Расскажи мне, как живешь - Кристи Агата - Страница 36

Во время нашего последнего дежурства на Браке выпадает много дождя, и починенная Серкисом крыша не совсем выдерживает эту нагрузку. Более того, доски на окнах распахиваются, и порывы дождя и ветра врываются в комнату. К счастью, самый сильный дождь выпадает в наш «свободный день», так что работы от этого не задерживаются, но вот предполагавшаяся экскурсия на вулкан Кокаб откладывается.

* * *

Между прочим, из-за этого свободного дня у нас чуть не произошел мятеж, так как десять дней работы кончались в субботу, а Абд эс Салям, которому было сказано объявить людям, что на следующий день работы не будет, на редкость даже для него неудачно проблеял: «Завтра воскресенье – поэтому работы не будет!».

Сейчас же началось возмущение! Как! Неужели все они, благородные мусульмане, должны быть подвергнуты оскорблению и принесены в жертву жалкой кучке из двадцати армян-христиан? Свирепый джентльмен по имени Аббас Ид пытается организовать стачку. Затем Макс произносит речь, заявляя, что если ему захочется иметь выходной в воскресенье, понедельник, вторник, среду, пятницу или субботу, то в этот день выходной и будет. Что касается Аббас Ида, то пусть он никогда больше не показывает своего лица на городище. Армянам, которые торжествующе посмеиваются, нарываясь на то, чтобы их всех поубивали, приказано попридержать языки, после чего начинается выплата заработанных денег.

Макс скрывается внутри Мэри, Михель, тяжело ступая, выходит из дома с мешками денег (теперь это уже не меджиди, слава богу! – они объявлены незаконными, и сирийская валюта теперь de rigueur[85] ), эти мешки он скидывает в грузовик. Лицо Макса появляется в окне со стороны сиденья водителя (выглядит он, как кассир на железнодорожной станции). Михель ставит стул внутри грузовика и принимает на себя контроль за наличностью, складывая монеты стопками и глубоко вздыхая при мысли о том, сколько денег уходит в руки мусульман!

Макс открывает огромную бухгалтерскую книгу, и развлечение начинается. Команда за командой выстраиваются, как на параде, когда названы их имена, подходят и получают то, что им положено. Накануне до глубокой ночи мы были заняты сложнейшими арифметическими расчетами, проверяя бакшиш каждого за каждый день и прибавляя его к той сумме, которая положена каждому за проработанные дни.

Пристрастность Судьбы особенно заметна в день выплаты. Одни получают большую доплату, другие почти ничего. Звучит много шуток и острот, и все, даже обойденные Фортуной, веселы. Высокая, красивая курдская женщина подбегает к мужу, который пересчитывает то, что получил.

«Что ты получил? Покажи мне!» – без всякого зазрения совести она хватает все и уносит.

Утонченного вида арабы деликатно отворачиваются, шокированные таким неженственным (и немужественным) поведением!

Курдская женщина вновь появляется из своей глиняной хижины и в полный голос поносит мужа за то, как он отвязывает осла. Курд, большой красивый мужчина, грустно вздыхает. Кто бы захотел быть курдским мужем?

Есть поговорка, что если вас в пустыне ограбит араб, он вас изобьет, но жизнь оставит, а если ограбит курд, то он убьет просто ради удовольствия!

Может быть, то, что дома он заклеван женой, и стимулирует его свирепость вне дома!

Наконец, через два часа, плату получили все. Небольшое недоразумение между Даудом Сулейманом и Даудом Сулейманом Мохаммедом улажено к общему удовольствию. Абдулла возвращается улыбаясь, чтобы объяснить, что десять франков пятьдесят сантимов даны ему по ошибке. Маленький Махмуд пронзительно спорит из-за сорока пяти сантимов – «две бусины, венчик горшка и кусочек обсидиана, Хвайя, а день был – прошлый четверг!» Все требования, встречные требования и т. д. рассмотрены и улажены. Собирается информация о том, кто будет работать дальше, а кто уходит. Почти все уходят. «Но после следующего периода – кто знает, Хвайя?»

«Да, – говорит Макс, – когда ваши деньги будут истрачены!»

«Именно так, как ты говоришь, Хвайя».

Произносятся дружеские приветствия и прощания. В эту ночь во дворе поют и танцуют.

* * *

Снова на Чагаре, и день чудесный и жаркий. Полковник шипит и плюется от ярости по поводу поведения Пуалу, который в последнее время на Браке подводил его каждый божий день. Каждый раз приходил Ферхид, уверял, что с машиной все в порядке, ничего не случилось, и когда он демонстрировал справедливость своих слов, машина немедленно заводилась. Полковник воспринимает это как дополнительное оскорбление.

Подходит Михель и своим тонким голосом объясняет, что просто нужно прочистить карбюратор – это очень просто, он покажет Полковнику. Вслед за этим Михель переходит к своему любимому фокусу – отсасывает бензин в рот, полощет им горло и под конец глотает. Полковник наблюдает с выражением холодного отвращения. Михель кивает головой, радостно улыбается, говорит Полковнику, убеждая: «Sawi proba», и начинает закуривать сигарету. Мы замираем, затаив дыхание, ожидая, что глотка Михеля полыхнет пламенем, но ничего не случается.

Происходят различные небольшие осложнения. Четверых приходится уволить за постоянные драки. Алави и Йахйа поссорились и не разговаривают друг с другом. Украден один из ковриков из нашего дома. Шейх очень возмущен и проводит судебное разбирательство по этому поводу. Это мы имеем удовольствие наблюдать издали – кружок одетых в белое бородатых мужчин, сидящих на равнине, склонившись головами друг к другу. «Они это так делают, – объясняет Мансур, – чтобы никто не мог подслушать те тайны, о которых они говорят».

Последующие действия очень характерны для Востока. Шейх приходит к нам и уверяет нас, что злоумышленники теперь ему известны, что он со всем разберется, а ковер нам вернут.

На самом же деле происходит следующее: шейх избивает шестерых из своих главных врагов и, возможно, шантажирует еще нескольких. Ковер не материализуется, но шейх в прекрасном настроении и, кажется, у него снова есть деньги.

Абд эс Салям тайно приходит к Максу: «Я вам скажу, кто украл ковер. Это шурин шейха, шейх йезиди. Он очень плохой человек, но его сестра красива».

В глазах Абд эс Саляма ясно читается надежда получить небольшое удовольствие от преследования йезиди, но Макс заявляет, что ковер нужно просто списать как пропажу и ничего больше не предпринимать. «В будущем, – говорит Макс, сурово глядя на Мансура и Субри, – нужно быть внимательнее, а ковры нельзя оставлять лежать на солнце у дома».

Следующий печальный инцидент – появляются таможенники и ловят двоих наших рабочих на том, что они курят контрабандные иракские сигареты. Это чистое невезение для этих двоих, так как на самом деле двести восемьдесят человек (по нашей нынешней платежной ведомости) все курят контрабандные иракские сигареты! Официальное лицо из таможни просит интервью у Макса. «Это серьезное преступление, – говорит он. – Из любезности к вам, Хвайя, мы не стали арестовывать этих людей у вас на раскопе. Это могло бы повредить вашей чести».

«Я благодарю вас за любезность и деликатность», – отвечает Макс.

«Мы предлагаем, однако, чтобы вы уволили бы их без платы, Хвайя».

«Это едва ли возможно. Не мне следует заставлять людей выполнять законы этой страны. Я иностранец. Эти люди обязались работать у меня, а я обязался им платить. Я не могу удержать положенную им плату».

Наконец дело улажено (с согласия виновных) – два штрафа будут вычтены из оплаты этих людей и переданы таможенному офицеру.

«Inshallah!» – говорят рабочие и пожимают плечами, возвращаясь к работе. Мягкосердечный Макс несколько чересчур щедр с бакшишами на этой неделе в отношении этих двоих провинившихся, и в день оплаты они довольны. Они не подозревают Макса в благотворительности, а приписывают свое везение бесконечному состраданию Аллаха.

Мы совершаем еще одну поездку в Камышлы. К этому времени она уже вызывает не меньше волнения, чем визит в Париж или Лондон. Распорядок в основном все тот же – «Хэродс», унылая беседа с месье Йаннакосом, долгая процедура в банке, но на этот раз ее оживляет присутствие высшего чина Церкви Маронитов, в полном блеске пурпурных одежд, усыпанного драгоценными камнями креста и роскошных волос. Макс толкает меня, чтобы я предложила «Монсеньору» свое кресло, что я и делаю, неохотно и чувствуя себе яростным протестантом. (Обратите внимание – стала бы я, в сходных обстоятельствах, предлагать Архиепископу Йоркскому единственное кресло, если бы я в нем сидела? Я думаю, что даже если бы я и предложила, он бы отказался!) Этот Архимандрит, или Великий Муфтий, или кто он там еще, не возражает и со вздохом удовлетворения опускается в него, благожелательно глядя на меня.