Книга цены (СИ) - Лесина Екатерина - Страница 31

- Убьешь?

- Тебя? - Карл удивился. - Зачем? Просто несколько скорректирую планы.

Фома

Время идет. Время похоже на горы, вершины которых созданы из боли, а пропасти и ямы - редкие минуты беспамятства. Боли больше, наверное, потому, что Фома не знает, сколько длиться беспамятство, но отчего-то уверен, что недолго. Мутра спешит исполнить приказ, Мутра уговаривает признаться, и Фома уже рад бы признаться, но он не знает, не помнит уже в чем. Он готов написать… подписать, пусть только скажут где и чего подписывать, но не говорят, только снова и снова причиняют боль. Зачем? В чем он провинился.

Он хочет спросить, но вместо этого проваливается в очередную темную яму, из которой его вытаскивает голос.

- Вставай, камрад, пойдем.

Чьи-то жесткие руки тащили Фому вверх. Вставать он не хотел - любое движение отзывалось в теле предательской слабостью и тошнотой. Яркий свет пробивался сквозь сомкнутые веки и Фома подумал, что если откроет глаза, то ослепнет.

- Значит, вот какие методы вы практикуете, камрад Барх? А как же Декрет о недопустимости физического воздействия при доследовании?

- Вы не хуже меня, камрад Ильяс, знаете, что под этот декрет не подпадают лица, заподозренные в государственной измене или злонамеренном вредительстве.

От этого тихого голоса Фоме хотелось спрятаться, куда - не важно, лишь бы не слышать, лишь бы не было больше боли, лишь бы…

- Я бесконечно рад, камрад Барх, что вы демонстрируете не только умение работать, но и изрядную глубину познаний. Ваши люди поразительно быстро среагировали на провокацию, сумев устранить ее источник, не привлекая при этом излишнего внимания к нему. Но здесь… пожалуй, вы несколько переборщили. Печально будет потерять агента столь ценного, как камрад Фома.

Агента? О ком это Ильяс говорит?

Фома обнаружил, что стоит, правда, пол под ногами почему-то покачивался из стороны в сторону, да и стоять получалось лишь потому, что Фому поддерживали. Вот уберет Ильяс руки, и Фома ни за что не устоит на ногах. В общем, он вообще сомневался, что когда-нибудь сумеет стать на ноги самостоятельно, камрад Михра хорошо потрудился.

- Прошу прощения, но мы отрабатывали поступивший сигнал, а подобная схема на деле доказала свою эффективность.

- Не на этот раз.

- Время, камрад Ильяс, все дело во времени, если бы вы дали нам еще день-два, то…

- Получили бы признание. Не сомневаюсь, камрад Барх, не сомневаюсь. Однако не кажется ли вам, что применительно к данному случаю признание являлось бы чистейшим самооговором и таким образом не имело бы юридической силы? А разве не долг каждого из граждан Империи блюсти законность?

- Всенепременно учту ваше замечание. Сотруднику, который столь неосмотрительно принял агента внутренней безопасности за провокатора повстанцев, будет сделан выговор.

- Выговор? На вашем месте, камрад Бахр, я бы наградил этого человека за проявленную бдительность, ни вы, ни он не могли знать о проверке, и среагировали на провокацию единственно верным способом.

- Служу Империи!

При этих словах Фому стошнило.

В себя Фома приходил долго, было плохо, было настолько плохо, что порой он начинал жалеть о том, что остался жив. Болело все: кости, мышцы, даже волосы и те болели. И еще зубы, которых после прогулки в город стало на четыре меньше.

На третий день Фома смог вставать, на четвертый - ходить, а на пятый в комнату-каморку пришел Ильяс и, прикрыв за собой дверь, предложил:

- Поговорим.

- Поговорим, - разговаривать пока получалось плохо - только-только спала опухоль, но губы по-прежнему были точно чужие, онемевшие, стянутые хрупкой корочкой засохшей крови.

- Зачем ты это сделал? Я же просил не выходить за пределы базы? Так какого лешего ты поперся в город? Скучно стало? Повеселился? - Ильяс сел на стул. - А ты понимаешь, чем твоя прогулка могла бы закончиться? Понравилось в подвале?

- Нет.

- Вот и я думаю, что нет. А сейчас у меня на столе лежит копия доноса, хороший такой донос, подробный, все в деталях изложено, и про то, какие и с кем ты разговоры разговаривал, и про то, как я, пользуясь служебным положением, тебя отбивал. Ну кто тебя за язык тянул?

- Ты не понимаешь…

- Это ты не понимаешь! Ты всегда был идеалистом, но здесь не время и не место для идеалов, во всяком случае, таких, которые имеют неосторожность отличаться от Имперских. Ты молился Богу, а здесь молятся Империи!

- И не противно?

- Противно. Да меня наизнанку выворачивает ото всех этих разговоров о величии и правильности избранного пути, а еще о том, что внешние и внутренние враги, умышляющие против Кандагара, должны быть уничтожены. Физически уничтожены, Фома, понимаешь? И не просто лицом к стене и пулю в затылок, все гораздо, гораздо сложнее. - Злой шепот, злые глаза, злое лицо незнакомого человека. Это не Ильяс, тот никогда не стал бы разговаривать в подобном тоне.

- Ты ведь не хочешь, чтобы тебя обвинили в непочтении к Закону?

- Не хочу.

- Тогда, черт бы тебя побрал, делай, что говорю. Для начала заткнись! Никаких больше рассказов, даже если кто-то о чем-то начнет спрашивать, ты ничего не знаешь, ничего не помнишь. Да, был удостоен высочайшей чести лицезреть Великую Мать Ааньи, но говорить об этом не имеешь права. Ясно?

- Но я же правду сказал! Только правду. Ты ведь мне веришь, и те, которые в лаборатории были, они тоже все понимали, как на самом деле. Она - чудовище, мерзкое жадное чудовище!

- Заткнись. - Ильяс подкрепил приказ пощечиной. - Никогда больше. В моем присутствии. В любом присутствии. Не смей. Называть Ее чудовищем!

От боли и обиды, скорее даже от обиды, Фома готов был расплакаться.

- Но я же говорю правду.

Ильяс вздохнул и, чуть успокоившись, произнес.

- Здесь только одна правда. Та, что одобрена Департаментом Идеологии и Пропаганды. Твои же истории с точки зрения честных граждан - грязная клевета. В лучшем случае, тебя сочтут сумасшедшим, а сумасшедшие подлежат выбраковке. В худшем - шпионом и провокатором, этими занимается Департамент Внутренних Дел.

- Замолчи! Я не могу слушать это!

- Можешь и будешь, - жестко оборвал Ильяс. - Да пойми же ты, олух царя небесного, что иначе здесь не выжить, что правда твоя никому не нужна, что единственный реальный результат твоих проповедей - излишне пристальное внимание Департамента. Нет, лично тебя они не тронут, ты же у нас - частная собственность Великой Матери, о чем и справка соответствующая имеется - но только тебя. А не хочешь ли подумать, что будет с остальными, теми, кто наслушавшись твоей правды, начнет испытывать сомнения относительно величия Империи? Или в том, что Повелители по праву руководят Кандагаром? Что будет с этими людьми, которые вдруг задумаются над жизнью и станут замечать то, чего раньше не замечали? Они начнут задавать вопросы и искать ответы, а потом? У них ведь нет защиты в виде особого положения, зато есть семьи, жены и дети, к которым на всю оставшуюся жизнь приклеится ярлык «сомневающихся». А это прямой путь к ликвидаторам.

- Ты просто боишься!

- Да, боюсь. - Ильяс схватил Фому за плечи и крепко тряхнул. - Я боюсь! Ты даже представить себе не можешь, насколько я боюсь! - Повторил он, глядя прямо в глаза, и увернуться от этого жесткого, колючего и вместе с тем отчаянного взгляда не представлялось возможным.

- Я не смерти боюсь, а того, что меня сожрут, как какого-нибудь барана, и при этом я буду совершенно счастлив. Помнишь Коннован? Светлая, хрупкая, похожая на ребенка, еще постоянно улыбалась, даже когда совсем хреново было.

- При чем здесь она?

- При том, что я охранником был, ну и палачом заодно. Володар-то знал, что без крови его игрушка недолго протянет, ну и раз в неделю выбирал кого-нибудь из рабов, такого, чтоб не сильно жалко было. Князю просто, пальцем ткнул и все, а мне сначала отвести человека, потом тело убрать… что смотришь, неприятно слушать? А мне, думаешь, приятно было? Все ведь знали, куда идут, плакали, умоляли, предлагали чего-то… один даже зарезать попытался. Ну да речь не об этом, а о том, что в самой камере не кричал никто. И знаешь, что я заметил?