Северный пес - Крушина Светлана Викторовна - Страница 71

Даже женщина, с которой он два года делил постель, ушла от него, скрыв в тайне то, что семя его принесло плод — дитя, сына… Впору было начать кусать локти.

Но Грэм подумал, что будет в высшей степени глупо и бесполезно, если он предастся самоуничижению и примется рвать волосы на голове и стенать. Кроме того, чтобы впасть в отчаяние, нужны были моральные силы, а сил этих у него не оставалось.

Уже почти собравшись ехать, Грэм вдруг подумал, что в этот раз он должен кое с кем проститься. У него уже вошло в привычку уезжать без прощания, и с этой привычкой, как и со множеством других, нужно было завязывать.

Ему хватило наглости лично явиться в дом тана Ланса Лорейна. Мелькнула даже шальная мысль: если разъяренный тан еще раз попытается убить его и преуспеет в этом, то ему не придется никуда ехать. На счастье, прежде чем попасться на глаза хозяину дома, он встретил хозяйку. Камилла первая услышала от слуги о посетителе и спустилась в холл. Она увидела, что это за посетитель, побледнела и чуть не лишилась чувств. Грэм попытался придержать ее за локоть — вдруг все же упадет, — но она отшатнулась и посмотрела на него огромными испуганными глазами.

— Ты что здесь делаешь? — спросила она нервно. — Я не знала, что ты вернулся…

— Вернулся. Я пришел попрощаться, Ким.

— Попрощаться? — Камилла закусила губу. — Если Ланс увидит тебя, он такое прощание устроит тебе… да и мне — тоже.

— Я уже ухожу. Не волнуйся.

— Уходишь?! Нет, постой… ты снова уезжаешь? Надолго?.. Нет, здесь не надо разговаривать… пойдем со мной…

Она ухватила его за руку и повлекла за собой. Через минуту они оказались в маленьком, со вкусом обставленном будуарчике, очень располагающем к любовным утехам. Грэм, оглядевшись, усмехнулся краем рта — случайно ли Камилла привела его сюда или нет?

— Так ты уезжаешь? — она примостилась на крошечном диванчике, глянула снизу вверх. — В прошлые разы ты не прощался…

— Я решил изменить привычки, — серьезно ответил Грэм. — А что, твой благоверный не заходит сюда?

— Нет, это моя комната, Ланс тут не бывает… Так для чего ты пришел? Я думала, между нами все… кончено.

— Да ничего и не начиналось, Ким, — тихо ответил Грэм. Без тени улыбки, плотно сжав узкие губы, он рассматривал ее, красивую и, несомненно, умную женщину, бывшую в течение нескольких месяцев его любовницей. Достойную женщину. Беда же заключалась в том, что он очень мало знал о ней, она же о нем и того меньше. Она даже не подозревала о кошмарах, мучивших его по ночам. Она не затрагивала в нем никаких струн, кроме плотских желаний. — Но попрощаться я все же хочу. Не знаю, вернусь ли я когда-нибудь сюда. Думаю, что уезжаю навсегда.

— Ты каждый раз уезжаешь навсегда, — она не смутилась под его взглядом, как это обычно бывало с женщинами, а еще выше вскинула голову. — Ну что ж, спасибо и на том, что решил сказать «прощай» на этот раз.

— Еще хочу просить тебя, чтобы ты не держала на меня зла.

— Ого! — Камилла удивилась. — Вот даже как? Грэм… что-то произошло? Ты… не похож на себя.

Он вздохнул и отвернулся. Еще бы похож. Его нет, его казнили. Его жизнь выменяли на жизнь другого человека, о котором он не знал ничего — даже имени.

— Так что же, Грэм? что случилось? Я могу… чем-то тебе помочь?

Теперь удивился Грэм. Они с Камиллой всегда соблюдали дистанцию в отношениях, и дистанцию эту, в большей степени, установил он сам, очертив границы дозволенного. Они никогда не лезли во внутреннюю жизнь друг друга, и он не мог ожидать, что Камилла захочет нарушить неписаные правила, предложив помощь.

— Нет, мне помощи не нужно.

— Ну, тогда… Тогда — прощай, Грэм.

Она протянула ему руку, он молча коснулся ее губами; потом помог Камилле встать с диванчика. В молчании они прошествовали обратно в холл, не наткнувшись на тана; там Грэм, так и не проронив ни слова, коротко поклонился и вышел. Оседланный Бес ожидал его прямо у дверей — Грэм велел конюху Лорейнов не дотрагиваться до коня и не уводить его в конюшню.

Как хорошо, думал он, направляясь обратно в свое поместье, что обошлось без слез и причитаний. Впрочем, у него и не было оснований ожидать от Камиллы ни того, ни другого — она всегда умела держать себя в руках; иногда он просто завидовал ее выдержке.

По возвращении в замок Грэм в последний раз спустился в склеп к сестре, в последний раз положил цветы на ее надгробие в виде сломанного колеса. Последний раз посидел вечером на кухне у Укон — она специально для него расстаралась и испекла роскошный пирог. Аппетита у Грэма не было, как и все последние дни, но он, чтобы не обидеть добрую повариху, мужественно съел кусок; зато Мэнни расстарался и в одиночку слопал почти все, что оставалось. Укон все пыталась вызнать у молодого князя, что же такое стряслось, если он так спешно уезжает. Грэм отмалчивался. Объясняться он не собирался.

Больше в окрестностях не оставалось никого, с кем нужно было бы прощаться, и наутро светлейший князь Грэм Соло в сопровождении племянника покинул родовое поместье. Он держал путь в Карнелин. Показываться там было опасно, знакомцев у него в городе детства водилось немало, но он собирался рискнуть. Раз уж он не знал, вернется ли когда-нибудь в Наи, то был намерен заехать на могилу матери.

К его удивлению, могила оказалась ухоженной. Он-то ожидал, что заросла она так, что и колеса на ней не найти; уже в прошлый его визит густая трава делала могилу похожей на обычный холм. Сейчас же он увидел аккуратную могилу, выглядящую так, словно к ней регулярно приходили скорбящие родственники и, как минимум, расчищали ее от травы. Недоумевающий, Грэм стоял, склонив голову и положив ладонь на плечо Мэнни, и пытался сообразить, что же это значит. Ему не пришлось долго удивляться. Сзади неслышно подошел высокий, худой человек в черном одеянии с закрывающим лицо капюшоном, на поясе у него висела связка ключей, отягощенная двумя оловянными брелоками — один в виде фигурки ворона, второй — в виде сломанного колеса. Человек заговорил с Грэмом; он оказался одним из служителей Борона, присматривающий за могилами при храме. Он рассказал, что на должности этой находится всего пару лет, но успел привести кладбище в гораздо более достойный вид, это он может утверждать без хвастовства.

— Я ухаживаю за заброшенными могилами, — тихо говорил он. — Поправляю их, пропалываю траву. Знаете, господин, очень много брошенных могил… — он покачал головой, покрытой черным капюшоном. Можно было бы подумать, что так он выражает свое сожаление, но голос его оставался совершенно спокойным. Он просто констатировал факт. — Вот и эта тоже.

— Здесь лежит моя мать, — через силу выдавил из себя Грэм, не зная, зачем говорит это. — Она умерла двадцать пять лет назад.

Из темноты под капюшоном сверкнули внимательные, все понимающие глаза. Служитель Борона никогда не станет упрекать сына, стоящего на покинутой могиле матери, за то, что уделял ей слишком мало внимания. Мрачного Борона — равно как и его священников — не занимают подобные мелочи, относящиеся к этой жизни. Не занимают и людские чувства и горести.

— Ее не обойдут вниманием, — только и сказал высокий священник. Оставалось лишь гадать, к чему относилась его фраза — к могиле женщины здесь или к ее загробной жизни там, у Борона. Грэм не стал ломать голову. Он молча вытряхнул на ладонь несколько золотых монет из кошеля, протянул их смотрителю кладбища. Тот не стал отказываться; золото моментально исчезло в недрах широкого одеяния.

— Да будет Борон милосерден к нашим душам, — донеслось из-под капюшона; и священник, задержавшись на полминуты, удалился так же бесшумно, как и появился. Задержка его, видно, была вызвана тем, что он ожидал услышать от Грэма подобающий в таких случаях ответ, но ничего не дождался. Грэм, когда-то почитавший черного Борона более всех остальных богов — даже Фекса — теперь не обращался к нему больше. Что толку почитать бога, который не слышит твоих молитв? А Грэм не раз и не два молил его о быстрой и чистой смерти…