Паутина чужих желаний - Корсакова Татьяна Викторовна - Страница 16

– Сколько тебе лет? – неожиданно спросил мой опекун.

– Двадцать три, – отрапортовала я и поспешно добавила: – Мне так сказали, что двадцать три.

– Двадцать три, – Яков Романович кивнул, – значит, нам с тобой осталось подождать еще четыре года.

– Чего подождать? – не удержалась я.

– Пока ты сможешь принять бразды правления компанией, которую основал твой отец.

– А сейчас у кого эти бразды?

Он усмехнулся.

– А сейчас бразды, а также право распоряжаться всем твоим имуществом находятся у меня. Когда тебе исполнится двадцать семь лет, я сниму со своих стариковских плеч это тяжкое бремя, и ты станешь полновластной наследницей.

Вот оно как выходит. Получается, я кто-то вроде свадебного генерала: титул имею красивый, а на самом деле – пустое место. По крайней мере, еще четыре года.

– Можно вопрос? – Я решила внести ясность в ситуацию, потому что больше не хотела неожиданностей.

– Сколько угодно вопросов, девочка. Я затем тебя и позвал, чтобы ты могла их задать.

– Кто сейчас официально является наследником моего отца.

– Я. – Старик пожал костлявыми плечами. – Юридически все принадлежит мне.

– А я, значит, у вас вроде приживалки? – поинтересовалась я, не обращая внимания на возмущенный вздох Раи. – Вы меня из милости содержите?

– Не приживалки. – Он улыбнулся, но взгляд черных глаз так и остался непроницаемым. – Ева, я хочу, чтобы ты усвоила одну вещь: я человек чести, если я что-то обещаю, то всегда сдерживаю свое обещание. А я дал слово твоему отцу, что присмотрю за тобой, сохраню и приумножу твое состояние. Ты не можешь этого помнить, но каждый год я предоставлял тебе очень подробные финансовые отчеты. Поверь мне, девочка, тебе нечего опасаться.

Ага, мне нечего опасаться, он сохраняет и приумножает мое состояние. Но что станет с этим состоянием, если он, не дай бог, откинет коньки? Ему ж сто лет в обед.

– В случае моей кончины, – старик понимающе улыбнулся, – по теперь уже моему завещанию ты получишь все, что тебе причитается. Завещание составлено и нотариально заверено. Так что можешь не опасаться за мою жизнь, Ева.

Наверное, мне стоило устыдиться своих крамольных мыслей, но я не устыдилась, ведь стеснительность и бизнес – понятия несовместимые. Вместо этого я задала еще один вопрос:

– Скажите, Яков Романович, а каково мое ежемесячное довольствие?

– Ежемесячное довольствие? – Брови старика снова поползли вверх. – Ну, скажем так, я оплачиваю содержание твоего дома, плачу жалованье прислуге, решаю все возникающие финансовые вопросы и регулирую форс-мажорные обстоятельства. Я прав, Раиса Ивановна? – Он обернулся к Рае.

– Совершенно верно. – Та кивнула. – Еще вы выделяете средства на обеспечение надлежащего уровня жизни Амалии и Серафима и оказываете спонсорскую помощь детскому дому, в котором работает Евочка.

– Вот видишь? – В меня вперился немигающий взгляд. Чуть раньше я бы, наверное, впечатлилась и испугалась, но видывала я взгляд и пострашнее...

– Вижу. – Я придвинула к себе поближе поднос с пирожными. – Но я так и не поняла, какая конкретно сумма причитается именно мне.

В комнате повисла такая исключительная тишина, что я услышала, как стучит мое сердце.

– Раиса Ивановна, – прервал наконец молчание мой опекун, – а болезнь явно пошла нашей девочке на пользу, она начала задумываться о жизненно важных вещах.

Рая ничего не ответила, лишь бросила на меня испуганный взгляд.

– А сколько бы ты хотела, юная леди? – Кажется, мой демарш его не разозлил, а, наоборот, развеселил.

– Сколько вы выделяете на содержание Амалии и этого ее Серафима? – вопросом на вопрос ответила я.

– Ну, я так сразу не вспомню. – Старик снова перевел взгляд на Раю.

– Десять тысяч долларов на двоих, – сказала она и тут же добавила: – В месяц.

– Слышишь, Ева, десять тысяч долларов на двоих. – Старик откровенно веселился. – Так сколько ты хочешь?

– Двадцать. – Я откусила от пирожного.

– Двадцать?! – Яков Романович рассмеялся, смех у него был некрасивый, как воронье карканье. Интересно, согласится или нет?

Он согласился, как фокусник щелкнул в воздухе пальцами.

– Договорились, моя маленькая Ева! Будет тебе двадцать тысяч.

– Ежемесячно, – добавила я.

– Разумеется, ежемесячно. – Он перестал смеяться, снова посмотрел на меня изучающее, а потом спросил: – Еще какие пожелания?

Пожелания? Да, пожалуй, есть у меня одно.

– Я хотела бы сама принимать и увольнять прислугу. Это возможно?

– Конечно! Я даже больше тебе скажу, это очень похвальное желание. Еще что-нибудь? Ну, говори же! Я сегодня удивительно добр и щедр. Кстати, ты знаешь, что фамилия Щирый с белорусского переводится как Щедрый?

Да откуда ж мне... Стоп! Что он только что сказал? Вот этот высохший гриб-боровик и есть тот самый Щирый, великий и ужасный?! Тот, который кум королям и сват министрам и который крышует пол-Москвы?! Охренеть, какой у меня опекун...

– Ну, что задумалась, моя маленькая Ева? – В черных глазах плясали чертенята, и от пляски этой глаза его казались совсем молодыми.

– Не могли бы вы одолжить нам с Раей водителя?

– А что случилось с вашим? – поинтересовался он.

– Я его только что уволила.

– Можно узнать, за какие провинности?

Я легкомысленно пожала плечами:

– Он не показался мне в должной мере усердным служащим.

– Ева, что с тобой случилось? – Голос Щирого сделался вдруг очень серьезным, а недавних чертенят как ветром сдуло.

– В смысле?

– Что с тобой случилось за то время, которое тебя с нами не было?

– Не знаю, – я почти не соврала, серый туман и маленькую дверцу вряд ли можно назвать полноценными воспоминаниями.

– Ты очень изменилась. Если бы я не видел своими собственным глазами, что ты – это ты, то решил бы, что тебя подменили.

– Может, и подменили, – я не стала отпираться. – Мне трудно судить, я же не помню, какой была раньше.

– Раньше? – Он потер гладковыбритую щеку. – Раньше ты была... никакой.

Я так и не поняла, комплимент это или упрек, в комнату вошел хромой, шепнул что-то Щирому на ухо, и тот, сославшись на неотложные дела, распрощался с нами.

– Я был бы рад, моя маленькая Ева, если б в своей новой жизни ты нашла время навестить старика, – сказал он, целуя меня в щеку.

– Я постараюсь, – пообещала я, возвращая поцелуй.

С новой жизнью – это он в самую точку. Жизнь у меня теперь не просто новая, она кардинально новая.

Хромой проводил нас с Раей до «Мерседеса», и я не без злорадства увидела, что за рулем сидит один из брутальных хлопцев моего опекуна, а Олежка растерянно мечется в сторонке и что-то обиженно бубнит в телефон. Амалии жалуется, паршивец. Ну и пусть, мне плевать.

Брутальный хлопец оказался вышколенным и предупредительным, при нашем приближении пружиной выскочил из салона, коротко кивнул, распахнул заднюю дверцу. Вот у кого стоит поучиться, как нужно набирать прислугу, у Якова Романовича Щирого.

До дома мы добрались быстро, но при том, удивительное дело, не нарушили ни одного правила дорожного движения. Переманить, что ли, к себе этого аса? Нет, пожалуй, у меня кишка тонка тягаться с самим Щирым, придется обратиться в агентство.

Домик мой был немногим скромнее жилища Якова Романовича, но отличался от него разительно. Если от дворца Щирого веяло историей и буржуазной респектабельностью, то мой казался просто очень дорогим новоделом: весь кирпично-стеклянный, с красной черепичной крышей и понатыканными по периметру видеокамерами. Но, с другой стороны, по сравнению с моей двушкой на окраине это не домик, а настоящие хоромы, так что нечего...

Наш приезд, похоже, остался незамеченным. Во всяком случае, выстроившейся в холле по случаю возвращения хозяйки прислуги я не узрела. А может, это только в американских фильмах «про любофф» прислуга в полном составе выходит встречать свою блудную хозяйку. У нас тут не Америка, у нас свой менталитет – анархический.