Паутина чужих желаний - Корсакова Татьяна Викторовна - Страница 23

Нет, я не планировала явиться к Вадиму в своем нынешнем непрезентабельном облике, но ведь можно просто постоять у дома, взглянуть одним глазком на человека, не бросившего меня в беде.

Близилось время обеденного перерыва. Вадим всегда обедал дома. Значит, скоро приедет.

Вадим отличался пунктуальностью, в его жизни все было подчинено незыблемым правилам, и меня это устраивало – люблю обязательных людей. Знакомый серебристый джип въехал во двор ровно в час дня, аккуратно втиснулся между старой девяткой и вполне презентабельным «Фольксвагеном», коротко рыкнул и замер. Через мгновение дверца со стороны водителя распахнулась. Вадим шагнул в побитый оттепелью снег, торопливо обошел автомобиль и помог выбраться девушке.

Она была красивой – моя замена. Красивой, молодой и, наверное, умной. Вадим не любил глупых женщин. Он часто мне об этом говорил, и я расценивала его слова как комплимент. Раз он со мной, значит, я умная.

Девушка хохотала озорно и беззаботно, так, как я никогда не смеялась, потому что считала, что умным женщинам это не к лицу. И Вадим смеялся вместе с ней, искренне, словно мальчишка. У него даже лицо изменилось – помолодело. И костюм не был застегнут на все пуговицы, а галстук и вовсе отсутствовал. Одной рукой Вадим прижимал к животу букет красных роз, второй обнимал за талию свою хохотушку.

Меня он никогда не обнимал, и на людях со мной не появлялся, и пиджак носил наглухо застегнутым, а вместо бесполезных роз дарил французские духи. Тогда я даже не думала, что розы лучше, а сейчас вот подумала...

Вадим вел девушку к подъезду, и во взгляде его читались гордость и счастье, и видно было, что плевать ему на то, что кто-то увидит его даму сердца. Наоборот, пусть видят и завидуют!

Они прошли в метре от меня. Знакомый запах его одеколона, незнакомый – ее духов. Счастье, общее на двоих. Красные розы, в равной мере красивые и вульгарные. Эхо моей прошлой нормальной жизни...

Дверь за влюбленной парой уже давно захлопнулась, а я все стояла, не решаясь уйти, смотрела на тающий снег, прислушивалась к звону капели. Вот так-то...

Я шла по улице, не обращая внимания на холодный ветер и зарядивший вдруг мелкий дождик, на автопилоте обходя лужи и прохожих. Впервые я не знала, как жить дальше. Всегда знала, даже в самые тяжелые времена, когда мама спилась окончательно и привела в дом четвертого по счету отчима, а сейчас вдруг раскисла. Мне не хотелось барахтаться и выцарапывать у несправедливой жизни все, что мне полагается, мне даже в тепло не хотелось, хотя ноги уже давно промокли, а пальцы рук онемели от холода. Тело само выбирало маршрут, само прокладывало фарватер, а я оставалась сторонним наблюдателем.

Номер трамвая оказался мне знаком, если сесть в него и проехать девять остановок, то будет трамвайное депо, а там, если срезать путь и пройти дворами, – дом моего детства. Я не знала, зачем мне нужен дом, который, по большому счету, никогда не был мне родным, но в трамвай со знакомым номером все равно села.

Очутившись в тепле, я вдруг поняла, как сильно замерзла. Я дышала на онемевшие пальцы и чувствовала, что еще чуть-чуть – и разревусь. Глупо! Из-за какого-то бывшего любовника, из-за того, что он утешился так быстро и нашел себе новую даму сердца, и дарит ей пошлые розы, а обо мне даже не вспоминает. Можно подумать, для меня его предательство настолько уж важно! Можно подумать, я не смогу с этим справиться! Смогу и справлюсь, потому что знаю – надеяться больше не на кого.

В трамвайное депо я приехала единственной пассажиркой, остальные сошли остановкой раньше.

На улице уже стемнело. Что ни говори, а март – это тебе не май, почти та же самая зима, только амнистированная. Зря я сюда приехала. Ох, зря. Глупый и неоправданный здравым смыслом поступок. Ветер швырнул в лицо горсть дождя пополам с колючим снегом, заставил задохнуться и зажмуриться. Ну, раз уж приехала, надо идти.

В темноте, скупо подсвечиваемой льющимся из окон электрическим светом, было не разобрать, сильно ли изменился район. Сколько я тут не была? Года два как минимум. Да, точно, два года и три месяца. Последний раз я приезжала в родные пенаты после звонка соседки. У маменьки случился приступ белой горячки, и я в порыве невесть откуда взявшегося человеколюбия попыталась пристроить родительницу в частную наркологическую клинику. От моих забот маменька тогда отмахнулась, а в доказательство дочерней любви потребовала купить ей бутылку водки, или лучше сразу ящик, коль уж я, зараза, в люди выбилась и про мать родную забыла. Водку я, разумеется, покупать не стала, привезла кое-что из еды и твердо решила больше не приезжать.

Может, я и плохая дочь, даже наверняка плохая, только нет больше моих сил все это терпеть. С детских лет терпела: и маменькины пьяные выкрутасы, и загребуще-похотливые лапы ее собутыльников, и побои. Терпела, пока не научилась сначала прятаться, а потом и отпор давать. С тех пор дочерних чувств во мне практически не осталось, а те, которые остались, даже нейтральными нельзя было назвать. Мир, в котором выросла, я ненавидела лютой ненавистью. Ненавидела, а сейчас вот за каким-то чертом в него вернулась.

– А кто у нас тут такой неторопливый? – Из слякотно-холодной темноты выплыли двое: один повыше, второй пониже, оба в черных куртках, коротко стриженные, с зажженными вонючими сигаретами. – А это у нас цыпочка. Залетная какая-то, не из местных.

То, что эти козлы как раз из местных, я поняла сразу. Такой уж у нас район специфический: местные тут сплошь гопота, и залетным цыпочкам здесь по темноте гулять опасно. На подобные вот непредвиденные случаи я всегда ношу с собой газовый баллончик – привычка, оставшаяся еще с боевой юности. Рука сама собой потянулась к сумочке... Черт! Сумочка-то не моя... И тело не мое, тренированное, к форс-мажорным обстоятельствам привычное. Тело слабое, от болезни еще не оправившееся. Значит, остается одно – бежать.

И я побежала, нелепо размахивая сумкой, оскальзываясь на каждом шагу, чертыхаясь и задыхаясь.

– Куда, коза?! – Гопники мне попались настырные, не желающие ни дня прожить без скотских своих развлечений. Они мчались за мной, улюлюкали и грозили вот-вот поймать.

А силы заканчивались просто катастрофически, и в висках стучало громко, и сердце, казалось, того гляди выпрыгнет из груди, и под ноги я совсем не смотрела. Потому и споткнулась, с размаху плюхнулась в ледяную лужу и закричала, большей частью от обиды, чем от страха.

– Добегалась! – Гопники замерли у края лужи, наверное, решая, стою ли я того, чтобы из-за меня мочить ноги.

Наверное, я казалась вполне привлекательной жертвой, или гопникам было совсем уж скучно этим промозглым вечером, но один из них все-таки сделал шаг в мою сторону. Придется, похоже, отбиваться. Но сначала надо попробовать поорать. На то, что кто-то придет мне на помощь, надежды мало, но ведь попытка – не пытка.

Я открыла было рот, чтобы закричать сакраментальное «помогите», когда в мизансцене произошли некоторые перемены: к двоим моим гопникам присоединился третий. Ну, не то чтобы присоединился, просто шел мимо и решил посмотреть, а что это такое интересное валяется посреди лужи?! Он остановился в метре от гопников, в темноте я не могла видеть его лица, но по огоньку зажженной сигареты поняла, что мужик росту не низкого. А еще любопытства немалого, коль не побоялся притормозить рядом с такой опасной компанией. Или не случайный прохожий, а дружок закадычный этих двух отморозков.

Увы, в самых худших подозрениях я не ошиблась: мужик оказался из своих, из местных. Значит, отбиваться придется от троих сразу. Было б еще чем. Рука пошарила в ледяной воде, наткнулась не то на камень, не то на осколок кирпича. Булыжник – оружие пролетариата. И мое, раз уж ничего другого не нашлось...

– А что это у вас тут? – Голос третьего показался мне смутно знакомым, наверное, с перепугу. Прохожий, нисколько не опасаясь гопников, подошел к самому краю лужи и присел на корточки. Огонек от сигареты завис в полуметре над землей. – А что у вас девушка в луже отмокает? Чай, не лето, замерзнуть можно, в луже-то.