Темная королева - Кэррол Сьюзен - Страница 27

Потом рукавом своей ночной сорочки Арианн вытерла глаза сестренки.

– А теперь, моя хорошая, расскажи, что тебе приснилось.

– Ой, Эри! Это… это было ужасно. – Мири, проглотив слезы, собралась с мыслями. – Там был этот город, но… не наш город. Он был больше, потом все эти башни. А на башнях были колокола. Они все звонили и звонили. Не останавливались. – Мири содрогнулась. – И по городу пополз ужасный туман, сводя всех с ума. Люди выбежали на улицы. Они хотели выкрасить дворец в красный цвет, но прекрасная принцесса не хотела, чтобы они это делали. Она уговаривала их остановиться, но никто ее не слушал. Потом туман потемнел, и вдруг все стали задыхаться, умирать и… и тут я поняла, что везде разбрызгивали совсем не красную краску. Это была к-кровь.

Мири снова уткнулась лицом в плечо Арианн, будто тем самым могла стереть память о кошмаре. Коса ее совсем распустилась, и Арианн нежно расправляла пальцами спутанные пряди светло-золотистых волос.

– Успокойся, мой ангел. Это был лишь дурной сон. Мири повернула голову и сквозь слезы укоризненно поглядела на Арианн.

– Как ты можешь так говорить? – воскликнула она. – Когда знаешь, что бывало в других случаях?

Арианн знала. Кошмары Мири обладали пугающим свойством сбываться. За неделю до смерти Евангелины Шене ей раз за разом снился сон, что мать пропадала в лесу. Потом был странный кошмар о битве фигур на шахматной доске, во время которой черный офицер раскроил голову белому королю. Вскоре после этого король Франции Генрих погиб во время турнира – обломок копья одного из его рыцарей пронзил ему глаз.

Но Арианн держала свои тревоги при себе.

– Может быть, теперь это будет не больше чем странный сон.

Мири покачала головой:

– Нет, не будет. Я всегда могу сказать, когда кошмар дурной и будет повторяться вновь и вновь, пока не случится что-то ужасное. – Она отчаянно вцепилась в ночную сорочку Арианн. – Помоги мне, Эри. Скажи, что означает мой сон, и, может быть, на этот раз мы сможем его остановить.

Арианн беспомощно посмотрела на сестру:

– Миленькая, я не знаю. Я никогда не обладала способностью толковать сны.

– Тогда сделай, чтобы он прекратился. Мама умела останавливать, по крайней мере, до конца ночи. Она гладила пальцами по лбу, и дурной сон уходил.

Мири взяла руку Арианн и, умоляюще глядя широко открытыми глазами, прижала ее к виску.

– Арианн, сделай так, чтобы он ушел. Ну, пожалуйста.

Арианн со щемящим сердцем погладила Мири по лбу.

– Мне ужасно жаль, Мири, – севшим голосом выговорила она, – но я не знаю, как это делать.

У Мири задрожали губы, и она снова, рыдая, уткнулась в плечо Арианн.

– О-о, Арианн. Я хочу маму.

Арианн, глаза которой тоже были полны слез, крепче прижала к себе сестру.

– Знаю, милая, – прошептала она. – Я тоже.

Арианн встала на цыпочки, чтобы зажечь настенные факелы в потайной мастерской. Красное пламя осветило суровые напряженные черты исполненного решимости лица. На то, чтобы успокоить и уложить спать Мири, ушел целый час. И за все это время, пока она утешала и укачивала сестренку, в душе сформировалось страшное решение.

Возможно, мысль о нем постоянно таилась в голове с того самого дня, когда скончалась мать. Но ей не хватало смелости или, возможно, отчаяния.

Теперь она двигалась быстро и решительно, будто опасалась, что если на секунду поддастся сомнению, то передумает. Пододвинув стремянку, поднялась к самой верхней полке и, смахнув паутину, достала черные свечи, медный тазик и книгу, содержание которой было настолько зловещим, что на ней даже не было заглавия.

Евангелина Шене много раз подумывала о том, чтобы сжечь этот том в кожаном переплете, но никак не могла решиться, возможно, из уважения к памяти своих предков. Но мать всегда подчеркивала, что книгу следует считать не более чем фамильной ценностью, частью истории их рода. О темном содержании этих страниц никогда нельзя было справляться.

– Прости меня, мама. – Арианн стерла пыль с растрескавшейся кожаной обложки, – но я не знаю, что еще мне делать.

Трясущимися пальцами она листала пожелтевшие пергаментные страницы, пока не нашла то, что ей нужно. Заторопилась с приготовлениями, наполнила водой тазик, зажгла черные свечи. С бешено бьющимся сердцем достала небольшую железную кадильницу и зажгла благовония.

Она не знала получится ли, но продолжала работать без передышки, не оставляя времени на раздумья. Мастерская скоро наполнилась сладковатым пьянящим дымом благовоний. Составила нужные пропорции сушеных трав и вина, потом добавила последний ингредиент – кусочки необычного дикого гриба, растущего в глубине острова Фэр, и принялась толочь пестиком в ступке.

Приготовила зелье и, мгновение, помедлив, сделала большой глоток. Смесь оказалась такой противной и горькой, что она поперхнулась, испугалась, что ее вырвет, но каким-то чудом ей удалось проглотить снадобье.

Потом часто, возбужденно дыша, стала ждать. Действие было почти моментальным: жар, подобно темному дыму, казалось, медленно вился вверх из глубины желудка, проникая в мозг.

Голова закружилась, и на мгновение показалось, что мастерская наклонилась и пошла кругом. В глазах потемнело, и, чтобы устоять, она ухватилась за рабочий стол. Как раз в тот момент, когда она испугалась, что теряет сознание, зрение прояснилось и все обрело резкую четкость.

Дрожь в руках прекратилась, и Арианн вдруг ощутила спокойствие, исполненное почти опьяняющей силы. Она передвинула черные свечи, так что язычки пламени отражались на потемневшей поверхности воды в тазике.

Арианн закрыла глаза и крепко обхватила себя руками. Суеверные люди думали, что ведьмы околдовывают, произнося необычные заклинания, но Арианн всегда знала, что настоящая магия исходит от силы ума, силы воли.

В извилинах собственного мозга она искала отчетливый образ матери. Это оказалось труднее, чем она ожидала. Арианн пришла в смятение, обнаружив, что лицо матери уже начало стираться из памяти, и на мгновение испугалась, что ничего не получится.

Девушка заставила себя глубже вдыхать благовония, чтобы подействовало зелье. Постепенно черты лица Евангелины Шене одна за другой становились четче: строгое, но доброе лицо, ясные серые глаза, мягкие каштановые волосы.

«О, мама. Приди ко мне. Ты мне нужна».

Арианн устремилась мыслями в ночь, как светом маяка пронзая время и пространство, минуя таинственную преграду – саму смерть. На тайную мастерскую, на весь дом опустилась могильная тишина. Потом Арианн ощутила холод. По комнате пронесся сквозняк, замигали свечи, зарябила вода в тазике.

Сердце Арианн неудержимо заколотилось – в тазике постепенно возникало изображение лица. Сначала неясное, призрачное, затем все четче, пока Арианн неожиданно для себя не увидела, что смотрит в лицо матери. Не такое, как выглядела Евангелина Шене в те последние ужасные дни ее болезни, а такое, когда мама еще была здоровой и сильной, ее живые черты обрамляли блестящие каштановые волосы, спокойные серые глаза оттенялись крошечными морщинками, которые так хорошо помнила Арианн.

Евангелина очень гордилась этими морщинками, которые так страшили других женщин. Она называла их складками мудрости, лучшим украшением женщины.

Когда любимое лицо снова замерцало перед ней, у Арианн перехватило дыхание.

– О-о, мама!

На губах матери блуждала улыбка, но глаза были печальными.

– Арианн, дорогая моя. Что ты наделала? – Голос матери, казалось, исходил откуда-то издалека.

– Прости, мама, – произнесла Арианн. – Я знаю, что ты не хотела бы, чтобы я… что мне не следовало бы… но…

Воду зарябило, будто бы Евангелина слабо вздохнула. Потом снова раздался ее голос, отчетливый, сильный.

– Что у тебя, детка? Скажи маме, что тебя тревожит.

Такие утешающие душу слова, так хорошо знакомые Арианн; она их слышала от мамы много раз, до самой ее смерти. Девушка чувствовала, как по щекам струятся слезы; она протянула руку – очень хотелось дотронуться до лица. Удержалась, вспомнив, что достаточно малейшего прикосновения к воде, чтобы положить конец колдовству.