Пропавшая весной - Кристи Агата - Страница 42

Да, равнодушно подумала Джоанна, мэмсахиб теперь другая. Возможно, на лице у нее проступает разница между той, прежней Джоанной и нынешней. Она поднялась в спальню чтобы переодеться, и остановилась перед засиженным мухами зеркалом.

В самом ли деле разница так заметна? Внимательно осмотрев себя в зеркале, Джоанна вынуждена была признать, что теперь она выглядела старше. Под глазами появились темные куги. Лицо покрывал слой желтой пыли и пота.

Умывшись, она причесала гребнем волосы, слегка припудрилась, коснулась губ помадой и посмотрела снова.

Разница все же была заметна. Теперь ее лицо выглядело по-иному, всеми чертами и выражением глаз излучая глубокую душевную искренность и спокойствие.

Каким же все-таки самодовольным существом она была! Ее охватило сильное отвращение к себе самой. Эта неприязнь к себе прежней, это недовольство собой, той, какой она была до этого дня, было для нее новым, еще непривычным чувством.

Родни, думала она, Родни.

Снова и снова она повторяла в мыслях это имя.

Это имя стало для нее символом ее цели. Рассказать ему все, абсолютно все, не щадя себя и ничего не скрывая. Это, она чувствовала, было самое главное. Они должны начать новую жизнь, пока еще не поздно. Она скажет ему: «Я глупая, себялюбивая женщина. Ты мудрый, ты великодушный; научи меня, как жить!»

«Он должен простить меня», – думала Джоанна. Родни великодушный, он простит ее, думала она. Он очень хороший, чуткий и добрый человек, теперь она понимала это со всею отчетливостью. Он никогда не питал ненависти к ней. Вот потому его все любят, и дети без ума от него, а прислуга только и смотрит, как бы ему угодить. Даже Эверил, при всем своем упрямстве, никогда не переставала любить его. У Родни друзья – по всему городу. Родни, думала она, в жизни никого не обидел.

Джоанна вздохнула. Она чувствовала себя уставшей. Все тело ломило, словно она несколько дней работала, не разгибая спины.

Она выпила чаю и легла в постель, чтобы отдохнуть до обеда, после чего она сразу же должна была сесть в поезд.

Она уже не чувствовала ни нетерпения, ни страха, ни тоски по какому-нибудь занятию или развлечению. Мысли-ящерицы уже не показывались из своих норок, они больше не пугали ее.

Он наконец узнала и поняла себя, и это понимание даровало ей душевное спокойствие.

Теперь она хотела лишь одного – отдыхать, лежать, ни о чем не думая, с пустыми, успокоившимися мыслями, различая в глубине сознания, как в тумане, милое лицо Родни…

И вот она уже сидит в поезде, в своем спальном вагоне, в своем купе, и слушает проводника, перечисляющего железнодорожные катастрофы, имевшие место на этой дороге за последние пятнадцать лет. Джоанна предъявила кондуктору свой билет, паспорт и с удовольствием приняла его заверения, что на первой же станции он отправит телеграмму в Стамбул и заново забронирует для мадам одно место в спальном вагоне Восточного экспресса. Джоанна заодно попросила его отправить из Алеппо еще одну телеграмму следующего содержания:

«Путешествие задерживается. Все в порядке. Люблю. Джоанна».

Родни должен получить эту телеграмму до ее приезда.

Словом, все было устроено, предусмотрено и оговорено, а ей самой ничего не оставалось делать и не о чем было заботиться. Теперь она могла совершенно расслабиться, что она и сделала с огромным удовольствием.

Впереди ее ожидали пять дней мира и спокойствия, пока экспрессы «Восточный» и «Тавры» будут с бешеной скоростью нести ее на запад, с каждым днем все больше приближая ее к Родни и к прощению.

На следующий день, рано утром, они прибыли в Алеппо. До сих пор Джоанна оставалась единственным обитателем своего купе, поскольку сообщение с Ираком прервалось и пассажиров совсем не было. Но на этой станции скопилось очень много пассажиров, так что поезд оказался набит битком. Как обычно, было много сутолоки, недоразумений с вещами. С перрона доносились крики носильщиков, громкие разговоры, протесты, поздравления, споры, – и все это, произносимое на разных языках, смешивалось в единый гул вокзала.

Джоанна ехала в первом классе, в том самом единственном в экспрессе «Тавры» спальном вагоне со старомодными двухместными купе, предназначавшемся для таких, как она, пассажиров.

Но вот дверь отодвинулась в сторону, и в купе вошла высокая женщина в черном платье. За нею почтительно следовал проводник, который вел за собой целую толпу обремененных кладью носильщиков. Вскоре купе оказалось заполненным почти до отказа дорогими кожаными чемоданами с геральдическими коронами в уголках.

Высокая женщина по-французски отдавала распоряжения проводнику, как укладывать вещи. Наконец все было уложено и проводник ушел. Женщина, обернулась к Джоанне и улыбнулась с видом бывалой путешественницы.

– Вы из Англии, верно? – сказала она.

Она говорила почти без акцента. У нее было продолговатое бледное лицо с выразительными живыми чертами и светлые серые глаза, сиявшие странным блеском. На вид Джоанна дала бы ей не больше сорока пяти.

– Я приношу извинение за столь раннее вторжение. Совершенно неудобное время для отправления поезда. Наверное, я помешала вашему отдыху. Эти вагоны старого типа! В новых вагонах все купе одноместные. Но, я думаю, мы не помешаем друг другу, – улыбнулась она открытой детской улыбкой. – До Стамбула всего два дня пути, а я не из тех людей, с кем невозможно ужиться. Если я буду чересчур много курить, вы мне скажите. А сейчас я уйду и не буду мешать вашему отдыху. Пойду в вагон-ресторан, посмотрю, что у них сегодня на завтрак. Еще раз извините меня за столь ранее вторжение и суету.

– Не стоит беспокоиться, – улыбнулась Джоанна. – В путешествии без этого не обойтись.

– О, я вижу вы тоже уживчивый человек! – просияла женщина, увидев улыбку Джоанны. – Я думаю, мы отлично проведем время.

Она вышла из купе и аккуратно закрыла за собой дверь. Джоанна слышала, как она прощается на перроне с друзьями, которые называли ее Сашей и говорили на неизвестном Джоанне языке.

– Возбужденная разговором с новой пассажиркой, Джоанна больше не могла уснуть. До этого она проспала всю ночь и чувствовала себя отдохнувшей. Ей всегда хорошо спалось в поездах. Она встала и принялась одеваться. Поезд отошел от вокзала, когда она почти закончила свой туалет. Приведя себя в порядок, она вышла в коридор, но прежде бросила быстрый взгляд на геральдические короны на чемоданах своей попутчицы. Золотое тиснение на черной коже гласило: «Княгиня Гогенбах Салм».

Джоанна прошла в вагон-ресторан и увидела там свою новую знакомую, которая сидела за столиком, завтракала и оживленно разговаривала с маленьким плотным французом.

Княгиня посмотрела на Джоанну, улыбнулась и пригласила сесть рядом.

– Вы, как я вижу, энергичная женщина, – воскликнула она. – На вашем месте я бы еще спала и спала. Месье Бодью, продолжайте ваш рассказ. Он очень интересный.

Княгиня говорила с месье Бодью на французском языке, с Джоанной – на английском, отдавала распоряжения официанту по-турецки и время от времени на беглом итальянском обменивалась замечаниями с меланхоличным офицером, который сидел через проход.

Наконец плотный француз кончил завтракать и удалился, учтиво поклонившись княгине.

– Вы настоящий полиглот, – сказала Джоанна.

Продолговатое бледное лицо княгини осветилось улыбкой, на этот раз немного грустной.

– Вы так считаете? Впрочем, почему бы и нет. Дело в том, что я родилась и выросла в России. Вышла замуж за немца и долго жила в Италии. Я говорю на восьми или девяти языках. На одних хорошо, на других похуже. Но ведь это же прекрасно – разговаривать. Как вы думаете? Каждый человек по-своему интересен, а наша жизнь такая короткая! Мы должны делиться своими мыслями, жизненным опытом. Но в мире очень мало любви, обычно говорю я. Мои друзья возражают мне: «Саша, но ведь есть люди, которых невозможно любить, – турки, армяне, левантийцы». А я с ними не согласна. Я люблю всех, Gагsоn, L’addition.[2]