Черный призрак - Лосев Владимир - Страница 7

Минут через пятнадцать поезд тронулся, и началась обычная вагонная жизнь: принесли постель, появились соседи — он, она и ребенок…

Проводник принес чай. Попили, поговорили. Когда стало скучно, полез наверх, уступив нижнюю полку. Не жалко. Наверху спокойнее.

Лег и закрыл глаза, хоть еще не темнело. Но что-то устал сегодня, да и событий произошло достаточно.

Начинался день просто, а закончился непонятно как и непонятно где. Тоска, одним словом.

Колеса стучали, вагон мотало, соседи по купе, он — высокий хмурый мужик, разгадывал кроссворды, она — толстая блондинка с недовольным лицом, все отчитывала за что-то застенчивую девочку лет семи. Слушать это не хотелось, смотреть в окно тоже, поэтому натянул на себя влажную простыню и закрыл глаза. Сам не заметил, как задремал.

Сны снились какие-то дурацкие, в них я пытался что-то доказать своему бывшему начальнику, но как только начинал говорить, появлялся охранник, подносил к моему носу кулак, покрытый рыжими волосиками с татуировкой — «Миша», и я тут же оказывался на улице, причем около своего дома.

А когда открывал дверь, то снова видел, как Ирка сидит на коленях у худосочного парня, подставляя под поцелуи пышную обнаженную грудь, а мне показывала рукой на дверь, крича при этом, что сам виноват во всем. Потому что неудачник. И дурак! И всегда был им! И наверняка им останусь!!!

И что такие, как я, обязательно появляются каждое столетие, чтобы нормальные люди видели и ценили то, что у них есть, иначе жизнь у всех людей в этом мире будет как у меня. А она — сплошное недоразумение!

Грустные это были сны. Я просыпался, снова слушал стук колес и смотрел в окно на очередной маленький вокзал, по ночному перрону которого ходили заспанные зевающие люди, а где-то над ними громко и пронзительно кричал динамик, отправляющий поезда, а его слова подхватывались эхом и носились по воздуху, словно желтые листья.

Потом все начинало плыть, исчезало, и снова во мраке, рассекаемом длинным телом поезда, тянулись темные леса и поля с далекими яркими звездами над ними.

Устав от неясных теней, мелькающих за окном, и темноты, лишь изредка прорезаемой яркими прожекторами станций и разъездов, я снова засыпал, и все начиналось сначала: начальник, охранник, Ирка, обнимающая парня, целующего пышную грудь.

Иногда в эти сны вмешивался маленький неприметный человечек, который искал то ли меня, то ли действительно женщину с ребенком, бродивший по ночным опустевшим улицам. Там властвовал ветер, он таскал по асфальту пластиковые бутылки и другой мусор, поднимая брошенные полиэтиленовые пакеты, взметая их выше шестнадцатиэтажек, а потом обрушивал все вниз, работая как настоящий дворник, пусть неумело, но очень старательно.

А человек ходил по темным улицам явно с нехорошими намерениями, проходя через пыльные смерчи, сбрасывал со своей одежды рваные пластиковые пакеты, принесенные ветром, и снова настороженно уходил во тьму. Я прятался в узких проулках, замирая от страха, а потом куда-то бежал в ночь, в пыль, в холод и страх.

И так всю ночь один кошмар сменялся другим без остановки, и мне это не нравилось. Плохо жить, когда сны и действительность мало отличаются друг от друга. Раньше хоть снилось что-то хорошее…

А под утро приснилось совсем уж странное…

Ночь, бархатная, теплая, с яркими сияющими звездами над головой. Жесткая, высохшая высокая трава под ногами, обутыми в сапоги. И бег непрерывный, тяжелый, усталый. С высохшей глоткой и хрипящими легкими. А где-то рядом долгий пронзительный крик, приближающийся ко мне. Я знал, это смерть гонится за мной. Шансов убежать от нее было немного, но они имелись, тем более что с каждым шагом крепостные стены понемногу приближались. А за стенами безопасно, главное — успеть.

Вряд ли меня кто-то пустит глубокой ночью в город, но рядом с крепостью все равно спокойнее, имелась надежда, что стая отстанет, почувствовав запах людского жилья. Или охранник на крепостной стене пустит несколько стрел в бегущих за мной птицеедов просто от скуки, и они уйдут обратно в степь, поджидая следующего неосторожного путника.

Я обязан добежать и остаться в живых. Умирать мне никак было нельзя. Меня ждала Настя. Клятвенно обещал, что в этот раз обойдусь без приключений, вернусь живым и невредимым. Обещал, а это значило, что птицеедам сегодня не повезло, не придется им попробовать моей плоти.

Каменный тор на груди нагрелся, предупреждая о новой опасности уже впереди.

И это был не зверь, кто-то другой, опасный, обладающий жестким разумом. Кто-то поджидал меня у стен древнего города и явно с нехорошими намерениями. Надо уходить еще дальше. Только куда? За стенами города четвероногая смерть, безжалостная и молниеносная, а здесь долгая и мучительная…

Настя, Настя… зря пообещал.

Я проснулся мокрый от пота, недоуменно глядя в белую решетку вентиляции на потолке покачивающегося на ходу вагона. Колеса стучали. Прохладный утренний ветерок холодил раскаленные ступни. Поезд. Все нормально. Спокойно. В окнах туман.

Что еще за Настя? Никогда у меня не было девушки с таким именем. И вряд ли будет. Старомодное оно какое-то.

Я вздохнул, слез вниз и долго стоял в тамбуре, глядя на мелькающие деревья, небольшие полустанки, едва видимые среди серого утреннего тумана, выползающего из далекого леса. Он прятал луг, речку, петляющую среди темно-зеленой травы, и многое другое, что еще кроме этого находилось в сырой мгле.

Поезд замедлил ход, остановился, и я вышел, чтобы купить картошку с солеными огурцами у какой-то непоседливой старушки на перроне обшарпанного вокзала.

После еды пил чай, потом снова спал под мирный перестук колес.

Не знаю почему, но скоро мне стало очень хорошо. Все показалось неважным. Дурные сны перестали тревожить меня, новые места вытеснили из головы прошлое.

Дорога хорошо лечит душевные терзания. Не помню, кто сказал.

Но ом прав. Вся моя прошлая жизнь осталась далеко позади, а здесь неважно, кто я и что со мной. Тут все другое. И люди. И города. Вокзалы…

Можно все начать сначала. Выстроить другую жизнь и снова оставить ее позади, если потребуется. Сейчас важно только то, что впереди. Все остальное — мираж. Дурной сон. Как отличить сон от жизни?

Да никак…

Остается только память, иногда еще шрамы на теле и в сердце: больше ничего. Все проходит, пройдет и это. Так устроена жизнь.

Поезд довольно скоро довез меня до нужного мне областного города, даже выспаться как следует не успел. В поездах спится не так, как в кровати, остается ломота и какое-то странное ощущение чего-то незаконченного, непонятого, забытого.

Я спустился на холодный перрон, покрытый серым потрескавшимся асфальтом.

Далеко за длинным бетонным забором, разрисованным цветным граффити, поднимался многоэтажными зданиями к небу чужой город. Здесь все казалось незнакомым: люди, дома, улицы. Даже говорили не так, как в столице, а растягивая гласные на конце слов, и немилосердно окали. Эта речь звучала как-то мило, хоть временами нелепо.

На мое лицо сама собой вылезла улыбка, а еще через какой-то час вдруг заметил, что и говорить стал так же, растягивая гласные и нещадно окая. Местным я, конечно, не стал, но на меня перестали смотреть как на клоуна в цирке.

Город оказался сильно растянутым в длину и ширину. Большие дома имелись только в центре и у вокзала — громады сталинской постройки, вздымающиеся вверх к голубому небу. За ними вырастали шестнадцати-, девяти- и пятиэтажные бетонные коробки хрущевских и брежневских времен, плавно переходившие в трех- и двухэтажные дома, неизвестно когда выстроенные и кем, а на окраине уже можно найти покосившиеся деревянные избушки.

Я позавтракал в каком-то небольшом кафе у автовокзала, с удивлением обнаружив, что кормят здесь неплохо и недорого, и решил, что, возможно, мне удастся уложиться в ту сумму, что была дана на дорогу. В голове еще стучали колеса, и временами улицы словно плыли в тумане, как за окном вагона. И никак не удавалось отрешиться от ощущения того, что вокруг все нереальное, ненастоящее, придуманное, потому что выглядело каким-то странным и чужим.