Куртизанка - Кэррол Сьюзен - Страница 39

Реми стоял у окна в спальне короля, вытянувшись в струнку, как солдат на параде, сжав руки за спиной. Он никогда не чувствовал себя свободно в великолепии Лувра и еще меньше сейчас, в покоях своего короля. Реми провел много времени, замышляя и продумывая свое воссоединение с королем, но никогда не планировал, как именно он будет убеждать Наварру покинуть Париж. Габриэль предоставила Реми эту счастливую возможность, а он оказался до странности невразумительным.

В самой середине своего рассказа о том, как ему удалось выжить в той резне, Реми запнулся и замолчал, обратив взор в залитую лунным светом ночь за окнами, словно ожидая увидеть там призрачную королеву фей, пробирающуюся через парк. Его мучил вопрос, покинула ли Габриэль дворец и сумела ли благополучно вернуться в свой дом, как он надеялся.

Как бы ему хотелось проводить ее! Бессмысленное желание, и Реми это знал. Габриэль вовсе не желала, да и не нуждалась в подобном сопровождении. Очевидно, что она сама прекрасно позаботится о себе, но Реми не и силах был прогнать от себя мысль, что она показалась ему хрупкой и беззащитной в темном коридоре Лувра.

– Капитан Реми?! – Голос Наварры вернул Реми назад.

Реми перевел взгляд с окна на своего короля. Бровь Генриха от удивления сложилась домиком.

– Вы говорили мне, что вы и этот замечательный молодой человек, который спас вас, достигли берегов Ирландии, – напомнил ему король. – И что потом?

– Ничего, достойного описания, сир. Мне действительно мало что можно рассказать о том времени.

Уголки губ Наварры поползли вверх.

– Я всегда считал вас немногословным, капитан.

И, насколько Реми знал, всегда довольно скучным. Генрих предпочитал компанию бесшабашных молодых повес вроде себя, которые наслаждались пирушками и охотой, неважно, за оленем, диким кабаном или женщинами. На долю Реми выпадало, не привлекая ничьего внимания, напоминать Наварре о существовании неотложных дел, которые требовали рассмотрения.

При тусклом свете свечей Реми изучал короля, надеясь обнаружить в нем новые признаки возмужалости.

Интересно, каким стал теперь Генрих? К своим двадцати трем годам он приобрел достаточно мучительного опыта для своего возраста: пережил убийство матери, кровавую резню, в которой уничтожили его подданных, постоянную угрозу собственной жизни.

И все же внешне Наварра почти не изменился. Перед Реми был все тот же гибкий, атлетически сложенный молодой человек, с густой черной бородой, обрамлявшей лицо, с характерным длинным носом и чувственными губами. Он по-прежнему производил впечатление легкомысленного подростка, который приводил в отчаяние свою мать, хотя и умел напускать на себя серьезный вид и принимать королевскую осанку, когда сам того желал. Когда он приказал своим пажам и Волку покинуть спальню, даже нахальный Мартин благоговейно подчинился ему.

Когда все удалились, Наварра налил в бокалы вина для себя и Реми. Он пересек комнату и с приветливой улыбкой подал бокал Реми. Если между ними и возникала неловкость, она была полностью на его совести, и король тут был вовсе ни при чем. Капитан четко осознавал это. Возможно, Реми нес в себе сознание вины за то, что он выжил в резне, когда столько хороших и храбрых людей погибли, за то, что ему не удалось защитить своего короля и, похитив, тайком вывезти целым и невредимым из Парижа в ту жуткую ночь. Но, беря бокал из рук Наварры, он понял, что причина совсем в ином: тень женщины пролегла между ним и его королем.

Николя Реми мешала мысль, что, если бы ему не удалось встретиться с королем, Габриэль уже лежала бы на массивной кровати, занимавшей почти всю комнату. Он представлял ее обнаженной в объятиях Наварры, и картина эта, как щелок, разъедала его душу. Реми неимоверным усилием воли прогнал от себя это видение.

Хуже того, сам Наварра не имел ни малейшего понятия о битве страстей, бушующей внутри капитана. Никакой напряженности не отражалось на грубовато-добродушном лице Наварры, когда тот широко улыбался Реми.

– Черт побери, я глазам своим не верю. Капитан, вы даже не представляете себе, как радует меня возвращение моего храбрейшего Бича из могилы. Столько преданных и надежных друзей потерял я в ту жуткую ночь! Моего поэта Рошфуко, моего милого старика адмирала Колиньи… – Улыбка Наварры потускнела, и он отпил глоток вина, потом вдруг резко откинул голову, и лицо осветилось внезапной надеждой. – Но если выжили вы, неужели невозможно, что и остальным это удалось? Что случилось с теми офицерами, которые частенько оказывались в вашей компании? Таверс и… и… – Король щелкнул пальцами, пытаясь напрячь память. – Как же его звали? Того огромного и сильного малого, всегда остроумного и готового рассмеяться?

– Деверо, – тихо подсказал Реми. Сердце болезненно сжалось, и он добавил: – Нет, Дев… капитан погиб, пытаясь защитить семью. Молодую жену и мальчика, названного в честь вас.

– Их тоже убили?

Реми кивнул, не доверяя своему голосу. Губы Наварры плотно сжались, и Реми увидел его уставшим и сразу постаревшим на много лет.

– Давайте выпьем тогда за… память о погибших друзьях, – предложил король, поднимая бокал.

– За погибших друзей, – повторил Реми.

Горше не было вина в его жизни. Он сделал несколько глотков и поставил бокал. Наварра выпил вино. Какое-то время он задумчиво рассматривал дно бокала. Но король никогда не относился к числу тех, кто долго предавался меланхолии. Он встряхнулся, овладел собой и дружески похлопал Реми по плечу.

– Я в восторге, что могу снова видеть вас, капитан, и для нас не слишком мудро задерживаться на воспоминаниях о прошлом. Итак, расскажите мне, чем я могу нам услужить.

– Услужить мне? – опешил Реми.

Наварра прошагал через комнату, чтобы снова наполнить бокал, и на его губах появилась насмешливая улыбка.

– Конечно. Когда кто-то испрашивает личной аудиенции у короля, как правило, этот кто-то что-то желает получить от своего монарха. Вы храбрейший из солдат, которых наша страна когда-либо знала. Я вам многим обязан. И я был бы только счастлив хоть как-то отплатить вам всем, что в моей власти.

– Боюсь, вы слишком долго прожили здесь, в Париже, сир. – Реми заносчиво выпрямился. – Вы принимаете меня за одного из этих подлиз придворных, сопящих подле ваших ног, Ваше Величество, лишь бы снискать вашу милость.

– Ой, только не кипятитесь, капитан. – Наварра примирительно замахал рукой. – Такова жизнь, и так уж устроен свет.

– Но я так не устроен, сир, – возмутился Реми. – Я не жду ни наград, ни милостей. И никогда не охотился за ними. Только хотел и хочу быть полезным вам и моей стране.

Сжав рукой бокал, Наварра опустился на кровать и оперся спиной на груду подушек. Он усмехнулся, и на его лице отразилась ирония, с которой он относился сам к себе.

– Вы, возможно, не успели заметить, капитан, но я больше не командую армией, в которой вы могли бы служить. Если вы ищете пост военачальника, вам лучше всего вернуться и попытаться поступить на службу к герцогу Монморанси. Он теперь продолжает дело гугенотов, он их лидер.

– Не сомневаюсь, герцог Монморанси – способный человек, сир. – Реми не удержался и, нахмурившись, сердито посмотрел на молодого человека, возлежавшего на кровати. – Но именно вашего присутствия ждут и гугеноты, и ваше королевство. Вы должны возвратиться домой, монсеньор.

Наварра опустил глаза, и, пока он потягивал вино, на его лице появилась привычная для него маска замкнувшегося в себе человека.

– Даже говорить со мной о возвращении в Наварру опасно, капитан. Моя теща настоятельно желает, чтобы я оставался при французском дворе.

– С каких это пор король Наварры уступает желаниям какой-то чертовой итальянской ведьмы? – Реми не сумел подавить в себе негодования.

– С тех пор, как эта ведьма продемонстрировала кто власть и силу таким способом, который ни один из нас, вероятно, не забудет. – Наварра укрепил свой дух глотком вина. – Кроме того, в моем пленении есть и хорошие стороны.