь это Николай Васильевич играет. Как хорошо! Он может и другие песни сыграть еще лучше. Хотите, я попрошу?

Тут произошло нечто неожиданное. Липа стремительно сорвалась с места, лицо ее стало красное и злое, она распахнула дверь в прихожую и прокричала.

— Николай Васильевич, вы, должно быть, совсем помешались?! Я — дома, занята, читаю, а вы свистите на какой-то дудке?!

— Извините, Олимпиада Петровна! Я думал, что вы не услышите. Я тихонько, — отвечал Николай Васильевич переконфузившись.

— Думают только индейские петухи! — отвечала резко Липа и снова легла на диван. — А тебе, Наталья, еще достанется. Ты очень большую волю берешь.

Наташа словно застыла на своей скамейке за диваном, без слов, без движения, с большой обидой на сердце. «Бедный, бедный Николай Васильевич! Ему ничего не позволяют. И за все-то его бранят! Сама Липа „приер дивиер“ играет — как иногда гремит — все ничего. А Николаю Васильевичу и тихонько поиграть нельзя», — с горечью размышляла стриженая головка и сильнее, искреннее желала вырасти скорее большой, взять к себе жить Николая Васильевича, позволить ему играть громко на всю квартиру и не пускать к себе Липу.

Когда вернулась домой Марья Ивановна, Липа, раскрасневшись, с негодованием рассказала матери происшедшее.

— Вообразите, мама, дядюшка вздумал сегодня на всю квартиру на дудке свистеть! Вот флейтист явился!

— Что же, ты его, надеюсь, отчитала как следует? — Конечно! Так на него закричала, что в другой раз не засвистит.

— Это ужас, что за народ нынче! Им делаешь благодеяние, поишь, кормишь, даешь угол, а они норовят на шею сесть. Неблагодарные!

— А эта глупая девчонка изволит восхищаться, говорит: «Хотите, Липочка, я его попрошу еще сыграть?» — передразнивала девушка Наташу.

— О! И доберусь же я до нее! Да как ты смеешь?! Становись сейчас в угол! Вот наказание! — сердилась Марья Ивановна.

Наташа заплакала и стала в угол.

— Петр Васильевич, — жаловалась вечером Марья Ивановна мужу, — потрудись приказать твоему флейтисту братцу не разводить в моей квартире концертов… От них только голова трещит… Да вели Наталье язык за зубами держать. Очень она дерзка становится! Измучили они меня!

Петр Васильевич по обыкновению молчал, хмурился, и на лбу его глубже и резче ложились морщины.

С тех пор Марья Ивановна и Липа иначе не называли Николая Васильевича, как «дядюшка-флейтист». И с какой насмешкой произносилось это прозвище.

Николай Васильевич не выдержал гнета. Пришла и на него беда. Вернулся он как-то из лавки в необыкновенно веселом настроении: сначала что-то бормотал сам с собою, потом стал петь, смеяться и, шатаясь, заговаривал с Марьей Ивановной.

— Да вы пьяны?! — закричала та вне себя. — Вон! Сейчас вон! Чтобы духу вашего не было.

— Куда я пойду? Извините! Вы не беспокойтесь, Марья Ивановна! Мне некуда идти… И не пойду! Конечно, я немножко… Вы извините, — бормотал Николай Васильевич, затем лег в кухне на полу и тотчас же заснул.

Марья Ивановна очень сердилась и требовала, что бы муж прогнал брата. Но потом дело как-то умолкло. Петр Васильевич уговорил жену простить Колю, а того сильно пристыдил.

Наташа перетрусила не на шутку и долго после того, ничего не говоря, смотрела на Николая Васильевича с укором, печально и серьезно.

НАТАША ЗАБОЛЕЛА

Наташа заболела. Случилось это как раз в именины Липы, когда у Петровых ожидались гости.

Девочка металась вся в жару: голову ее ломило нестерпимо, глаза слипались, ноги подкашивались; она то прислоняла больную голову к спинкам стульев, то ложилась на диван и смотрела на всех страдающими, воспаленными глазами.

— Не беда! Поправится! — говорила тетка. — Наталья, иди ляг в кухне на сундук. Там тебе будет спокойно.

— Машенька, ты бы ее малинкой попоила да прикрыла бы потеплее, — заикнулся было Петр Васильевич.

— Без тебя знаю, — оборвала его жена.

Наташа ушла в кухню и легла там на сундуке.

— Николай Васильевич, знайте, если вы сегодня выпьете хоть одну рюмку водки, я вас немедленно выгоню! — сказала Марья Ивановна, выходя расфранченная на кухню.

Николай Васильевич промолчал и с беспокойством взглянул на Наташу.

Наступил вечер. Гости собрались. В гостиной слышались говор, смех, музыка. Там играли в карты, угощались; Липа отчаянным сопрано пела: «Люди добрые, внемлите…»

Марья Ивановна беспрестанно выбегала на кухню и кричала на Николая Васильевича:

— Вымыли посуду? Как вы долго возитесь! Давайте сюда… Экий тюлень! Ставьте самовар!

Она вырывала полотенце из рук Николая Васильевича и сердито перетирала стаканы и чашки.

Наташа лежала на сундуке и стонала. Музыка, пение, крики и стукотня, как тяжелые молотки, отзывались в ее больной голове.

— Николай Васильевич! — окликала она, как только тетка скрывалась из кухни.

— Что, Наташенька?.. Что?.. Попить хотите?.. Да? Л спрашивал тот тревожно, нагибаясь к девочке.

— Николай Васильевич, слышите?! Это Липа «приер дивиер» играет. А кто булками обносит гостей? Ой, как голову больно! Дайте пить…

— Сейчас, Наташенька, сейчас, милая… Я вам чаю с лимоном налью… Тетя не увидит… Пейте…

Он дрожащими руками приподнимал стриженую головку и бережно поил девочку.

— Николай Васильевич, подите ко мне… — через несколько минут звала опять Наташа. — Я боюсь, боюсь тети Маши.

Николай Васильевич подходил, с нежной лаской нагибался к больной и гладил ее по голове.

— Не бойтесь никого… Я тут с вами… Вас не обидят. Может, головку примочить? Да? — спрашивал он и глаза его застилались слезами.

— Дайте мне руку, — Наташа ловила горячими, сухими ручками руку дяди и прижималась к ней пылающей щекой. — Так хорошо! — шептала она и закрывала глаза.

Что было хорошо, Николай Васильевич не знал; может быть и то, что ребенок впервые не чувствовал себя одиноким.

Заслушав шаги хозяйки, Николай Васильевич вставал у сундука и прикрывал собой больную.

— Самовар подайте! За хлебом сбегайте! — кричала Марья Ивановна. — Какой вы бестолковый! Чего вы по кухне мечетесь?

Николай Васильевич делал все, как в чаду. Все его мысли и тревоги были обращены на маленькую девочку, беспомощную, покинутую. Посмотрев с беспокойством на Наташу, он торопливо побежал в лавку за хлебом и мигом вернулся.

Нарезая хлеб, он неожиданно заметил, что большие, болезненно блестящие глаза в упор смотрят на него.

— Что, Наташенька? Не надо ли чего? — заботливо спросил он.

— Дядя Коля… — тихо позвала девочка. Она впервые его так называла, и это вырвалось у нее так ласково, души.

С замирающим сердцем бросился Николай Васильевич на этот зов.

— Что милая? Попить хотите?

— Дядя Коля… сядьте на сундук… Вот тут. Сядьте. Знаете, Николай Васильевич, вы не пейте водки… Пожалуйста, не пейте! Тетя Маша вас бранит и сердится. А я вас тогда боюсь… Правда, боюсь… Вы тогда страшный и гадкий…

Николай Васильевич опустил голову и долго-долго молчал. Вдруг он словно очнулся и решительно вскинул глаза на девочку.

— Даю тебе честное слово, Наташенька, не стану больше пить. Гадость она, водка-то… Поправляйся. Для тебя не стану. Вот увидишь.