Пришелец - Картер Лин Спрэг - Страница 3

Плеснув освежающе холодной водой в лицо, Морган стер полотенцем остатки сна и подумал, что жизнь на острове Картона здорово напоминает жизнь викингов на древней Земле. Сам Морган родился на Центаврусе, однако народ его матери имел земные корни и когда-то его фамилия славилась в землях Скандинавии. Мать сумела выпестовать в Моргане уважение к дому, и Сигурд Вольсунг, Белая Гудрун и Фафнир Червь стали неизменными спутниками его детских грез.

Дрожа от холода, Морган поспешно натянул панталоны и подпоясал тунику. Вот уже два года как он прибыл на Бергеликс и, сначала с усмешкой, затем со все большим уважением, знакомился с местными обычаями. Инженер-социолог, он первоначально поселился на Трашне в системе Арктура, и подумывал провести там всю жизнь, отдаваясь любимой работе. Но тут случилась Семнедарская резня и начался Бунт Свободных. Волей-неволей Моргану пришлось вмешаться в происходящее, выступив против Палаты Наследников. Убежденный центрист, он был вынужден покинуть Трашну, чтобы посвятить остаток жизни чему-нибудь другому, менее опасному. Это произошло сразу после того, как Проконсулат нанес решительный удар по левым силам. И теперь, находясь в ссылке (точнее — в добровольном изгнании), объявленный вне закона указом императора Мардакса, как член партии центристов, Морган нашел приют на далекой Сьерре, которая на время стала его домом.

Порой Бергеликс казался сказкой — миром, оказавшимся за гранью времен, живущим за долгие века до появления Имперских звезд, экзотическим островком, на бескрайних просторах которого, в уединенных замках, могли найти себе убежище все неугодные режиму. Это была планета пылких бардов и рыцарей. Мир романтических грез, туманных рассветов, сверкающих полдней и мистических сумерек.

Предаваясь таким размышлениям, с улыбкой «спрятанной в тени губ» (как говорилось в любимых им сагах), Морган оделся. Он был уже не молод, ему перевалило за тридцать шесть или что-то вроде этого. Если бы он сейчас посмотрел в зеркало (чего никогда не делал по утрам) или в гладь воды в умывальном тазу (что делал иногда, кривя душой, поскольку считал, что не пристало мужчине заниматься такими вещами, как самосозерцание), то он увидел бы там смуглого, загорелого парня, чуть ниже ростом и помельче, нежели предписано по норме Орионидов, с волосами, тронутыми сединой, и задумчивым взглядом.

Сюда он прибыл два года назад в 152 году от возникновения Империи , в крошечном одноместном звездолете, который давно заржавел и развалился. Морган, кажется, оставил его на каком-то лугу… Впрочем, он уже и сам не помнил этого. Звездолет ему был не нужен, потому что возвращаться он не собирался.

Человек «робкого десятка», то есть немногословный на людях, застенчивый и предпочитающий оставаться в тени, Морган считал себя чужеземцем в этих краях и был совершенно прав, не заблуждаясь на свой счет. Некоторым просто суждено родиться чужаками, которых не принимает сей мир. Морган был из таких, хотя в глубине души все же надеялся обрести новый дом на просторах Империи. Его тянуло к простым людям, поближе к зелени и неспешным сменам времен года, с которыми он расставался неохотно и к которым долго привыкал. Его больше устраивало, когда весна незаметно перетекала в лето, а то, в свою очередь, исподволь, медленно становилось осенью, так что с удивлением можно было обнаружить на столе свежие сочные плоды, а потом так же внезапно поразиться первому снегу. Таким Пришелец стал еще до Заговора Тревожных Времен, из-за которого оказался выдворен за пределы системы Арктура…

У Моргана, как и у любого космополита, не было прочных корней. Однако здесь, на Бергеликсе, он обрел их. У него даже возникло подозрение, что он когда-то родился здесь, но после чудесным образом оказался подкинут в иной мир. Моргану казалось, что образ Бергеликса давно отпечатан в его душе, и только теперь понемногу начинает раскрываться. Похоже, Морган знал его до мельчайшей пылинки: это море, эти два солнца, горы, деревья и каждый листок.

«С возвращением домой, Морган», — еще раз мысленно поздравил он себя. Он чувствовал себя своим среди заносчивых и одиноких морских королей Каргонессы — проклятых королей, чья древняя вражда с загадочным статутом Кровников сделала этот остров домом и прибежищем для всех беглых каторжников и нарушителей закона Бергеликса. Кроме того, Морган был обласкан Каргоном, снискав его расположение и покровительство. Здесь он нашел мир, о котором мог только грезить в мальчишеских мечтах.

Он привязался к жителям острова с пылкостью, которая его самого иногда смущала и приводила в недоумение. Их песни, их праздники, их безграничная вера в благородство души трогали Моргана куда глубже, чем любого другого человека с «цивилизованных» планет, где на первом месте стоял политический интерес и выгода, ничего общего не имевшие с человеческими чувствами.

Морган любил варваров, как бы странно ни звучало это признание. Он любил их быт, и обычаи, любил их еду и напитки, простую одежду, неказистое оружие и те простые способы, которыми они сводили счеты. Тут люди ложились спать, не пряча камня за пазухой. Варвары жили как дети.

К тому же Морган считался звездным дворянином — пришельцем из незнакомых мест. Обитатели этого мира полюбили в Моргане тайну, которая окутывала его магическим туманом.

Впрочем, ни Морган, ни местные жители не имели ни малейшего представления о том, кем он станет для их детей, а также детей их детей, понятия не имели, что этот поселившийся среди них чужак — выходец из иного мира — не кто иной, как будущий герой саг и легенд, мифов и сказок, который перешагнет порог бессмертия.

Граф Таспер, правитель Каргонессы, нарушил в то утро свой пост по-барски роскошно. В зале с низкими потолками, выложенными брусом, насквозь прокопченным, будто куски балыка, уже копошились слуги. Помимо мужей и жен его свиты, в зале присутствовали рыбаки и моряки, купцы и просто жители острова.

Огонь пылал в каменных очагах. Длинноволосые мальчики-пажи носили тарелки с жареным мясом. Кислый эль и мутное вино вместе со сладковатой виноградной водкой выплескивались на камышовый пол во время здравиц и тостов. Всюду кипело шумное, слегка пьяное веселье.

Сам Таспер восседал на высоком троне, расположенном на громадном помосте под выцветшими, но все еще славными гобеленами, изображавшими деяния Арвери Великого и его битвы с Морским народом за устье Уайтстранда. Тонкие чуткие пальцы девяти поколений женщин Диомы работали над этими роскошными узорами, и старые выцветшие краски чудесным образом оживали под солнечными лучами, бьющими из высоких стрельчатых окон, возрождая былую славу полотен.

Таспер находился в хорошем настроении, что было редкостью. В ответ на шутки, раздававшиеся за столом, он взрывался смехом, как облако грозовыми раскатами. Выкрикивая тосты и посулы, он пил из кубка, сжимая его сильной рукой, после чего бросал его в тяжелый щит, поставленный напротив его высокого трона. Кубок со звоном ударялся о щит, что служило сигналом для барда, исполнявшего всякий раз новый куплет старинной саги. Тонкий чистый голос старца плыл под сводами зала, точно мятный запах забытых старых дней, точно дух с сеновала, где хранятся воспоминания о свежей луговой траве.

— …Вот песнь об Арвери, старинном герое… — начал бард.

Эту песню Морган хорошо знал. Она ему нравилась. И ничего удивительного, что она исполнялась именно сегодня, так же как и ничего странного не было в том, что во время, когда положено быть завтраку, шло разгульное пиршество. Сегодня был День Арвери, почитаемого издревле, ибо не кто иной, как именно этот герой основал Дом Диомы. Поэтому Морган, с благоговением внимая замечательной истории былых времен, остановился на пороге зала, и только когда смокли последние слова песни, занял свое место за столом.

Таспер первым подал знак к рукоплесканиям, захлопав в ладоши и зазвенев многочисленными перстнями. Он бросил певцу золотой браслет. Старик с неожиданной сноровкой схватил его прямо в воздухе опытной, видать, рукой, как раз в тот миг, когда Морган опустился за стол.