Солнышкин плывёт в Антарктиду - Коржиков Виталий Титович - Страница 36

ОНА ПРИНАДЛЕЖИТ СОЛНЫШКИНУ!

Метель улеглась. Солнце снова лежало на льдинах как ни в чём не бывало.

Моряков всё ходил по палубе.

«Что же произошло? Из-за чего они могли поссориться?»— думал он, потирая пальцами лоб.

— Так что же делать? — спросил Пионерчиков.

— Разбить лёд! — сказал Бурун.

— Но это невозможно! — воскликнул Полярников. — Это всё-таки не мороженое. Они так крепко вцепились друг в друга, что их не оторвёшь!

— А что думает по этому поводу наш доктор? — спросил Моряков, глядя на Челкашкина. — Может, они оживут, если их разморозить?

— Извините, — сказал Челкашкин, — но современная наука ещё не достигла таких высот. Придётся подождать, — подумал он вслух, — лет двадцать… И вообще я не собираюсь исцелять негодяев.

— Но ведь вы же врач! Врач, а не судья! — повысил голос Моряков. — Ваш долг помогать любому человеку! Тем более то, что они негодяи, нужно ещё доказать.

— Так в чём же дело? Что у них случилось? — вернулся к прежнему вопросу Полярников.

И в это время, прорываясь сквозь толпу, на палубу влетел запыхавшийся Верный. Он быстро переступал с лапы на лапу, на боках у него звенели сосульки, а в зубах болтался целлофановый пакет. Пёс, рыча, бросил его к ногам Морякова. По палубе что-то покатилось. Моряков быстро наклонился, и на ладони у него замерцала удивительная жемчужина величиной с голубиное яйцо.

Все изумлённо подались вперёд.

— Позвольте, — нарушил тишину Челкашкин, потирая усики, — но это пакет от лекарства, которое я выписал артельщику.

— Кому? — спросил Перчиков.

— Артельщику, — подтвердил Челкашкин.

— Тогда всё понятно! Всё понятно! — в возбуждении воскликнул Перчиков. Он сразу вспомнил маленькую лагуну, акулу и внезапно появившуюся опухоль на щеке артельщика. — Тогда всё понятно! Это жемчужина Солнышкина!

Перчиков бросился сквозь толпу и схватил Солнышкина за руку. Он стоял в стороне, отогревая в ладонях маленького птенца.

— Смотри! — крикнул радист, показывая Солнышкину на жемчужину.

— А где вы её взяли? — спросил Солнышкин. Он до сих пор думал, что его жемчужина осталась в лагуне у далёкого маленького острова.

Все замолчали, зато Верный завертелся и залился отчаянным лаем.

— Теперь всё понятно, — сказал Моряков.

— Понятно! — иронически закивали представители морозильной фирмы. Они имели в виду своего хозяина.

А Робинзон, который стоял рядом с Полярниковым, грустно заметил:

— Да, когда-нибудь человек приходит к тому, чего он заслуживает…

Потом старый инспектор едва заметно кивнул Полярникову, и никто не обратил внимания, как он выбрался из толпы…

Итак, артельщик и Хапкинс оставались в Антарктиде ждать новых достижений науки. Нужно только добавить, что во время одного из штормов льдина откололась от материка и отплыла в неизвестном направлении. А вскоре после этого некоторые суда стали встречать громадный айсберг, внутри которого можно было разглядеть две странные фигуры. Кто-то из моряков утверждает, что порой фигуры оживали и начинали злобно трясти друг друга. Некоторые даже слышали доносившиеся оттуда крики: «Моя! Моя!»

Но это, конечно, относится к области фантазии.

А между тем часы на пароходе «Даёшь!» точно показывали время отхода.

Полярников обнял Морякова, попрощался с командой и быстро сошёл вниз по трапу, чему-то весело улыбаясь. На берегу уже собралась чуть не вся станция. Вверх летели шапки, рукавицы.

И с каждой минутой всё увеличивались толпы пингвинов. Птицы толкались, подпрыгивали, словно хотели кого-то разглядеть, и махали вслед пароходу своими короткими крылышками.

Боцман выбирал тросы. Антарктида оставалась позади.

Солнышкин спустился в каюту. Ему было грустно. Так бывает всегда, когда прощаешься с далёкими землями. И всё-таки он улыбался. На одной руке у него сидел и с любопытством осматривал своё новое жильё маленький пингвиненок, а в другой руке ясным перламутровым светом сияла жемчужина. Не жемчужина, а целый пионерский дворец! Под ногами спокойно стучала машина, и глаза у Солнышкина начинали слипаться.

О ЧЁМ, СОЛНЫШКИН, ДУМАЕШЬ?

Но уснуть Солнышкин так и не смог. Он лежал с открытыми глазами и смотрел, как за иллюминатором бегут волны и качаются айсберги.

— О чём ты думаешь, Солнышкин? — спросил снизу Перчиков.

— О дальних морях, — вздохнул Солнышкин.

— Чудак, — сказал Перчиков. — По дальним морям плывёт и на тебе: о дальних морях думает!

— А ведь есть ещё самые дальние, — закрыв глаза, подумал вслух Солнышкин. — Кажется, посмотришь за горизонт — и увидишь одно, другое… Плыви, плыви, пока жизни хватит. Только нужно торопиться. В жизни нельзя опаздывать! — вспомнил он слова Робинзона и вдруг поднялся.

— Ты куда? — спросил Перчиков.

— Я ещё не отдал Мирону Иванычу жемчужину! — сказал Солнышкин.

— Верно! — согласился Перчиков и подмигнул Солнышкину. — Но ведь это нужно сделать в торжественной обстановке.

И Солнышкин не успел опомниться, как радист, сунув ноги в тапочки, побежал к Пионерчикову. Тот собирался писать статью для «Пионерской правды». Но все события антарктического рейса в маленькую заметку не вмещались, а слишком большая статья, да ещё с такими сложными фактами, была не для «Пионерки». И штурман потихоньку почёсывал карандашиком затылок.

— Слушай, — крикнул ему Перчиков, — сейчас нам предстоит такая церемония, что без собственного корреспондента «Пионерской правды» не обойтись! — И, коротко рассказав обо всём, он заторопился в радиорубку.

Скоро Перчиков объявил по радио:

«Всем членам экипажа, свободным от вахты, собраться у каюты Мирона Иваныча!»

И вслед за этим по всему пароходу из динамиков полились торжественные марши.

В коридоре стала быстро собираться команда. Из машинного отделения выглянул Мишкин. Размахивая полотенцем, по трапу бежал Борщик. С блокнотом в руках спешил Пионерчиков, а за ним летели Марина, Тая и Челкашкин.

ПРОЩАЛЬНАЯ ШУТКА СТАРОГО РОБИНЗОНА

Каюта Робинзона была приоткрыта, из неё дул свежий, так любимый стариком ветерок. Моряков остановился и тихо постучал:

— Разрешите? Отклика не было.

— Позвольте, — сказал Моряков, открывая дверь пошире и заглядывая в каюту. — Вот так так! — воскликнул он, повернувшись к Солнышкину. — Здесь целая делегация, а Мирон Иваныч занимается такой работой!

Солнышкин тоже переступил порог. Старик сидел в полумраке за шторками иллюминатора и, улыбаясь, сбивал с него киркой лёд. Команда удивлённо зашумела, но Мирон Иваныч не собирался слезать с подвески.

— Ну, это уж никуда не годится, — обиделся Моряков. — Вы хоть скажите нам что-нибудь. — Он сделал шаг по направлению к старику и… остановился.

Сильный ветер с шумом распахнул шторки, и вся команда так и привстала на цыпочки. Робинзона не было! Но вместо него, прикрывая собой настоящий иллюминатор, стоял написанный Моряковым несколько дней назад портрет. Старик на портрете улыбался, будто снова собирался стереть с носа лишнее пятнышко.

Солнышкин и Моряков бросились к столу. Пионерчиков размахивал блокнотом и недоверчиво приподнимал штору, а из-под портрета выглядывала сложенная вчетверо бумажка, на которой было написано: «Команде парохода „Даёшь!“».

Капитан развернул записку и прочитал:

Внизу размашистым почерком было написано: