Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу


Картер Мэри - Любовь и каприз Любовь и каприз

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Любовь и каприз - Картер Мэри - Страница 20


20
Изменить размер шрифта:

— Хватит, Мэтью, — раздался голос матери, оборвавшей его на полуслове. Он хотел встать и уйти, не вступая с ней в пререкания, но тяжелый кашель деда заставил его остаться.

— Аполлон, разве ты забыл, что тебе сказал врач насчет курения! — закричала Каролина, вырвав у отца сигару и растоптав ее каблуком. — Почему вас нельзя оставить друг с другом наедине без того, чтобы через пять минут вы не перегрызли друг другу горло?

— Ну, это преувеличение, — спокойно заметил Мэтью, поднимаясь из кресла и поправляя сползающее полотенце. — Мне надо принять душ. Если вы не против, пойду смою соль со своего грешного тела.

— Ох, Мэтью! — мать поймала его за руку. — Надеюсь, дорогой, ты не наделаешь глупостей?

— Что ты имеешь в виду? — смутился Мэтью. — Каких глупостей, например?

— Например, не уедешь ни с того ни с сего.

— Вряд ли он уедет, раз сегодня приезжает его новая пассия, — сухо заметил дед, доставая новую сигару. — Пусть мальчик идет, Каролина. Мы с ним друг друга поняли. С тобой у нас такого взаимопонимания никогда не было.

Оставив мать на террасе читать деду нотации по поводу того, что, куря, он совершает самоубийство, Мэтью, ступая по мраморному полу, вошел в просторный вестибюль. Дикий виноград, полностью покрывающий его стены, создавал иллюзию уголка природы, хотя в разгар лета даже здесь приходилось включать кондиционеры. Вообще же эта вилла, построенная в минойском стиле, хорошо сохраняла прохладу. Многие дома на Дельфосе были выдержаны в этом стиле, и поэтому казалось, что в их стенах витает дух древней цивилизации.

Однако в том, что касается комфорта, дом деда отнюдь не следует старинным образцам, — думал Мэтью, идя по бесконечным коридорам к своим апартаментам. Пол под его ногами был выложен мозаикой из итальянского мрамора и покрыт мягкими бухарскими коврами, стены украшала искусная роспись. Яркие фрески рассказывали о предках деда, отец которого, прадед Мэтью, был выходцем из северной Африки; хотя старик не любил, чтобы ему напоминали о его арабских корнях, своего пристрастия к мавританской архитектуре он никогда не отрицал.

В доме, пожалуй, нет помещения, не поражающего своей роскошью, в каком бы стиле оно ни было отделано, — подумал Мэтью, открывая тяжелую деревянную дверь в свою гостиную. Эта часть дома, площадью более акра, была построена в те времена, когда дед еще мечтал о большой семье: вестибюли и гостиные были здесь гигантских размеров. Вилла была рассчитана и на то, чтобы принимать одновременно не менее двух десятков гостей. А те, кто выходил на ее утопающие в цветах террасы, мог полюбоваться совершенством открывающихся взору пейзажей.

Скалистый мыс, на котором стояла вилла, с трех сторон омывали сверкающие волны Эгейского моря, и Мэтью признавал, что трудно было бы найти более удачное место. А он еще сомневался, ехать сюда или нет.

То, что он приезжал сюда редко, постоянно обижало и расстраивало деда. Но если бы он наведывался чаще, — думал Мэтью с иронией по отношению к себе, — старик был бы разочарован еще сильнее. Разве не глупо с его точки зрения, принадлежа к семье крупнейшего судовладельца, открыто игнорировать возможности, дарованные судьбой, и заниматься бизнесом на свой страх и риск, как это делает Мэтью. Разве не глупо пойти против воли деда и жить на скромное наследство, доставшееся от отца?

Самое обидное то, что Мэтью так и не сумел внятно объяснить деду мотивы своего поведения. Аристотель-Аполлон, как он себя называл, — никогда не мог выбрать время, чтобы выслушать внука. Во всяком случае, оказывался занят всякий раз, когда внуку хотелось открыть ему душу, — поправил себя Мэтью, переступая через мокрые трусы и входя в византийскую роскошь ванной.

Выросший в доме деда в Афинах, отгороженном и в силу необходимости защищаемом от внешнего мира, Мэтью всегда стремился вырваться на волю. Он чувствовал себя пленником за оградой под током и мечтал играть с теми детьми, которые бегали снаружи. Школьные годы в Англии стали для него откровением, потому что Хертфордширская школа находилась в глуши, куда не простиралось влияние деда. Для Мэтью это было началом мятежа. Именно там он начал бунтовать против удушающего контроля со стороны семьи матери. Он не хотел той ответственности, которую дед намеревался на него со временем возложить. Он не хотел жить в мире, неотъемлемой частью которого было постоянное присутствие следующих повсюду по пятам телохранителей, в мире, где каждое его движение заносилось в протокол. Он хотел быть свободным и иметь возможность выбора. Он хотел быть Мэтью Патнемом, а не Мэтью Аполлониусом.

Естественно, это оказалось делом нелегким. Было все: и угрозы деда, и слезы матери. Но он все это преодолел. Он сам выстроил свою жизнь, и был кузнецом собственных бед, как он шутил иногда. Он понимал, что рано или поздно судьба замкнет за ним ловушку. Ведь он неминуемо унаследует состояние деда. Опека Виктора постоянно напоминала ему об этом. И хотя он мог еще какое-то время жить вполне беззаботно, его будущее было предопределено и поджидало его в конторах Пирея.

Мэтью вздохнул, подставляя лицо под струи горячей воды, падавшей из душа самой современной конструкции. Вода ласкала плечи, слегка обветрившие за время разговора с дедом. Разговора? — криво усмехнулся он. Вернее сказать, стычки.

Приглашать сюда Саманту было с его стороны крайне неблагоразумно. Не только потому, что это прибавляло головной боли деду, но и по другим, касающимся его лично, причинам. Откровенно говоря, он и сам не очень понимал, как это ему пришло в голову. Он был далек от такой мысли, когда поджидал ее у кафе. Приглашение как бы само сорвалось с его губ. Но что сделано, то сделано, отступать было поздно.

И все-таки он не мог избавиться от гнетущего чувства. Он пригласил ее сюда под вымышленным предлогом; и, как бы ни стремилось к ней тело, разум не находил ему оправданий.

Наконец, он знал, мать никогда не позволит, чтобы кто-то чужой нарушил выстроенный ею план домашнего праздника. Все приготовления были давно закончены, все продумано до малейших деталей. Кроме того, на вилле трудилась целая армия слуг, способная обслужить хоть пять тысяч гостей, не говоря уже о пятидесяти. Только неискушенность Саманты позволила ему сыграть с ней такую шутку. К тому же надо учесть, что девушка понятия не имеет, кто он такой на самом деле.

Его губы плотно сжались. Будь у него хоть капля совести, он бы сразу сказал ей правду, вместо того, чтобы дурачить просьбами о мнимой помощи, которую здесь якобы нужно кому-то оказать. Ему следует, как только она приедет, тут же отослать ее назад — и баста. Назад к ее жениху, к ее спокойному тусклому существованию.

Но он уже знал, что не сделает этого. Она трогательна, невероятно простодушна и невинна — а он собирается разбить ей жизнь. Он использовал ее, чтобы заглушить свою тоску по Мелиссе. Но все ли в этом правда? И вдруг, впервые за долгое время он почувствовал, что стал совсем другим, что никогда раньше не терзался подобными сомнениями. И этим он обязан Саманте. Нет, непохоже, чтобы он был ей безразличен. Господи, в тот вечер в пабе он ощутил, как она ранима. И эта ее защитная маска презрения! Наивная уловка. Если бы она не хотела его видеть, ему бы не удалось вытащить ее на свидание. В то же время, чтобы уговорить ее, не понадобилось большой настойчивости…

Нетерпеливым жестом он сменил воду с горячей на холодную. Он чувствовал жар, весь горел и был возбужден до смешного, если учесть, что прошло более пятнадцати лет с тех пор, как одна дама, годившаяся ему в матери, научила его, как доставить женщине удовольствие. И как получить от нее удовольствие самому, — мысленно добавил Мэтью, выключая душ и доставая мохнатую банную простыню. Прошли годы с момента его приобщения к миру взрослых, немало женщин оценило его искушенность. И вот теперь Саманта…

Он нахмурился. Интересно, который час? Он вспомнил, что оставил свои часы в спальне, и, завернувшись в простыню, пошел туда.

Часы валялись у изголовья огромной кровати, занимавшей добрую четверть просторной спальни с высоким потолком. Он поднял часы, подобрал с пола небрежно брошенное зеленое с золотом гобеленовое покрывало и накинул его на постель. Время было раннее, стрелки только подходили к семи. Саманта приедет не раньше полудня. Конечно, если в последнюю минуту не передумает, и самолет не улетит без нее. Нет, конечно, она так не сделает. Она приедет, раз обещала. Она ему поверила.