Володины братья - Коринец Юрий Иосифович - Страница 21

Так он шел и думал о разных приятностях, и мысли его шли с ним в ногу, обегая в тот же миг огромные расстояния — во времени и в мире — по всей земле… Так он шел до ночи, а потом лег спать.

…Главный Муравей — откуда ни возьмись! — вытер мокрое, распаренное лицо — так стало жарко; он сидел рядом с Володей, черно-красный, с головы до ног блестящий от пота.

— Ну, как, ты доволен? — спросил он важно. — Костер получился на славу! Посмотри!

Действительно, такого костра Володя сроду не видал! Ворох сухих деревьев громоздился под самые облака и, подожженный снизу, разгорался все сильней — с шумом и треском…

— И когда вы это натащили? — удивился Володя.

— Хе! Нам это раз плюнуть! — усмехнулся Главный. — Нас — муравьев — почитай, тыщи: каждый деревяшку притащит, вот и целая гора! А если по две деревяшки?

Деревяшками он с презрением называл огромные ели и лиственницы — таежный сухостой. Костер был сделан с умом, в этом муравьям не откажешь: деревья сложены аккуратно, комлями кверху. Все костровище по форме напоминало муравейник.

— Спасибо вам! — поблагодарил Володя и осторожно добавил: — Только… уж очень жарко!

— То есть как? — обиделся Главный. — Для тебя же старались! Чтоб теплей было! Сам же просил…

— Просил? Что-то не помню, — удивился Володя.

— Как же так? — в свою очередь, удивился Главный. — Вчера, перед рассветом, когда иней выпадал — в тумане у кургана, помнишь? Ты еще сказал: «Хорошо бы костер! Поярче! Да спешить надо!»

— Так это же я про себя подумал! Как ты узнал?

— Я, брат, все твои мысли знаю! — с гордостью сказал Муравей. — Для меня это тоже пара пустяков! Видишь антенны? — Он дотронулся вилообразной лапой до своих длинных, членистых усиков. — Этими антеннами я и ловлю твои мысли!

— Я думал, антенны только на заводах делают, а что это — просто усы!

— Ничего в жизни не бывает просто! То, что вы на заводах делаете, все давно уже сделано! Природой сделано! А то как бы мы, муравьи, разговаривали? Как бы я приказы отдавал? Голоса ведь, у нас нету!

— А с тобой… как же мы сейчас разговариваем?..

— Так то же в мыслях! Беззвучно… Разве ты не чувствуешь? Вот я буду говорить, а ты слушай…

Володя прислушался, глядя на Муравья… И действительно, хотя Муравей весело двигал челюстями — произносил целую речь, — в воздухе слышен был один только шум разгоравшегося костра, становившийся все громче и громче… Но Муравья Володя тоже отчетливо слышал! Он слышал его внутри себя! Муравей мог вовсе и не двигать челюстями, все равно его было бы слышно, — и Муравей вдруг перестал ими двигать! Но каждое его слово отчетливо звучало в Володиной голове…

Жара между тем становилась все невыносимей.

— …Глядя на этот костер, — говорил Муравей, — ты поймешь, что могут сделать тысячи, даже миллионы. Захотел ты иметь теплую ночь — пожалуйста: вот тебе теплая ночь! Даже жаркая! Тысячи муравьев это сделали — все тысячи как один муравей! И все ради тебя! Чтоб тебе теплей идти было!

— Да, но вы немножко того… — «перестарались» хотел сказать Володя и вдруг проснулся: на лицо ему упал с неба раскаленный уголек!

Володя вскочил в ужасе — он увидел, что Муравей исчез и рядом пылает тайга! Вокруг было светло, хотя утро не наступило: прыгали гигантские тени и языки огня, вздымался дым черно-рыжими клубами до бездонного невидимого неба, летали искры, и, как сто тысяч лосей, ревел огонь! И Володя кинулся бежать…

Сколько он так бежал и долго ли, в какую сторону, Володя ни в тот момент, ни после, ни сам себе, ни дедушке — никому толком рассказать не смог. Все это он вспоминал потом, как в дымном тумане. Он бежал по горящей под ногами земле, между пылающих факелами деревьев, ориентируясь на темноту, — и бежали рядом языки огня, обгоняя его, и тени бежали рядом, и какие-то зверушки, бежали в дымном воздухе птицы, хлопая опаленными крыльями, падая в огонь, как огромные черные ночные бабочки. Огонь бежал позади Володи со страшным ревом, и дым бежал в воздухе, бежал сзади и впереди, окружая Володю, ел глаза, — и Володя бежал сквозь деревья в темноту, стремясь обогнать огонь. Долго бежал по болоту и сквозь кустарник, обдирая лицо, и руки, и ноги, оборвав в клочья одежду. Потом огонь стал понемногу отставать, только дым еще долго обгонял Володю, и Володя все бежал — откуда только сила бралась! — утопая ногами во мху, чавкая по болоту, спотыкаясь о деревья, падая и разбиваясь в кровь, и карабкался на четвереньках, а потом переплывал под луной, в голубом жутком сиянии, озаренном горящим позади небом, какую-то широкую холодную реку — и опять бежал, но уже в чистом, прохладном воздухе, вдали от пожара, под рассветающим небом…

Очнулся он днем — была жара, пахло гарью, но пожар был уже далеко, — очнулся разбитый, голодный. Хватился сумки — а ее не было! Ни удочки, ни сумки! Спички, посуда, соленые хариусы, хлеб — все где-то там сгорело, подвешенное на дереве… И ножа не было.

Незнакомое открытое место было вокруг — поросшее редкими елочками и березками, усеянное камнями в человеческий рост, совсем незнакомое место, затянутое сверху белесой пеленой облаков. Опять вились над Володей комары и опять кусались, но диметилфтолата уже не было, и Володя, даже не отмахиваясь — бесчувственный к комариным укусам, пошел вперед, как ему казалось — к востоку, где светлей облака… А может, он и не к востоку шел — солнца не было видно, ветер куда-то дул, принося запах гари, и Володя пошел вместе с ветром, тупо глядя по сторонам.

Потом Володя вдруг увидел свой давешний — первый — муравьиный сон, увидел его наяву — перед собой на земле: муравьиную кучу, и перед ней муравьи — концентрическими кругами, увидел как бы в перевернутом бинокле — в сто раз уменьшенное. Тот же был муравейник, и те же перед ним муравьи в трех концентрических кругах, и в центре их — в окружении двенадцати стройных муравьев-офицеров — Главного Муравья. Все было точно таким же, только крошечным, а Володя — на высоких, как столбы, ногах, обутых в огромные грязные рваные кеды — одни клочья, — которые еле держались на ступнях. Володя стоял над своим сном, как страшный Великан.

— Все заседаете? — сказал Володя охрипшим голосом. — Вот я вас сейчас… — Он поднял ногу, но почему-то не ударил по муравьям, а медленно отошел в сторону и побрел дальше…

Привел Володю в себя серенький зайчик. Зайчик лежал под огромным лиловым валуном — маленький, серенький. Володя пригляделся и увидел вдруг, что зайчик дышит и смотрит на Володю огромными выпуклыми глазами, но не двигается. Увидел Володя, что зайчик весь обгорел — усы обгорели, и ресницы, и на боках, тяжело поднимавшихся с каждым вздохом, вздувшаяся от ожогов голая кожа… Тут-то Володя пришел в себя. Жалко ему стало этого зайчика, еще жальче, чем самого себя.

Володя медленно стащил грязную, обгоревшую куртку, снял рубаху, тоже грязную, и оторвал от нее подол. Он постирал подол в ручье, выжал его, положил на валун. Зайчик все смотрел на Володю печальными глазами, не двигаясь, тяжело дыша. Он внимательно наблюдал, как Володя ползает по земле на коленях, осторожно срывая с моховых подушек желтоватые споры. Потом Володя вернулся к зайчику, снял с валуна влажный тряпичный жгут, сел рядом.

— Лечиться будем, — сказал Володя с улыбкой, и зайчик моргнул обгоревшими, без ресниц, веками.

Володя развернул влажный жгут, оторвал от него несколько полос, сложил, потом размял в ладонях споры и насыпал на тряпочки.

— Лежи тихо! — приказал Володя, хотя заяц и так слушался.

Приложив к его ранам влажные тряпочки с прилипшими спорами, Володя забинтовал зайчика, осторожно приподнимая его, тщательно перевязал все раны, потом опять положил зайчика под камень и встал.

— Лежи тихо, — повторил Володя, — а когда пойдешь, не стряхивай повязки… Ну, пока!

Володя помахал рукой, надел куртку и пошел. Ему как-то легче стало после этой операции. Он пошел вдоль ручья.

Сейчас он впервые и ясно подумал о том, что заблудился. Главный Муравей оказался прав. Заблудился Володя окончательно, и где он сейчас, он не знал. Какую-то реку он переплывал ночью. Где теперь Илыч — справа ли, слева ли, сзади? Куда бежит этот ручей? Небо было желтым, облака плотные — глубоко запрятали солнце.