Пропавшая весной - Кристи Агата - Страница 46

– Хозяин будет очень рад! – сказала Агнесс.

Джоанна прошла к себе в спальню, сняла шляпку, перчатки, сбросила туфли и, надев мягкие домашние тапочки, снова спустилась вниз. Дом выглядел немного пустоватым, но это просто потому, что из сада давно уже не приносили свежих цветов.

Надо будет завтра срезать несколько веток лавра и поставить в гостиной, подумала она, и еще купить побольше гвоздик в магазине на углу.

Чувствуя легкое нервное возбуждение, она обошла все комнаты.

Может быть, ей следует рассказать мужу о своих догадках относительно Барбары? Надо полагать, в конце концов…

А с чего она решила, что все это правда? Вполне возможно, это лишь игра ее воображения, она все придумала. Она дала волю фантазии лишь потому, что приняла всерьез пошлые намеки этой глупой женщины, Бланш Хаггард, то есть теперь Бланш Донован. В самом деле, Бланш выглядела так ужасно! Такая старая и неопрятная!

Неожиданно Джоанна почувствовала, как у нее кружится голова, в мозгу у нее словно перевернулся калейдоскоп, образовав из цветных стеклышек совсем иную картину. Она прижала руки ко лбу, закрыла глаза. Картины виденного в путешествии перемешались с другими ее мысленными образами, и все это кружилось, переворачивалось, перемешивалось, пока наконец не застыло, образовав новую картину…

Что это с нею?

В ее воображении снова возникла ужасная гостиница посреди пустыни и то, уже начинающее забываться, странное переживание, охватившее ее тогда, среди песков, под палящим солнцем. Да, в те минуты она пережила весьма неприятное чувство. Ей почему-то показалось, что дети не любят ее и что Родни любит не ее, а Лесли Шерстон. Какая чепуха! Теперь, когда она у себя дома, все это походит на кошмарный сон! «Бедная Лесли!» – подумала Джоанна, вспомнив, что Лесли Шерстон давно уже покоится на кладбище. А она, Джоанна, еще собиралась просить, прощения у Родни за то, что предостерегла его от этой безумной идеи фермерства, которой он был когда-то так увлечен! Какая глупость! Нет, нет, подумала Джоанна, все-таки она очень умная и дальновидная женщина.

И как ей такое могло взбрести в голову? Откуда могли взяться у нее все эти неприятные мысли и переживания?

Была ли в них хоть капелька правды? Или все это сплошная фантазия? Как бы то ни было, ей не хотелось, чтобы все это оказалось правдой.

Ей непременно надо решить… Ей непременно надо решить…

Что ей надо решить?

Солнце, вспомнила Джоанна, солнце так безжалостно жгло ее. Это все были галлюцинации, вызванные солнцем…

Она бежала в пустыне… Она упала на песок ниц и молилась…

Неужели все это происходило на самом деле?

Или нет?

Нет, с нею просто-напросто случилось временное умопомешательство. Как приятно теперь сидеть у себя в комнате, в своем доме, в милой Англии и думать, что все это ей лишь приснилось и никогда больше не повторится.

Здесь все оставалось так, как было, и таким будет всегда.

Но в голове у нее все еще крутился калейдоскоп, мелькали цветные образы, обрывки мыслей, воспоминания о чувствах… На мгновение у нее в голове возникло ощущение совершаемой ошибки.

«Родни, прости меня, я не знала…» – со слезами на глазах.

«Это я, Родни! Я вернулась домой!» – с самодовольной улыбкой.

Какой образ, какая картина возникнет в остановившемся калейдоскопе? Она должна сделать выбор.

Неожиданно Джоанна услышала, как хлопнула внизу дверь. Этот звук хлопающей двери так был ей знаком!

Родни вернулся домой, Так что же ей сказать? Что выбрать? Быстрее!

Дверь отворилась, вошел Родни. Остановившись, он удивленно посмотрел на Джоанну.

Джоанна стремительно шагнула вперед. Она старалась не смотреть ему в глаза. «Дай ему хотя бы минуту, – думала она, – хотя бы секунду…»

Подойдя к нему, Джоанна, лучась беззаботной улыбкой, самодовольно воскликнула:

– Это я, Родни! Я вернулась домой!

Эпилог

Родни Скудамор сидел, откинувшись в глубоком уютном кресле, в то время как его жена разливала по чашкам чай, позванивая чайными ложечками о тонкий фарфор, и беспрестанно болтала о том, как чудесно вновь оказаться дома и как приятно убедиться, что здесь ничего не изменилось и все вещи лежат на своих местах. Родни даже не представляет, тараторила она, как прекрасно снова оказаться в Англии, в Крайминстере, в своем собственном доме.

По оконному стеклу, нудно жужжа, ползала туда-сюда большая зеленая муха, разбуженная от осенней спячки необычно теплым для ноября днем.

Д-з-з-з, д-з-з-з, д-з-з-з, звенела муха.

Дзинь-дзинь-дзинь, – звенел голос Джоанны Скудамор.

Родни сидел в кресле, прикрыв глаза, улыбаясь и кивая.

Шум, шум, шум, думал он, кругом один шум.

Для одних он значит очень много, а для других не означает ничего. Он ошибся. Он решил, увидев лицо Джоанны в первою минуту встречи, когда она шагнула к нему, что с нею произошло нечто важное. Нет, с Джоанной все было в порядке. Она была такой, как всегда. И все вокруг было таким, как всегда.

Напившись чаю, Джоанна поднялась наверх разбирать свои вещи, а Родни отправился в свой кабинет, где намеревался немного посидеть с документами, которые принес с собой из офиса. Но прежде, чем сесть за работу, он открыл маленький верхний ящик своего письменного стола и вынул оттуда письмо Барбары. Письмо пришло авиапочтой и на несколько дней опередило Джоанну.

Это было длинное письмо, написанное мелким плотным почерком, но Родни запомнил его почти наизусть. И все-таки он принялся читать его снова, задержавшись подольше на последней странице.

«Дорогой папочка, я хочу все тебе рассказать. Думаю, что ты и сам уже обо всем догадался. Не беспокойся, пожалуйста, обо мне. Я прекрасно понимаю, какой мерзкой и злой, маленькой, глупой тварью я была. Но помни, мама ничего не знает. Мне было нелегко сохранить все в тайне от нее, но доктор Мак-Квин очень помог мне, а Уильям вел себя просто чудесно. Я даже не знаю, что мне для него теперь сделать и как его отблагодарить. Он всегда был рядом, он всегда был готов отвлечь маму, если разговор принимал не то направление. Я так перепугалась, когда получила телеграмму о том, что она едет к нам в гости. Я знаю, ты всеми силами пытался задержать ее, дорогой папочка, но ты же знаешь, какая она упрямая! Впрочем, это очень любезно с ее стороны – навестить больную дочь. Но только она не знает меры. И старается все переделать на свой лад, как всю жизнь старалась устроить нашу жизнь по своему представлению. Я себя так плохо чувствовала, когда она была у нас, я так болела и потому совсем не готовилась к встрече с нею. Я чувствовала лишь одно, что моя Мопси снова со мной! Она такая милая! Мне так хочется, чтобы ты увидел ее. Папочка, ты любил нас, когда мы были маленькими? Или полюбил нас потом, когда мы выросли? Дорогой папочка, я ужасно рада, что именно ты – мой отец. Не беспокойся обо мне. Со мной теперь все в порядке.

Любящая тебя Барби»

Родни на минуту задумался, держа в руках письмо. Он хотел бы сохранить его навсегда. Это письмо для него очень много значило. В некотором смысле оно представляло собой письменное доказательство того, что его дочь верит в него и надеется на него. Именно этого он и добивался всю жизнь. Но его профессиональный опыт, его рассудок адвоката убедительно доказывали ему, что в этом письме заключается немалая опасность и хранить его безрассудно. Ему часто доводилось убеждаться на печальном опыте своих клиентов, что хранить такие письма не следует ни в коем случае. Потому что, в случае его смерти, Джоанна, перебирая его бумаги, могла наткнуться на письмо, и это принесло бы ей ненужную боль. Незачем ее расстраивать и разочаровывать, подумал Родни. Пусть она остается в счастливом неведении и живет в спокойном мире, чистом и незамутненном, свободном от недомолвок и иносказаний, – в мире, который она сама создала для себя.

Он решительно пересек кабинет, подошел к камину и бросил письмо Барбары в огонь. Ну вот, подумал он, теперь все в порядке. Так будет лучше. Больше всего он опасался за Барбару, потому что очень хорошо знал, какой у нее неуравновешенный характер. Слава Богу, кризис у нее миновал, она избежала беды, хотя и не без душевной травмы, но осталась жива. И теперь она понимает, что Мопси и Билли – самое дорогое, что у нее есть в жизни. А между прочим, он очень хороший человек, Билли Врэй. Родни всей душою хотел, чтобы Билли не пришлось много страдать.