Батарея держит редут - Лощилов Игорь - Страница 14

Но служба при дворе оказалась недолгой, Паскевич отлично показал себя на боевом поприще: 30 победоносных сражений, 7 боевых наград и генеральский чин – таков итог первых 10 лет его офицерской службы. В войне 1812 года полководческие способности молодого генерала нашли новые яркие проявления. Действуя в составе корпуса генерала Раевского, он удерживал Смоленск до подхода русских армий, чем сорвал замыслы Наполеона; большую отвагу и стойкость его дивизия проявила в Бородинском сражении. После войны он командовал гренадерским корпусом и гвардейской пехотной дивизией, имея в своем подчинении двух великих князей – Михаила и Николая. Последний до конца своих дней сохранил юношескую привязанность и уважение к своему, как он говорил, «отцу-командиру».

Паскевич при желании мог располагать к себе людей. С первого взгляда подкупала его наружность: роскошные темные кудри, обрамляющие высокий лоб, большие светло-голубые глаза, правильные черты лица и весь облик, вызывающий пристальный интерес прекрасных дам. К сожалению, эта была лишь одна сторона личности генерала, другая, скрытая от высокого начальства, заключалась в мелочности, придирчивости, желании выпятить себя и умалить подчиненных, в лицемерии, что особенно нетерпимо в армейской среде. За эту черту подчиненные особенно не любят начальство, могут простить ему грубость, нерешительность, равнодушие, даже трусость, а вот лицемерия не прощают.

Осторожный Дибич, которому было поручено узнать мнение Паскевича относительно предполагаемого назначения, встретил с его стороны решительное возражение.

– Помилуй бог, Иван Иванович, зачем я поеду на Кавказ и что буду делать, если там Ермолов? Он характера самовластного, шагу не даст сделать без разрешения, да он и роты не даст мне в команду...

У Паскевича были основания для подобного опасения, он был всего пятью годами моложе Ермолова, но авторитет, которым тот пользовался в армии и обществе, были несравнимы, да и при своем властном характере он не потерпел бы у себя в помощниках человека столь же независимого. Дибич продолжал настаивать:

– Государь желает, чтобы на Кавказе был человек, пользующийся его безусловным доверием. Против Ермолова он предубежден и считает, что тот нагнетает обстановку в своих докладах, а силу персов преувеличивает. Того же мнения граф Нессельроде и люди, знакомые с тамошней обстановкой. Государь давно уже не верит Ермолову и хотел было отозвать его, ибо знающие люди докладывают, что Кавказский корпус в дурном состоянии, войска распущенны, дисциплина потеряна, кругом воровство, люди по нескольку лет не удовлетворены в необходимом и во всем нуждаются... Только события последнего времени не дали государю возможность совершить задуманное, теперь понимаете, почему ему сейчас нужно там доверенное лицо.

Паскевич продолжал настаивать на своем:

– Иван Иванович, пощадите, я слышал, что климат там весьма нездоров, еще хуже, чем в Молдавии и Валахии, где я с трудом его выдерживал. К тому же я совершенно незнаком с местными народами, образом их правления, и что нужно будет делать, если он решительно разойдется с моими представлениями?

– Думается, что при тех полномочиях, которыми наделит вас государь, вы сможете все решать сами, как заблагорассудится. Что же касается войск, то Кавказскому корпусу уже выделены: 20-я пехотная дивизия с тремя ротами артиллерии, 2-я уланская дивизия, четыре полка донских казаков, а также лейб-гвардии сводный полк, составленный из батальонов Московского и лейб-гренадерского полков, участвовавших в бунте 14 декабря. Вскоре к ним добавим черноморских казаков, полки Тенгинский и Навагинский. В общем, это составит не менее сорока тысяч...

На другой день Паскевич был вызван к государю. У того в отличие от предшественника не было привычки тянуть дела, и он начал сразу:

– Я знаю, ты не хочешь ехать на Кавказ, мне Дибич доложил, но прошу тебя сделать это ради меня...

Паскевич пересказал государю все, что говорил Дибичу, и присовокупил, что, находясь под началом генерала Ермолова, он будет обречен только на то, что исполнять его приказания... Тон его возражения разительно изменился, теперь в них не было прежней решительности, Николай это почувствовал и заговорил более доверительно:

– Мне приходится тоже нелегко: едва собираюсь надеть корону, как подвергаюсь испытаниям, и даже персияне – народ, который мы до сих пор держали в покорности, уже взяли несколько наших провинций. Неужели в России не осталось людей, которые могут отстоять ее достоинство? Я тебя прошу: поезжай на Кавказ для меня и для России. Посмотри: возле меня сорок генералов и нет ни одного, кому я мог бы доверить подобное поручение. Я знаю, ты любил моего брата, которому я наследую трон, тень его сейчас стоит между нами, и он тоже просит тебя ехать.

Николай помолчал и, приблизившись к Паскевичу, продолжил:

– Ты говорил Дибичу о затруднениях от Ермолова, это правда, но он опытный командующий, начальствует там уже десять лет и знает местные условия. Это тебе будет полезно и позволит быстро освоить обстановку. Я прикажу, чтобы он ничего не предпринимал без совещания с тобой, не делал никаких распоряжений по военной и гражданской части. А на крайний случай дам тебе особый приказ, по которому в случае беспорядков или если он станет противодействовать моим распоряжениям о совместных действиях, ты сменишь его...

С этими словами Николай тут же собственноручно написал этот приказ и вручил его Паскевичу. Тому ничего не оставалось делать, как произнести подобающие случаю верноподданнические слова и направиться к месту своего назначения, не дождавшись коронационных торжеств. А пока он, не особенно спеша, чтобы не опередить подход выделенных для усиления сил, едет на юг, войска Кавказского корпуса продолжали вести ожесточенные бои.

Задержка персидского войска на передовых рубежах позволила Ермолову собирать и формировать силы для отпора врагу. Из разбросанных по Линии войск следовало создать несколько группировок, способных преградить путь армии Аббас-Мирзы. Неожиданная задержка персов под Шушой дала возможность определить рубеж встречи – Елизаветполь. На пути к нему и начали формироваться заградительные войска, возглавить которые, по мысли Ермолова, должен был смелый и решительный человек, хорошо знакомый с местными условиями. Его выбор пал на генерала Мадатова.

Тот проводил лето на Кавказских Минеральных Водах, лечась от легочной болезни, но как только узнал о вторжении персов, вскочил в перекладную тележку и прибыл в Тифлис. Ермолов поставил ему боевую задачу и счел необходимым остудить не в меру горячего любимца: «Бога ради, будь осторожен и против сил неразмерных в дело не вдавайся. Суворов, как ты знаешь, слова „ретирада“ не употреблял, называл ее прогулкой. Вот и ты, любезный князь, прогуляйся, когда станет не под силу. Стыда в том не будет». Получив такое напутствие, Мадатов без всякого сопровождения отправился к войскам, стоящим у Красного моста, на границе древней Грузии.

Князь был храбр и прост в обиходе, умел говорить с солдатами.

– Я слышал, ребята, что у вас нет говядины, – обратился он к выстроенным войскам, – но знаю: вы – русские воины, я поведу вас на персов, и, когда мы их побьем, у вас всего будет вдоволь!

– Рады умереть за ваше сиятельство! – весело отвечали солдаты.

Мадатов с самого начала службы показал себя человеком отчаянной храбрости. В своем первом бою в составе Александрийского гусарского полка он врубился с эскадроном во вражескую колонну и возвратился с турецкой пушкой, заработав право на Георгия. Этим полком тогда командовал Ланской, человек такой же блистательной храбрости. В следующем сражении под Батином Мадатов спросил Ланского, что нужно сделать, чтобы получить Георгиевский крест третьей степени. «Разбей их!» – шутя указал Ланской на четырехтысячную колонну турок, и Мадатов с двумя эскадронами тотчас же бросился на неприятеля, который бежал, не выдержав стремительности удара. Таким был доблестный Мадатов на поле боя, но в мирное время его будто подменяли. Он превращался в лукавого царедворца, любителя казенного имущества, боящегося начальственного гнева, особенно со стороны Ермолова. Таковы странные метаморфозы, которые иногда являет нам человеческая натура!