Босоногая команда - Лукашевич Клавдия Владимировна - Страница 2

В том же доме, где помещалась лавка, в мезонине в одной тесной комнате жил столяр, жена его, Марья Ивановна, была портниха.

В их комнатке все дышало чистотой; перед большой божницей ярко горела лампада.

Марья Ивановна принарядила свою единственную дочь Марфушу, посмотрела на нее и подмигнула мужу: тот с нежностью остановил на ней взор. Темная коса девочки была гладко причесана и заплетена розовой ленточкой; румяное миловидное личико склонилось над тарелкой с яйцами; она что-то про себя шептала, указывая поочередно на каждое яйцо.

— Что ты там шепчешь? — ласково спросила мать.

— Мамашенька, одного яичка не хватает. Как хотите… Посчитайте сами…

— Что ты, Марфуша, да ведь там целый десяток.

— Вам и папашеньке, бабиньке с дедушкой, тете Ане, слепой Маврушке, дяде Антону, Грише, Степе и Анюте… А «советнику»-то?

— Ишь ты как всех наградила! Откуда ж я тебе возьму? У меня больше нет.

— Ну, мне не надо. Пусть ее дает, коли ей любо, — сказал, улыбаясь, отец.

— Уж ты у нас, отец, баловник! Избалуешь дочку.

Марфуша бросилась отцу на шею и звонко его поцеловала.

На улице в это время раздался первый пушечный выстрел.

Из калитки маленького деревянного старого дома с зелеными ставнями, выглядевшего чище других по 15-той линии, вышел высокий, несколько сгорбленный, но еще бодрый старик в широкой шинели, в картузе с кокардой и с узелком в руках: там были кулич и пасха. Вместе со стариком вышла девушка, уже не первой молодости, высокая, худая, с длинным носом, в кринолине, в маленькой круглой шапочке и суконной кофте.

Из отворенной калитки выглядывала старушка с седыми локонами и с накинутой шалью. Яркое пламя вспыхнувших около дома плошек осветило милое доброе лицо старушки с голубыми глазами, и гордую, серьезную девушку, и старика. Высокие, туго накрахмаленные воротники заставляли его держать голову прямо, как будто бы важно. Из-под седых бровей смотрели веселые черные глаза, молодые по выражению, которые совсем не подходили ни к седым волосам, ни к сгорбленной фигуре.

— Идите с Богом! За меня помолитесь. Я уж тут, дома… — тихо сказала старушка.

— Уходи, уходи, Темирочка, еще простудишься. Закрывай калитку, — заботливо посоветовал муж.

— Я думаю, к двум часам и домой вернетесь. Ну, Господь с вами! — и старушка скрылась за калиткой.

А в это самое время мимо старика с его дочерью прошмыгнули два мальчугана, один в кофте и в большой шапке, а другой — высокий, худой.

— Опять эти мальчишки! — с ужасом и негодованием воскликнула девушка. — Никогда от вас покою нет. Кажется, видите — папенька к заутрене идет… Понимаете?!

— Оставь, полно, Агнесочка… Они ведь ничего… Пускай идут вместе.

— Нет, папаша, увольте от этой милой компании. Дайте хоть в праздник вздохнуть свободно. Ваши мальчишки мне надоели до невозможности.

Старик замолчал. Мальчуганы перебежали на другую сторону. Там их поджидала целая компания маленьких оборванцев в стоптанных сапогах, а то и вовсе без сапог и в заплатанных пальто.

— «Советник» с «принцессой» в церковь пошли, — объявил один из мальчуганов.

— Он сказал что-нибудь? — пропищал тоненький голосок.

— Что он скажет?! Глупая! — Просто пошел к заутрене.

— Пойдемте, ребята, в церковь!

Вся ватага двинулась вдоль улицы. Не одна пара детских глаз провожала с затаенным любопытством, с немой надеждой, многие — с лаской, шедшего по 15-ой линии старика в картузе. От времени до времени он приподымал фуражку и приветливо кланялся ребятишкам.

— «Советник» к заутрене пошел! — передавалось из одних детских уст в другие.

— С кем? — допытывались не видевшие.

— С «принцессой на горошенке».

— А «седая богиня»?

— Дома осталась. Только за калитку проводила.

— Он ничего не говорил?

— Что же он скажет?.. «Принцесса» рассердилась, зачем мы его ждали… Прикрикнула… Он ей что-то пошептал.

В это время раздался первый удар колокола в соборной церкви, его благостный призыв загудел, расстилаясь по воздуху… Еще удар… Потом в другой церкви… Снова где-то дальше. И пошел гулкий звон во всех церквах.

Ярче запылали плошки около церквей и домов… Усилилось движение на улицах. В церквах началась Светлая заутреня.

Много бедно одетых ребят, обитателей подвалов, конур и мезонинов, пробралось в ту церковь, куда прошел «советник» с дочерью.

Дети протискивались вперед, охотно ставили к образам свечи, когда им передавали, гасили огарки и посматривали по сторонам.

Дивно хороша пасхальная служба! Тысячи зажженных свечей… Крестный ход, возвращающийся в церковь с Радостным пением «Христос воскресе!» Светлое облачение духовенства… Торжественное, ликующее пение — все это оставляет неизгладимое впечатление, смиряет душу и заставляет позабыть и вражду, и злобу, и горе.

Рыжий Андрей стоял тоже в церкви, недалеко от Гриши. Оба они во все глаза смотрели на батюшку, когда он в конце заутрени вышел с крестом и, благословляя народ, три раза воскликнул: «Христос воскресе!»

— Воистину воскресе! — гулом пробежало по церкви… Все стали друг с другом христосоваться.

Андрей и Гриша стояли одинокими… Все-то с родными, с близкими, а у них никого нет.

Мальчуганы взглянули в ту сторону, где стоял старик с черными глазами — «советник», как они его называли. А он, улыбаясь, уже подходил к ним, крепко обнял сначала одного, потом — другого, христосовался и гладил их сиротливые головы.

— Христос воскресе, ребятки!

— Дяденька! Воистину воскресе!

— Приходите завтра к окну. Я вам по хорошенькому яичку дам… а пока вот, возьмите… — и, сунув мальчикам в руки по красному яйцу и по гривеннику, он поспешно отошел к дочери.

Начиналась обедня.

У ОТКРЫТОГО ОКНА

Маленький серый дом с зелеными ставнями весь потонул в зелени: с одной стороны старый хозяйский сад, с другой небольшой отдельный двор для жильцов, с двумя кудрявыми березами да с кустами сирени. Высокая жердь с западней для птиц выглядывала из-за забора.

Мимо серого дома уже который раз с очевидным нетерпением проходили взад и вперед ребятишки: то мальчики, то девочки — в одиночку и по парам…

Вот появились и Гриша со Степой. Гриша — в большой черной кофте, старой шапке и босиком, а Степа — в неуклюжем дырявом пальто, в стоптанных сапогах и новой фуражке на голове…

Мальчики прошли медленно мимо окон деревянного дома с зелеными ставнями. Около крайнего окна, за дернутого синей занавеской, Степа приподнялся на цыпочки и заглянул…

— Нет, еще не видно, — с грустью прошептал он.

— Верно, кофей пьет, — возразил Гриша и сдвинул на затылок шапку.

Дети пошли дальше, но все обертывались и посматривали на серый деревянный дом, на заветное окно. Да и не они только… На другой стороне тоже с этого окна не спускал своих глаз рыжий Андрюшка.

День был ясный и теплый… На улицах с утра все говорило о Светлом Празднике: было чище прибрано, развевались флаги, народ шел нарядный и веселый, во всех церквах беспрестанно трезвонили… Тот, кого дети называли «советником», Семен Васильевич Кривошеий, живший в старом домике, только что отпил кофе. Он закурил сигару и собирался пройти из чистенькой кухни в свою комнату, чтобы открыть окно.

— Папенька, уж вы, пожалуйста, сегодня ваших грязных мальчишек не зовите в комнаты: везде вымыто и половики чистые настланы, — сказала ему дочь Агния, высокая худая девушка.

— Слушаю-с, «принцесса на горошенке».

— Я говорю серьезно, а вы все смеетесь. Я думаю, никому другому — мне приходится мыть и прибирать…

— Что делать, душа моя! Всякий знает, что столбовая дворянка и в VI книге записана… А вот приходится и полы вымыть самой, и постирать, и постряпать. Уж поверь, что труд только красит человека…

— Ну, папаша, не будем говорить об этом… А только знайте, что мальчишек ваших сегодня я не пущу в комнаты… От них только грязь, сор и гам…