Северный пес - Крушина Светлана Викторовна - Страница 26

— Не твое собачье дело! — взъярилась Джулия. Она ненавидела подобные разговоры — мол, женщине место на кухне, со стряпней и детьми. — И если только из-за того, что я баба… Подумаешь, рыцарь какой нашелся! Я и без тебя неплохо управлюсь!

— Да я не сомневаюсь, — совсем похоронным тоном отозвался Пес. — Не в этом, в общем-то, дело. Джули, я… — он запнулся на секунду и продолжил с тихой яростью. — Безымянный, не умею я говорить о таком, да и не хочу. Просто — знай: я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось.

Джулию, в которой все еще кипела злость, так и подмывало спросить, можно ли считать его последние слова признанием в любви; но она не стала спрашивать. Она понимала, что Пес говорил о другом… но уже то, что он заговорил о подобных вещах, признался, что есть, по крайней мере, один человек, небезразличный ему, было чуду подобно.

— Не хочешь… — буркнула она. — Зато, как я понимаю, хочешь убиться сам?

— Борон не примет меня…

— А тебе не терпится попасть к нему?

— Тебя когда-нибудь допрашивали с пристрастием? — вдруг совершенно обыденным голосом, хотя и очень тихо, спросил Пес. — Надеюсь, что нет. Может быть, это можно пройти, оставшись собой. Мне не удалось. Я сломался, Джули, и довольно быстро. Все, что от меня осталось — это развалины, которые еще ходят и говорят. Мне нечего делать на этом свете, но, как я уже говорил, Борону я не нужен. Это наказание за необдуманные слова, брошенные в минуту отчаяния…

— Какое дело Борону до людских проклятий? — Джулии не нравился такой поворот в разговоре. С одной стороны, она была рада, что Пес разговорился; с другой стороны, на душе у него оказалось так черно, что она не имела понятия, как может помочь ему.

— Кроме Борона, есть и другие…

— Но…

— Нет смысла говорить об этом, — оборвал ее Пес. — Зря я начал.

— Не зря! — возразила Джулия. — Нельзя молчать бесконечно. Когда-нибудь нужно выговориться…

— Не нужно, — он зашевелился и приподнялся на локте, откинув плащ. — Пора возвращаться в лагерь, не находишь?

Джулия охотно осталась бы здесь и до утра, но он уже поднимался. Вероятно, он досадовал на то, что дал себе волю и разговорился, его злость всегда проявлялась в излишне резких и нервных движениях. Джулия чувствовала его напряжение даже в темноте. Она тихонько вздохнула, вылезла из-под плаща и тоже стала одеваться. Продолжать разговор, пожалуй, не имело смысла, а ведь у нее появилась масса новых вопросов!

По периметру лагеря шаталось такое множество часовых, что не наткнуться на одного из них было просто невозможно. Джулию с Пса окликнули из темноты и сразу после этого ткнули им под самый нос факел.

— Кто такие? — не слишком любезно поинтересовался подошедший человек в шлеме. Говорил он с сильным медейским акцентом. — Назовитесь.

— Свои, — в тон ему отозвался Пес, прикрыв глаза ладонью от света. — Дай пройти.

— Назовитесь! — на полтона выше повторил часовой. Он был из отряда, присоединившегося недавно, и поэтому не понял, кого на него вынесло. Свои уже предпочитали не связываться с Псом, если только на их стороне не было заметного численного перевеса.

— Мы из вольной сотни Даниэля Изолы, — Джулии не хотелось раздувать конфликт, и она поспешила опередить Пса.

— Наемники, — фыркнул солдат, перебивая. — Ваша принадлежность к вольному отряду не дает прав находиться за периметром лагеря с наступлением темноты. Назовите имена, я должен сообщить их начальнику караула. Таков приказ.

Пес, продолжая прикрывать лицо, сообщил, что он думает о приказе начальника караула и обязанностях часового, причем в таких выражениях, что Джулия даже почувствовала, как у нее вспыхнули щеки. А он сказал и пошел себе в лагерь, как ни в чем не бывало. Но не сделал и двух шагов, как обнаружил у своего носа клинок разозленного солдата.

— Стоять, собака! — прошипел медеец.

Пес притормозил, коротко глянул оружие у своего лица, небрежно отвел его в сторону, словно ветку дерева, даже не взглянув на солдата.

— Я не собака, я — Пес, — сказал он через плечо. — Можешь жаловаться командованию, сколько хочешь.

И пошел дальше. Часовой не стал его останавливать, даже и про Джулию позабыл. Та, решив не дожидаться, пока он оклемается от подобной потрясающей наглости, устремилась вслед за Псом.

— Нарываешься, — сказала она ему в спину.

— Плевать.

— Донесет Изоле, неприятностей не оберешься.

Он только плечами пожал. Джулия вздохнула и не стала больше ничего говорить. А медеец теперь, пожалуй, и впрямь нажалуется начальству. А ведь можно было бы уладить все по-хорошему, если бы не вмешался Пес. Теперь же Изола, и без того уже выведенный из себя его выходками, вполне может назначить наказание по полной программе. Кроме того, в отряде наверняка поползут слухи о том, что Джулия нашла-таки любовника себе по вкусу и прогуливается с ним по ночам за пределами лагеря. Джулии было глубоко плевать, что говорят о ней (она знала — более половины сплетен родится от обыкновенной зависти тех, кто хотел оказаться с ней в одной постели, да случая не выпало), но кто знает, как отреагирует неуравновешенный Пес?

Больше всего Джулия боялась теперь, что он может навредить себе, дав волю бешеному характеру. Но как предотвратить неприятности? Пока она не знала.

Впрочем, и неприятности оставались пока лишь гипотетическими.

Полночи, проведенные вне лагеря наедине с Псом, повлекли за собой сразу несколько последствий, чего и опасалась Джулия. Во-первых, о незаконной отлучке и хамском поведении наинца узнало командование, а во-вторых, по лагерю поползли слухи, сопровождающиеся смешками наполовину завистливыми, наполовину злобными. Джулию огорчали и заботили оба обстоятельства, Псу же, казалось, было плевать на все. Даже когда Изола вызвал его к себе для разговора, он разговаривал так, словно провинился не он, а офицер, и вообще вел себя крайне вызывающе. Джулия, которая тоже не избежала выговора, старалась помалкивать. Она отделалась лишь строгим выговором и угрозой лишения офицерского звания в случае повторения проступка; Псу же пообещали веревку без суда и следствия. Изола заявил, что у него нет ни времени, ни желания разбирать причины проступков своих солдат, и по случаю военного времени наказание будет жестоким и быстрым. Наинец, выслушав угрозу, посмотрел на сотника отсутствующим взглядом и попросил разрешения удалиться.

— Пошел вон! — рявкнул Изола, вмиг распрощавшийся со своей невозмутимостью. — Я еще переговорю с Хагеном, чтобы он шкуру с тебя спустил! — напутствовав таким образом выскользнувшего из палатки Пса, он повернулся к Джулии. Взгляд его прищуренных глаз не предвещал ничего хорошего. — Молчишь? Правильно делаешь, что молчишь. Я помню, что просил тебя глаз с него не спускать, но это не значит, что ты можешь нарушать дисциплину! Кроме того, с этой минуты отменяю приказ. Занимайся своими делами, Джули, а Псом пусть займется его непосредственный командир.

Следующие дни Джулия наблюдала, как Хаген занимается своим подчиненным. Приказ Изолы дал ему возможность, наконец, выместить кипящую в нем злобу и ненависть к Псу, и он взялся гонять наинца, выражаясь фигурально, в хвост и в гриву. Тот не знал больше ни одной свободной минуты: Хаген или изводил его часами в тренировочных спаррингах, или отправлял на самые тяжелые и грязные работы. Днем Пес постоянно был чем-то занят, а ночами валился без сил на одеяло в своей палатке, и Джулия довольно долго не могла выбрать момент, чтобы сказать ему хотя бы пару слов. В конце концов, произошедшее между ними уже два раза не могло оставаться просто случайностью и стечением обстоятельств. Один раз еще куда ни шло, но никак не два! Джулия чувствовала потребность поговорить с Псом по душам.

Потом произошел случай, после которого она начала всерьез бояться, что веревки ему не миновать.

Слухи, которые пошли гулять по лагерю чуть ли не на следующую ночь после прецедента, ее раздражали и немного злили, но она ничего не предпринимала. Поскольку знала: людей не заставишь силой или уговорами держать язык за зубами, а рано или поздно им самим надоест. Она делала вид, что ничего не знает. Особого труда, по совести сказать, ей это не составляло, поскольку при ней никто и никогда не делал грязных намеков. Пес же был не настолько терпелив и благоразумен. Довольно долго до его ушей ничего не доходило, но уж когда дошло, последовал самый настоящий взрыв. Джулия не знала, что именно было сказано при нем, в форме насмешки ли или, может, шутливо выраженного одобрения или зависти, да это было и неважно. Важно то, что, по рассказам очевидцев, через несколько секунд после того, как опрометчивые слова сорвались с языка говорящего, тот уже лежал на земле с выбитой челюстью; а Пес возвышался над ним с перекошенным лицом, безжалостно придавив сапогом пальцы бедняги. Пострадавший — один из парней Харальда — говорил потом, что все произошло так быстро, что он не сразу понял, как и почему оказался на земле. Пес набросился на него как сумасшедший ("Как! — фыркнула Джулия про себя. — Да он и есть сумасшедший, неужели эти болваны еще не поняли?!"), и оттащить его смогли только втроем. Он сопротивлялся и исключительно мерзко ругался на наи; произошла драка, Пса довольно зло и жестоко избили. Ему даже не дали достать оружие. К счастью, обошлось без переломов и прочих травм, но целый день после драки он отлеживался в палатке, а когда вышел оттуда, вид у него был, только детей пугать. Джулия видела его опухшую физиономию, но видела так же и злобный огонь в заплывших глазах: Пес только еще более обозлился и не сделал никаких выводов из произошедшего. А офицеры сделали. Теперь можно было ожидать чего угодно, вплоть до обещанного скорого суда, окончившегося бы показательным повешеньем, но тут как нельзя кстати на лагерь обрушились касотцы (которые кстати вообще-то никогда не бывали). Пса оставили в покое. Не заниматься же дисциплинарными проблемами, когда лагерь кишмя кишит врагами.