Нескромные сокровища - Дидро Дени - Страница 54

В другой раз мы все внезапно сделались близорукими. Пришлось прибегнуть к Биону[71]. Этот жулик соорудил подзорные трубы, которые он продавал нам по десять цехинов и которыми мы продолжали пользоваться даже тогда, когда к нам вернулось нормальное зрение. Так произошли, сударыня, театральные бинокли.

Не знаю, чем провинились в эту эпоху легкомысленные женщины перед Кукуфой, но он жестоко с ними расправился. К концу одного года, все ночи которого они провели на балах, за столом или за игрой, а дни – в экипажах или в объятиях любовников, они все с удивлением обнаружили, что сделались безобразными: одна стала черной, как крот, другая угреватой, третья бледной и тощей, четвертая – желтой и морщинистой. Необходимо было замаскировать эти жуткие превращения, и наши химики изобрели белила, румяна, помады, туалетные воды, платочки Венеры, девичье молоко, мушки и тысячи других секретов, которые женщины стали применять и из безобразных сделались чудовищными. Кукуфа держал их под гнетом такого проклятия, когда Эргебзед, любивший красивых женщин, вступился за них. Гений сделал, что смог. Но чары были так могущественны, что ему удалось снять их лишь отчасти. И придворные дамы остались такими, каковы они теперь.

– Так же обстояло дело и с мужчинами? – спросила Мирзоза.

– Нет, сударыня, – отвечал Селим. – Некоторые из перемен, с ними произошедших, держались долго, другие же прошли быстрее. Высокие плечи опустились, и мы выпрямились; из боязни прослыть горбунами, стали высоко закидывать голову и жеманиться. Пируэты продолжали выделывать, да и теперь их еще выделывают. Начните серьезный, глубокомысленный разговор в присутствии молодого вельможи-франта, и – фью! – он мигом упорхнет от вас, размахивая тросточкой, и, если кто-нибудь спросит его о военных новостях или о его здоровье, он начнет сыпать шутками, шептать на ухо о том, что вчера он ужинал с Рабон, – что это восхитительная девушка; что вышел новый роман; что он прочел из него несколько страниц, что это прекрасно, чудесно; а потом – фью! – подлетит с пируэтом к женщине, спросит ее, видела ли она новую оперу, и сообщит ей, что Данжевилль[72] была неподражаема.

Мирзоза нашла эти смешные происшествия весьма занятными и спросила Селима, не было ли и с ним чего-нибудь подобного.

– Как, сударыня, – воскликнул старый придворный, – неужели вы думаете, что можно было обойтись без всего этого и не прослыть за человека, свалившегося с луны? Я горбился и шипел, как кошка, жеманился, лорнировал, выделывал пируэты, гримасничал не хуже других; и мои усилия были направлены к тому, чтобы первым усвоить эти пороки и последним от них отделаться.

При этих словах Селима появился Мангогул.

Африканский автор ничего не говорит о том, что с ним было и чем он занимался в предыдущей главе; по-видимому, государям Конго дозволено совершать незначительные поступки, говорить иной раз ничтожные вещи и походить на прочих смертных, у которых большая часть жизни уходит на пустяки или на вещи, не заслуживающие того, чтобы о них упоминали.

Глава пятьдесят первая

Двадцать восьмая проба кольца.

Олимпия

– Порадуйтесь, сударыня, – сказал Мангогул, входя к фаворитке. – Я принес вам приятное известие. Сокровища – просто дурочки, которые сами не знают, что говорят. Кольцо Кукуфы может заставить их болтать, но оно не в силах вырвать у них правду.

– Каким же образом, ваше высочество, вы уличили их во лжи? – спросила фаворитка.

– Вы это сейчас узнаете, – ответил султан. – Селим вам обещал рассказать все свои похождения. И вы не сомневаетесь, что он сдержал слово. Ну, вот, я поговорил с одним сокровищем, которое обвиняет его в дурном поступке, какой он, будто бы, от вас скрыл, какого, наверное, и не было и какой даже не в его характере. Тиранить хорошенькую женщину, требовать от нее контрибуции под угрозой расстрела – похоже это на Селима?

– Почему же нет, государь? – отвечала фаворитка. – Нет такой злостной выходки, на которую Селим был бы неспособен, и если он умолчал о похождении, которое вы открыли, это, может быть, потому, что он примирился с этим сокровищем, они в хороших отношениях, и он, не изменяя своему обещанию, думал прикрыть таким образом свои грешки.

– Вечная несостоятельность ваших догадок, – сказал султан, – должна была бы излечить вас от них. Это совсем не то, что вы воображаете. Это одно из сумасбродств ранней юности Селима. Дело идет об одной из таких женщин, которыми бывают заняты на минуту и которых потом бросают.

– Сударыня, – сказал Селим, – как я ни напрягаю память, я больше ничего не могу припомнить, и совесть моя совершенно чиста.

– Олимпия… – произнес Мангогул.

– Ах, государь, – перебил его Селим, – я знаю, что это такое. Это очень старая история, и неудивительно, что она ускользнула от меня.

– Олимпия, – продолжал Мангогул, – жена главного казначея, увлеклась молодым офицером, капитаном Селимова полка. В одно прекрасное утро ее любовник с растерянным видом объявил ей приказ, данный всем военным, присоединиться к своим корпусам. Мой дед, Каноглу, решил в том году начать военные действия раньше обыкновенного, – и превосходный план, который он выработал, не удался лишь вследствие огласки его приказаний. Политики стали фрондировать, а женщины проклинали этот план, – у тех и у других были на то основания. Я расскажу вам, какие были у Олимпии. Эта женщина задумала, повидавшись с Селимом, помешать, если возможно, отъезду Габалиса – так звали ее любовника. У Селима уже была и тогда репутация опасного мужчины. Олимпия решила взять с собой провожатых. Две из ее подруг, такие же красивые, как она, предложили сопровождать ее. Селим находился в своем особняке, когда они пришли. Он принял Олимпию, вошедшую без подруг, с той приветливостью, какая вам известна, и спросил, чему он обязан таким счастливым посещением.

«Я пришла по делу Габалиса, – сказала Олимпия, – у него есть важные дела, которые требуют его присутствия в Банзе, и я хочу попросить у вас для него полугодовой отпуск».

«Полугодовой отпуск, сударыня? Вы шутите! – сказал Селим. – Приказ султана вполне точен; я в отчаянии, что не могу оказать вам услугу, которая неминуемо погубила бы меня».

Олимпия продолжала просить, Селим продолжал отказывать.

«Визирь обещал мне повышение по службе в ближайшее время. Неужели вы потребуете от меня, сударыня, чтобы я топил себя, исполняя ваше желание?»

«О нет, сударь, вы не утонете, а мне окажете огромную слугу»…

«Сударыня, это невозможно; но если бы вы повидались с визирем»…

«Ах, сударь, к кому вы посылаете меня! Этот человек никогда не делает ничего для дам».

«Я стараюсь что-нибудь придумать, так как был бы счастлив оказать вам услугу, но я вижу только одно средство»…

«Какое?» – с живостью спросила Олимпия.

«В ваши намерения входит сделать Габалиса счастливым на полгода, но разве вы не можете разделить с другим на четверть часа наслаждения, какие предназначены для Габалиса?»

Олимпия прекрасно поняла, о чем он говорит, покраснела, пробормотала что-то невнятное и кончила тем, что возмутилась жестокостью условия.

«Не будем больше говорить об этом, – холодно произнес полковник, – Габалис отправится в поход, – воля государя должна быть выполнена. Я мог бы взять кое-что на себя, но вы ничем не хотите поступиться. Во всяком случае, сударыня, если Габалис уедет, то лишь потому, что вы этого пожелали».

«Я! – вскричала Олимпия. – Ах, сударь, отошлите скорее его документы, и пусть он останется».

Существеннейшая часть договора была заключена на софе, и дама уже считала, что Габалис в ее руках, когда злодей, который сейчас перед вами, спросил, как будто вспомнив невзначай, кто эти две дамы, которые с ней пришли и которых она оставила в соседней комнате.

«Это мои подруги», – ответила Олимпия.