Нескромные сокровища - Дидро Дени - Страница 33

– Вы правы, – ответил Ганетилон и тотчас же запел:

– Граф, – обратился Мангогул к Ганетилону, – так вы интимно знали Синару?

– Государь, – отвечал за него Бархатная Лапка, – кто же этого не знает? Он хороводился с ней целый месяц. На их счет даже сложили песенку. Это и теперь бы еще продолжалось, если бы он, наконец, не заметил, что она некрасива и что у нее большой рот.

– Согласен, – заметил Ганетилон, – но этот недостаток возмещается у нее редкой приятностью обращения.

– Давно было у вас это похождение? – спросила неприступная Орфиза.

– Мадам, – отвечал Ганетилон, – не могу точно назвать вам даты. Для этого пришлось бы прибегнуть к хронологическим таблицам моих любовных побед. Там точно обозначены дни и часы, но это толстый том, который служит для развлечения моих людей в передней.

– Погодите, – сказал Альсифенор, – я припоминаю, что это было как раз через год после того, как Григриф порвал с госпожой супругой сенешала. У нее божественная память, и она нам точно поведает…

– Ваша дата неверна, – важно отозвалась сенешальша. – Всем известно, что вертопрахи никогда не были мне по вкусу.

– И тем не менее, сударыня, – возразил Альсифенор, – вам не удастся нас убедить, что Мармолен сохранял чрезвычайное благоразумие, когда его препровождали в ваши апартаменты через потайную лестницу всякий раз, как его высочество призывали господина сенешала в совет.

– Мне представляется величайшим чудачеством, – прибавил Бархатная Лапка, – пробираться тайком к женщине без всякой корысти. Никто не истолковывал этих визитов превратно, и сударыня уже пользовалась репутацией добродетели, которую она заслуженно сохраняет и до настоящего времени.

– Но ведь это было сто лет назад, – сказал Фадаэс. – Это происходило примерно в те времена, когда Зюлейка оставила с носом господина меченосца, чтобы перейти к Григрифу, которого она покинула полгода спустя. Теперь она облюбовала Фортимбека. Меня ничуть не огорчает маленькая победа моего друга, я наблюдаю ее, восхищаюсь ею, и все это безо всякой задней мысли.

– Однако, Зюлейка, – сказала фаворитка, – очень любезна, остроумна, у нее есть вкус и в лице какая-то прелесть, которую я предпочитаю красоте.

– Я согласен с вами, – отвечал Фадаэс, но она худа: у нее нет бюста и такие тощие бедра, что прямо жалко смотреть.

– Как видно, вы кое-что о ней знаете, – заметила султанша.

– О, мадам, – сказал Ганетилон, – это легко угадать. Я редко бывал у Зюлейки и тем не менее знаю о ней не меньше Фадаэса.

– Охотно верю, – согласилась фаворитка.

– Между прочим, позволительно спросить у Григрифа, – сказал меченосец, – надолго ли он завладел Зирфилой? Вот, что называется, хорошенькая женщина, у нее великолепное тело.

– Э! Да кто же этого не знает! – воскликнул Мармолен.

– Какой счастливец наш меченосец! – продолжал Фадаэс.

– Уверяю вас, господа, – прервал его меченосец, – что Фадаэс устроился лучше всех придворных любезников. Мне известно, что его любят жена визиря, две самые хорошенькие актрисы Оперного театра и очаровательная гризетка, которую он поселил в укромном домике.

– Я готов отдать, – заявил Фадаэс, – и жену визиря, и актрис, и гризетку за один взгляд женщины, с которой довольно близок меченосец и которая даже не подозревает, что это всем известно, – и, обращаясь к Леокрисе, он прибавил: – По чести, сударыня, вам удивительно идет, когда вы краснеете.

– Еще не так давно, – сказал Мармолен, – Ганетилон колебался между Мелиссой и Фатимой; обе они прелестные женщины. Сегодня он выбирал блондинку Мелиссу, завтра – брюнетку Фатиму.

– Было из-за чего беспокоиться, – заметил Фадаэс, – почему бы ему не взять их обеих?

– Он так и сделал, – отвечал Альсифенор.

Наши петиметры были, как видим, на полном ходу, когда доложили о прибытии Зобеиды, Синары, Зюлейки, Мелиссы, Фатимы и Зирфилы. Эта неожиданная помеха на минуту выбила их из колеи, однако они быстро оправились и накинулись на других женщин, которых щадили до сих пор только потому, что не успели их коснуться.

Мирзоза, которой надоели их речи, сказала:

– Господа, ввиду ваших заслуг и бесспорной честности, приходится поверить, что вы действительно одержали все те победы, которыми хвалитесь. Тем не менее, признаюсь, я с большей охотой выслушала бы сокровища этих дам и возблагодарила бы от чистого сердца Браму, если бы ему было угодно восстановить правду их устами.

– Другими словами, – заметил Ганетилон, – мадам угодно дважды выслушать то же самое; ну, что же, мы готовы повторить все сначала.

Но вот Мангогул стал направлять перстень на дам по старшинству; он начал с сенешальши. Ее сокровище три раза кашлянуло и заговорило дрожащим, разбитым голосом:

– Великий сенешал положил начало моим удовольствиям, но прошло едва полгода со дня свадьбы, как один молодой брамин дал понять моей хозяйке, что, думая о нем, она не изменяет супругу. Я вкусило плодов его морали и впоследствии сочло возможным допустить к себе с чистой совестью сенатора, затем государственного советника, затем жреца, потом одного или двух докладчиков, потом музыканта…

– А Мармолена? – спросил Фадаэс.

– Мармолена я не знаю, – отвечало сокровище. – Хотя, может быть, это тот молодой фат, которого моя хозяйка велела выгнать из своего дома, не помню, за какие дерзости…

Затем заговорило сокровище Синары:

– Вы спрашиваете меня про Альсифенора, Фадаэса и Григрифа? Меня довольно часто посещали, но эти имена я слышу первый раз в жизни. Впрочем, я непременно услыхало бы о них от эмира Амалека, финансиста Тенелора и визиря Абдирама, которые знают всех на свете и близкие мои Друзья.

– Сокровище Синары очень скромно, – сказал Ганетилон, – оно не называет ни Зарафиса, ни Агирама, ни старого Требистера, ни молодого Махмуда, а он не из тех, кого забывают, – и не обвиняет ни одного брамина, хотя вот уже десять-двенадцать лет, как оно таскается по монастырям.

– Я принимало в своей жизни несколько гостей, – сказало сокровище Мелиссы, – но только не Григрифа, не Фортимбека и Ганетилона.

– Сокровище, душа моя, – возразил Григриф, – вы ошибаетесь. Вы можете отрекаться от Фортимбека и от меня, но что касается Ганетилона, он с вами в более близких отношениях, чем вы утверждаете. Он шепнул мне об этом словечко, это самый правдивый малый в Конго, он получше всех тех, кого вы знали, и может еще составить репутацию сокровищу.

– Ему не миновать репутации обманщика, так же как и его другу Фадаэсу, – сказало, рыдая, сокровище Фатимы. – Что сделало я этим чудовищам? Почему они меня так бесчестят? Сын абиссинского императора прибыл ко двору Эргебзеда, я ему понравилось, он стал оказывать мне внимание, но он потерпел бы неудачу и я осталось бы верной своему супругу, который был мне дорог, если бы предатель Бархатная Лапка и его подлый сообщник Фадаэс не подкупили моих прислужниц и не провели молодого принца ко мне в ванную…

Сокровища Зирфилы и Зюлейки, которых это одинаково затрагивало, заговорили разом и с такой быстротой, что почти невозможно было установить, что именно говорило каждое из них.

«Как! Благосклонность»… – восклицало одно. – «К Бархатной Лапке!» – верещало другое. «Ну, хорошо, допустим Зензим… Сербелон… Бенангель… Агария… французский раб Рикели… молодой эфиоп Фезака… но что касается пошляка Бархатной Лапки… дерзкого Фадаэса… клянусь Брамой… призываю в свидетели великого идола и гения Кукуфу… я их не знаю… у меня никогда не было с ними никаких дел»…

Зирфила и Зюлейка продолжали бы говорить, если бы Мангогул не повернул камня в обратную сторону; едва прекратилось действие таинственного перстня, как сокровища замолкли, и после произведенного ими шума наступило глубокое молчание. Тогда султан поднялся и сказал, бросая грозные взгляды на наших молодых вертопрахов.

– Какая наглость с вашей стороны – трепать имена женщин, приближаться к которым вы никогда не имели чести и которые едва знают вас по имени! Откуда у вас такая дерзость, что вы решаетесь лгать в моем присутствии? Трепещите, несчастные!