Разговор в письмах - Леви Владимир Львович - Страница 5

Границы между действительно квалифицированной помощью, простым человеческим содействием и шарлатанством провести сложно, и суть не в названии, а в содержании духовной работы, которое никогда не вместится ни в какую номенклатуру.

(Я чувствую, что этот беглый обзор более дразнит вас сложностью, чем проясняет положение вещей, но мы стеснены местом и временем).

Психотерапевт. В буквальном переводе то же, что и «психиатр», — «врачующий душу». Так бы оно и должно было быть — одно и то же, но на практике получается разница… Мне представляется, что психиатр непременно должен быть и психотерапевтом; но психотерапевтом может быть и врач любой другой специальности, и даже, если слегка расширить понятие, не обязательно врач. «Может» и «должен»: между этим тоже не нахожу границ…

В диспансерном психотерапевтическом кабинете ко мне сразу же валом повалили такие сложные и разнообразные пациенты — на первый, да и на второй взгляд люди совершенно нормальные (и это несмотря на «профильность» учреждения), — что пришлось срочно обложиться справочниками и учебниками, обновить пути в Ленинскую и медицинскую библиотеки… Разумеется, никто уже не ждет той универсальности, что требовалась когда-то от земских врачей — они были одновременно и терапевтами, и хирургами, и акушерами-гинекологами, и психиатрами, — теперь это утопия, сказка, но все-таки…

И главная трудность: вместе с больными и их болезнями в кабинет мой уже совсем без стеснения ворвались их личные проблемы и житейские дела, их духовные кризисы, тупики и искания, не определяемые никакими научно-медицинскими терминами. Не испугаться отчасти помогло то, что мой жизненно-ролевой опыт врачебной деятельностью не замкнулся. В студенческий и аспирантский периоды, да и позднее, я много ездил и путешествовал, успел поработать сельскохозяйственным рабочим на целине, отбыл службу в армии, был лесосплавщиком, грузчиком, преподавателем медучилища, литконсуль-тантом, лектором, газетным корреспондентом, переводчиком и т. д., включая и довольно утомительную должность киноактера (сыграл роль больного в учебном фильме по психиатрии). Все это были кратковременные, но очень полезные врезки в основной курс. Ибо, когда я наконец понял, что настоящая моя профессия называется человековедением, и никак иначе, — тогда ясно открылось и то, что даже такая, казалось бы, безмерно насыщающая в этом смысле специальность, как врач-психотерапевт, имеет свою узость; что и это — лишь «точка зрения», щелка в человеческий космос. А главным методом получения достоверной информации о человеке всегда было и остается бытие им — тот самый Метод Собственной Шкуры.

Кому и зачем

Вы спросили, как пишутся эти книги. Да вот как сейчас: берешь бумагу и ручку — и пишешь. А потом переписываешь квантум сатис (сколько потребуется), правишь и опять переписываешь.

Хорошо, что кроме дня есть и ночь.

Что еще добавить?.. Да, желательно еще знать — кому пишешь и зачем.

Недавно открыл у Ахматовой:

Потребность писать можно отнести к проявлениям более древней потребности говорить. Основная разница в том, что пишущий обращается к невидимому собеседнику. А в случае публикации — и к невидимому, и к многоликому.

Можно хорошо знать своего Невидимку или воображать, что знаешь, — в любом случае результат никогда полностью не предсказуем.

В семь лет я написал свой первый рассказ — чистую выдумку про охоту на леопарда; придумал себе заодно и родного брата, которого не хватало. До сих пор я считаю этот рассказ своим самым удачным произведением. Адресат, Невидимка, в нем был только один — некий мальчик, может быть, живой до сих пор…

Одно время я думал, что вся разница между книгой и письмом состоит лишь в том, что письмо, личное письмо, делается открытым, письмом для многих. Письмо поболее обыкновенного — вот и книга. Человек в единственном числе обращается к человеку во множественном. Это может иметь вид рассказа, статьи, очерка, пьесы, романа… Вопрос в этом самом «кому и зачем». Если он решается удачно, все в порядке. Решен ли — судит человек во множественном числе…

Но в том-то и фокус, что всякий раз — только в единственном.

Вот и еще один Невидимка стал видимым. Даже профессиональное владение аутотренингом в таких случаях не помогает. С ясностью выстрела: письмо твое не дошло. Имярек для тебя потерян.

И вот почему. Потому что в данном случае ты не знал, кому пишешь. Потому что твое письмо-для-всех в данном случае оказалось письмом-для-никого. Имярека оно просто не имело в виду, Имярек для тебя не существовал. И он дает страшный сигнал твоего фактического несуществования. Бытностью своего исключения он утверждает, что ты не правило. Он живет, а ты нет. Он тебе отомстил.

…Мой друг, художник и любитель словесных экспериментов, придумал как-то словечко, поначалу мне не понравившееся: ОБЩ.

Показалось, что оно звучит оборванно и невкусно, почти как «борщ», но друг мой настаивал, что это зверек такой, что-то живое, во всяком случае, и ни в коей мере не общее место. Принадлежа мне в отдельности как личная собственность, принадлежит в то же время и вам, и ей, ему, им — Человеку. И в единственном числе, и во множественном. «Здесь есть Общ, — говорил мой друг о какой-либо книге, музыке или картине. — А вот здесь преогромный. А здесь его нет. А вот здесь есть, но очень противный».

Однажды я увидел во сне существо типа суслика с обезьяньим хвостом и человечьими глазками, женского пола, или так показалось. «Общ», — представилось существо, затем подошло поближе, зажмурилось и укусило. Я попытался его схватить, но оно издевательски взвизгнуло, махнуло хвостиком и исчезло. Проснувшись, я понял, что наконец решил для себя проблему адресата.

Нет никакой необходимости представлять себе человека во множественном числе, это непосильно, это немыслимо. Обращаться нужно к кому-то одному, кого ты не знаешь, но любишь, не видишь, но чувствуешь. Даже если это всего лишь ты сам, ничего страшного. Надо об этом забыть, вот и все.