Записки школьницы - Ларри Ян Леопольдович - Страница 21

— Ура! — закричали колхозные ребята. — Бис! Бис!

— Ничего не ура! — вскочил Бомба. — Я болезненный ребенок! Меня любой и каждый поборет!

Все так и покатились от смеха. Ведь Бомба — самый толстый у нас мальчишка, самый здоровый.

— Хочешь на кулачки? — предложил Миша Пыжику. — Или перетягиваться на палках? А так… это ж баловство одно!

— Чудак! — засмеялся Пыжик. — Я же не для того боролся, чтобы тебя победить, а чтобы показать всем, как полезно знать приёмы борьбы самбо. А если ты непременно хочешь победить меня, считай, что я тебе уже сдался.

Ах, какой молодец Пыжик! Обязательно буду учиться у него приёмам самбо.

Когда мы ехали обратно в электричке, я всю дорогу разговаривала с Пыжиком о борьбе, о книгах, о школе, похвалила его за то, что он хорошо относится к девочкам. Пыжик потрогал нос, подумал и сказал честно:

— Вообще-то я не очень люблю девчонок. И знаешь почему? Уж очень они какие-то… трусихи! Лягушек боятся! Пауков боятся! И все такие плаксы, такие болтушки, что я, признаться, с ужасом думаю о том, как бы я жил, если бы родился девчонкой. Но, — торопливо сказал он, — ты ещё ничего! Ты совсем не похожа на всех других девчонок. Боролась со мною! Самбо хочешь изучать. И вообще всё в тебе больше напоминает мальчика. И даже дерёшься ты по-настоящему. Нет, ты молодец! Честное пионерское, молодец! Даже жаль, что ты не мальчик!

— Какой ужас! — сказала я. — Но я бы за миллион не согласилась быть мальчишкой!

— А я бы за миллиард миллиардов не стал бы девчонкой! Подумай сама, приятно разве слышать, когда ребята говорят: «Эх, ты девчонка, а не парень!» Или ещё говорят, если хотят унизить: «Ты не мужчина, а баба!»

— Так это кто говорит? Глупые мальчишки говорят это! И говорят потому, что мальчишки вообще глупее девочек!

— Привет! Это кто же тебе насвистел?

— Да это все давно уже знают! Скажи, кто занимает первые места по учению в классах? Мы! Кто самые ленивые? Вы! Мальчишки. Что, скажешь неправда?

— Ерунда! У нас в Москве были такие классы, где первые места занимали мальчики.

— Ну и что? В нашей школе тоже есть два — три таких класса. Но это же редкость! А теперь скажи: кто учит нас? Бывшие девочки! Учительниц в нашей школе в пять раз больше, чем учителей! А кто лечит нас? Бывшие девочки! Почти все врачи — женщины!

— Ну и что?

— Ну и то… Значит, из мальчишек ничего не получается!

Конечно, я сама понимала, что говорю неверно, но когда начинаешь спорить, — всегда почему-то хочется доказать всё так, как тебе самой хочется. И когда мы заспорили с Пыжиком, я всё время боялась, что он скажет: «А из мальчиков выходят маршалы, генералы, учёные, композиторы, знаменитые лётчики!» И я бы ещё назвала много полезных профессий, которые прославляют бывших мальчишек, если бы мне пришлось спорить не за себя, а за Пыжика. Но он вздохнул грустно, потрогал в раздумье кончик носа и сказал:

— У нас замедленное развитие! Мы не сразу развиваемся. Но уж зато как разовьёмся, — так сразу начинаем проявляться. Тогда уж за нами девчонкам не угнаться!

— А по-моему, дело не в том, что мальчишки поздно развиваются, а в том, что — сознайся всё-таки — они же не такие старательные и трудолюбивые, как девочки! Ну, ты видел когда-нибудь девочку лентяйку? Чтобы она училась на все двойки?

— Видел! У нас в Москве была одна!

— Ну и что? Одна не считается! А вообще-то во всех классах самые последние ученики не девочки, а мальчишки! Скажи — нет?

— Просто мы стесняемся учиться! А вдруг скажут: «Эх ты, зубрила-мученик!» Но стоит только захотеть — и точка! Как миленькие выйдем на первое место!

— Ну, так захоти! Чего ж ты не захочешь?

— Уже! — снисходительно улыбнулся Пыжик. — План! Понимаешь? План и слово! В седьмом классе буду учиться на одни пятёрки! Вот увидишь! Факт! Железное решение! Твёрдый личный план! И я уже дал маме слово занять в классе первое место.

— Напрасно!

— Что напрасно?

— Напрасно ты поторопился дать такое слово. Тебе не так легко будет выполнить своё обещание, потому что я сама уже дала твёрдое слово быть первой в седьмом. А моё слово — это такое слово, что ты не представляешь даже.

— Не спорь со мной, — нахмурился Пыжик. — Уж если я даю слово, так… — Он прищурил глаза и скрестил на груди руки. — Учти, слово мужчины — это же совсем не то, что слово женщины.

— Ты? Мужчина? Ну, какой же ты мужчина?

Пыжик нахмурился:

— Ну… Пока ещё не совсем, но потом всё равно же буду мужчиной!

— Это ещё неизвестно!

— Ух ты! Неизвестно!?. А кем же я буду? Женщиной?

Я сказала:

— Мужчина — а то когда… самый храбрый, самый сильный, самый умный!

Пыжик возмутился:

— Что же тебе… всё сразу? Сразу всё не приходит. Главное, чтоб была сильная воля. А насчёт моей силы воли — будь покойна.

— О силе воли лучше не говори, — сказала я, возмущённая хвастовством Пыжика. — У меня, например, такая сила воли, что я сама себе удивляюсь.

— У тебя? — презрительно фыркнул Пыжик. — Да знаешь ли ты, какая у меня стальная сила воли? Не знаешь? Нет? Смотри!

Он выхватил из куртки булавку, и не успела я понять, что собирается он делать, как Пыжик воткнул булавку в свою руку.

— Ха-ха! — сказал он деревянным голосом. — Видишь? Кровь? Да? А я смеюсь! Я говорю: трижды ха-ха! Чихаю на боль! Теперь ты видишь, какая бывает настоящая сила воли!

Он слизнул языком проступившую кровь и спросил гордо:

— Назови хоть одну девчонку, которая может воткнуть в себя булавку и смеяться?

Этого уж я не могла стерпеть.

Не говоря ни слова, я взяла у него булавку, воткнула себе в руку пониже локтя и, когда брызнула кровь, сказала таким же деревянным голосом:

— Ха-ха! Смеюсь десять раз! Даже сто раз могу сказать «ха-ха»! Такие пустяки может делать любая девочка и утром, перед завтраком, и вечером, перед сном.

Конечно, мне было очень больно, но надо же было проучить хвастуна. И, кажется, он понял, что я не та девочка, которая позволяет мальчишкам хвастаться.

Пыжик посмотрел на меня с уважением.

— Тебе не больно? — спросил он, схватив меня за руку.

— Больно! Какие глупости! — сказала я и вдруг подумала: «А что, если булавка грязная и у меня начнётся заражение крови?» А это не так уж приятно, потому что от заражения крови всегда умирают. Я чуть было не заревела от страха. Однако показать себя трусихой перед каким-то чижиком-пыжиком мне тоже не хотелось.

— Боли я не чувствую, — сказала я, — меня это не беспокоит. Сейчас я думаю о том, через сколько часов начнётся заражение крови? Булавка-то грязная? Грязная! Значит, заражение крови началось. Теперь, может быть, у меня всю руку отнимут до плеча. Но ты не беспокойся. Пусть отнимают! Я буду говорить спокойно «ха-ха»! Как ни в чём не бывало. Не сомневайся!

Скажу честно: я ни вот столечко не верила, что у меня отнимут руку, но пусть теперь и Пыжик подумает о своей руке. Булавкой-то одной мы испытывали силу воли.

— Слушай, — сказал Пыжик, глядя на меня округлившимися глазами. — У проводника вагона должна быть аптечка. Надо поскорее смазаться йодом.

— Поздно, — сказала я.

Думаете, я верила, что мы должны умереть? Конечно нет! Просто мне хотелось получше напугать Пыжика, чтоб больше он не втыкал в себя булавок и чтоб не учил других таким глупостям.

Я закрыла глаза и, нарочно заикаясь, сказала тихо:

— К-к-кажется… уже начинается.

— Что? — вскочил, бледнея, Пыжик.

— З-за-заражение к-к-крови начинается.

Я откинулась к спинке сидения и помотала головою, как это делают в кинокартинах умирающие артисты, потом два раза вздрогнула и зашептала:

— Палит… по всему телу огонь… А по руке… поднимается что-то…

— Что поднимается?

— Ржавчина… Кажется, ржавчина… — Тут я вспомнила, как интересно умирала одна киноартистка. Подпрыгнув на месте, я провела ладонью по лбу. — Подступает… к самому сердцу… как ледяной комок…

Пыжик вскочил, растерянно глядя по сторонам, и открыл уже рот, собираясь, кажется, позвать на помощь.