Записки школьницы - Ларри Ян Леопольдович - Страница 15

О, с каким удовольствием я бы стукнула её по носу!

— А почему краснеешь? Ага, ага! Ну, посмотри мне в глаза. Я же всё видела! Ты стояла с Вовкой и разговаривала о дурацкой любви.

— Неправда, неправда! — закричала Павликова. — Я не стояла! Я шла. И он шёл! Потом остановились. Он спросил…

— Что спросил?

— Спросил… Просто спросил: «Ты куда?» А я… — И вдруг сказала со злостью: — Не понимаю… Пристаёшь, а сама не знаешь, что тебе нужно…

— Мне от тебя теперь ничего не нужно, Павликова! — сказала я спокойно, вежливым голосом. — И вообще освобождаю тебя от своей дружбы… И раньше никогда не навязывалась, а сейчас…

Слёзы душили меня так, что я не могла сказать больше ни слова. Толкнув её в снег, я побежала домой и целый час плакала от обиды.

Такая неблагодарная эта Павликова. Я для неё на всё готова. Хранила все её секреты и тайны, а она так поступила со мной. И с кем дружит? С Вовкой, который всем девочкам говорит: «Ну ты, явление природы, чего расквакалась! Катись, пока не получила путёвку!»

Поплакав, я села за стол и нарисовала Вовку с большим носом и кривыми ногами, а чтобы его не спутали с другими, внизу подписала: «Это Вовка Волнухин». Рядом с кривоногим уродом изобразила Вальку с торчащей, как метла, косичкой и огромным бантом. Бант получился похожим, но всё-таки для ясности (чей бант?) написала: «В. Павликова». Под рисунком поместила известные всем в школе стишки:

«Прочти, распишись, добавь от себя и передай дальше».

Но, когда я приготовила дразнилку, чтобы завтра пустить её по партам в классе, мне стало самой смешно. Ведь так дразнятся только в первом классе. Даже самой смешно; и, конечно, своё художество порвала. Не такими рисунками нужно отвечать на свинские поступки тех, с кем дружишь и кому веришь. Их просто-напросто надо вычёркивать, не обращать на них внимания. Для меня с сегодняшнего дня Павликова не существует больше.

1 марта

День сегодня солнечный, весёлый.

В воздухе пахнет весной. Лёгкий пар поднимается от влажных тротуаров. И небо такое голубое и чистое, будто вымыли его и заново покрасили. Всё словно готовится к большому празднику. К весне! Всё весёлое, всё праздничное и в комнате. Солнечные зайчики вспыхивают на стёклах окон, на стенах, на зеркалах и люстре. Солнечные полосы лежат на полу, и живая, прозрачная пыль струится от потолка к полу и от пола к потолку.

Проснулась и с радостью вспомнила: «Мы всем классом едем в свой подшефный колхоз!»

Я вскочила, запела, но вспомнила Павликову, и всё моё чудесное настроение сразу испортилось. Впрочем, зачем мне теперь думать о ней? Она уже не существует для меня. В конце концов, я могу поехать вместе с Марго, буду её воспитывать по дороге, а на Павликову и не взгляну даже. Дня два назад мы договорились ехать на вокзал вместе, и я обещала зайти за Валькой. Обещала тогда, когда считала её своей подругой, а теперь, после всего, что произошло между нами, зачем же я буду заходить за ней? Пусть одна едет! Или со своим Вовкой!

Чем думать о ней, лучше скажу несколько слов о нашем колхозе «Новый путь». О том, как стал он нашим подшефным колхозом.

В прошлом году мы вместе с нашей воспитательницей Ниной Александровной побывали на некоторых фабриках и заводах, а во время весенних каникул поехали за город, чтобы посмотреть, как живут и работают в колхозе. Нина Александровна сказала: «Вы должны хорошо знать своё государство. Это ваш дом, где вы будете жить как хозяева, а хороший хозяин должен хорошо знать всё своё хозяйство: свои фабрики и заводы, свои шахты, рудники, колхозы и совхозы».

Мы с радостью поехали посмотреть, как растут хлеб и овощи, поглядеть на живых коров, на кур, на уток, и вообще нам интересно было узнать жизнь колхоза. Электричка довезла нас до станции, а потом на грузовике мы добрались до колхоза «Новый путь». Всё здесь нам очень понравилось. И мы не только смотрели, но с удовольствием и сами поработали немного. В колхозном саду. На птицеферме. В парниках. И, кажется, работали неплохо.

И председатель колхоза и все колхозники нас хвалили, а самый высокий старик сказал: «С такими ребятами горы можно перевернуть! Богатыри!»

Все, конечно, были довольны, что мы понравились, а ещё большее удовольствие мы получили, когда нас угостили хорошим обедом. И не потому, что подавали какие-нибудь необыкновенные блюда, а потому, что обед устроили колхозные ребята и угощали так, как и дома не угощают. Приветливо очень. Что нам оставалось делать? Сказать спасибо и уехать? Мы посоветовались между собою, поговорили и с Ниной Александровной, а потом Таня Жигалова пригласила колхозных ребят к нам в гости. Когда будут каникулы. И ребята приехали. Им-то ведь тоже надо посмотреть, как живут и работают в городе. Они же тоже должны хорошо знать своё собственное государство.

Колхозные ребята пробыли в Ленинграде три дня. Мы осматривали вместе метро, Петропавловскую крепость, Ботанический сад, ходили в панорамное кино, смотрели стереоскопические картины.

Мальчиков взяли к себе наши мальчишки, а девочки гостили у наших девочек.

У меня тоже жила девочка. Толстенькая такая, как поросёночек Пуф-Пуф из сказки «Три поросёнка». Люся Богачёва.

Такая краснощёкая, что папа всё время спрашивал, нельзя ли прикурить от Люсиных щёк. А мама смеялась.

— Вот, — смеялась она, — смотри, Галчонок, какие бывают девочки! Попробуй-ка догнать и перегнать её.

Но ведь я тоже не особенно худая, хотя, конечно, не такая сильная, как колхозная Люся.

Когда папа и мама ушли, мы стали бороться, чтобы выяснить всё-таки, какие же у нас силы. Наша схватка кончилась со счётом 5:0 в пользу Люси. Но это не обидное поражение. В колхозе воздух всё-таки лучше, чем в городе, и поэтому люди там гораздо здоровее.

После борьбы я показала Люсе акробатический этюд. Знаете, что такое этюд? Это когда стоишь на голове и мотаешь для равновесия ногами. Я целых пять минут стояла на голове. Люся сказала: «Ничего особенного».

— Да? Ты уверена, что тут нет ничего особенного? Попробуй продержись хоть минуту! — предложила я.

Люся стала пробовать. Но, сколько раз ни вставала на голову, — ничего акробатического у неё не получалось. Она такая толстуха и у неё такие толстые ноги, что они всё время перевешивали её. Вместо этюда Люся делала такие смешные штуки, что я чуть не умерла от смеха. Кончились её упражнения тем, что она перевернулась через голову и своими толстыми ногами стукнула по буфету. Раздался ужасный грохот, зазвенела посуда. Любимая мамина чашка полетела на пол и, конечно, разбилась.

Я очень испугалась, но пугайся не пугайся, а чашки-то уже нет. Люся заплакала. Тогда я сказала:

— Ерунда! Скажем: чашку разбил Мурзик. Он ужасно непоседливый котёнок. Вечно гоняется по комнате, прыгает, как обезьяна, на стол, на буфет, на шифоньер. Так и так когда-нибудь он всё равно должен что-нибудь разбить. Я даже удивляюсь, почему он ещё не разбил до нас мамину чашку.

Люся захныкала и стала спрашивать, сколько стоит чашка.

— Я попрошу папу, чтобы он купил! Или заплатил деньгами.

Ну, этого ещё только не хватало!

— И не думай даже, — сказала я. — Ты у меня в гостях, а с гостей не берут денег. И кроме того, это же просто несчастный случай. Ну, и не будем говорить больше.

Люся сказала:

— А как же сказать твоей маме, что я разбила? Будем говорить, что делали упражнения или как?

А зачем маме знать, какая неуклюжая моя новая приятельница?

— Ничего тебе не надо говорить! Да и разве не всё равно, кто разбил? Скажем, что Мурзик! Мама знает, какой он проказливый. Да и что с него взять? Он же глупый, и ему всё равно что бить: хоть любимые, хоть нелюбимые чашки. Да и ничего хорошего не получится из твоего признания. Ни для мамы, ни для меня, ни для чашки!