Сатиресса - Кондратьев Александр Алексеевич - Страница 7

— Ты никогда не любила людей? — спросила нимфа Ликиска у своей старой знакомой, рыжей сатирессы Пирсотрихи, которая, впрочем, в лесах была более известна под кличкой Козлица.

— Случалось, — ответила та, зевая. — Да и что остается нам делать, если наши сатиры словно забыли о том, что мы существуем. Целые дни гоняются они за кем угодно, только не за нами. Словно им нет никакого дела до того, пропадет или не пропадет наша порода.

— А это очень интересно? — перебила нимфа, которой давно уже надоели бесконечные жалобы подруги на коварство сатиров.

— Что интересно? Гоняться за нимфами?

— Нет, любить людей?

— Всего бывает. Один раз мне попался краснолицый толстый старик, который себя называл жрецом Посейдона. Жрец этот сбился с пути, и я ему объявила, что он никогда не увидит родимого дома, если не поживет сперва у меня. Старик подумал немного и согласился. Он пробыл в моей пещере целых четыре дня и ужасно мне надоел, требуя то вареного гороху, то вина, то мягкого ложа… А ты хорошо знаешь, моя милая, что я не сплю на мягком.

И сатиресса слегка ущипнула свою собеседницу.

— Да, у тебя довольно жесткая подстилка, — согласилась нимфа.

Обе подруги сидели рядом на небольшом, поросшем сухим мохом камне у склона холма; кругом расстилался вереск, здесь и там виднелись искривленные кактусы и колючий кустарник; на вершинах окаймлявших долину холмов темнели тесно растущие пинии.

Ликиска была значительно моложе и красивее сатирессы.

Черные волосы нимфы собраны были на затылке, образуя тяжелый узел, куда было воткнуто несколько желтых пахучих цветков. Немного полное ее тело было молочно-белого цвета, и солнечные лучи, казалось, вовсе не действовали на кожу полубогини.

Темные глаза Ликиски задумчиво рассматривали ползшего по ее ноге муравья.

— Ты ждешь, что этот муравей обратится в Зевса? — насмешливо сказала сатиресса. — Не надейся. Он обращает внимание исключительно на девчонок. Лет десять тому назад, когда ты была еще не знакома с гордостью наших лесов, рыжим, как я, Лампросатесом, Повелитель Олимпа мог бы еще взглянуть на тебя благосклонно… Говорят, тогда ты была совсем тоненькая… А теперь — нет!.. Да и на что нам с тобой Зевс? Право, он теперь оказался бы лишним.

И сатиресса захохотала, откинувшись всем корпусом. Висячие небольшие наросты на ее белом горле тряслись от звонкого смеха…

Рыжие волосы свои Пирсотриха коротко подрезала острой раковиной. Шерсть на ногах она никогда не расчесывала, и та местами свалялась в войлок. Вообще сатиресса не ухаживала за своей наружностью, не натирала после купания тело оливковым маслом и не любила глядеться в темную воду в тени прибрежных кустов.

Она сама знала, что была некрасива…

Но прозрачно-зеленые глаза Пирсотрихи были прекрасны, и блеск их, по словам ее знакомых нимф, проникал прямо в душу.

В горах говорили, что она когда-то давно прошибла камнем голову своему мужу и столкнула его в море с высокой скалы. Но это была неправда. Тот, кто считался ее мужем, просто покинул Пирсотриху вскоре после сближения.

Ликиска возобновила разговор.

— Скажи мне, все люди, которых ты знала, были так же скучны и грубы, как тот старый жрец?

— Нет, не все, но мне не нравится их всегдашняя трусость. Всякий раз, как людские глаза сближались с моими, я читала в них мысль: «А что, как она перекусит мне горло?» И таковы все они — и молодые и старые… Пожалуй, только мальчишка с берегов Атракса был ко мне искренно привязан…

— Какого цвета у него были глаза?

— Голубые. А волосы совсем светлые. Сам тоненький и страшно ласковый. Дома жилось ему худо. Каждый вечер прибегал он ко мне на опушку леса, и я никогда не испытывала более нежных объятий… К сожалению, мать слишком немилосердно его колотила; мальчик худел, кашлял и скоро умер… Это ложь, будто я убила его своими пылкими ласками; хотя мой маленький друг был в них неутомим… Я даже плакала, когда после двухнедельной разлуки узнала о его смерти. Это был мой последний любовник из человеческого племени.

— Так что наиболее юные люди лучше других?

— Мне они нравились больше всего, — ответила Пирсотриха, выцарапывая острым сучком камешек из своего раздвоенного копыта, — Ты знаешь, на восток отсюда, по ту сторону реки Кинеиса, есть деревня, откуда выгоняют пастись большое стадо. Я давно уже не была в тех местах, но в прошлую луну туда случайно попала. Там у старого пастуха появился помощник, прехорошенький кудрявый мальчуган. И если бы я пожелала изменить своем привычкам, то непременно выбрала бы его.

— У него нет еще бороды и усов?

— Какая там борода, если мальчику не больше двенадцати зим. У него загорелое лицо, черные волосы и звонкий голос…

— А много при этом стаде собак? — немного погодя спросила Ликиска.

— Всего одна, и не лает на сатиров. Я прошла в десятке шагов от нее, и хоть бы что…

— Неужели ты ходила туда лишь для того, чтобы посмотреть на стадо?

— Нет, у меня там были другие дела, — уклончиво ответила сатиресса.

Наступило молчание. Нимфа лежала теперь на спине, подложив под затылок свои белые руки и задумчиво глядя в бездонную небесную синь.

Пирсотриха обняла свои мохнатые ноги и сидела, уткнув подбородок в рыжую шерсть коленей. Заходящее солнце окрасило верхушки линий. Один луч, прорвавшись сквозь ветви, скользнул по плечу сатирессы и заиграл на теле Ликиски. Нимфа казалась совсем розовой при свете заката…

Колесница Феба поднималась все выше и выше. Становилось жарко. Козлы несколько раз уже устраивали жестокие драки. То и дело в разных частях долины слышался частый стук взаимных ударов и топот быстрых копыт по твердой земле.

Антем несколько раз уже разгонял бьющих друг друга рогами старых самцов. Небольшой пастушеский посох властно мелькал в его загорелых руках.

Из густо заросшей олеандрами ложбины, где струился небольшой ручеек, донеслось жалобное блеяние козленка. Юный пастух торопливо направился туда, пробираясь в густой чаще кустарника, среди разбросанных здесь и там гигантских каменных глыб. У подножья отвесной серо-желтой скалы стояла вода. Светлые струнки бежали из темной расселины камня, образуя природный водоем. Мальчик оглянулся по сторонам — козленка нигде не было видно. Он зачерпнул руками студеной воды. Снова послышалось блеяние, на этот раз откуда-то справа и сверху.

Антему стало жаль заблудившегося козленка, и мальчик решил во что бы то ни стало отыскать его… Узкая, загроможденная большими камнями тропинка шла, извиваясь, в гору. Сын Керкиона прислушался немного и решительно двинулся по ней, словно кузнечик прыгая с глыбы на глыбу. Продвигаться вперед становилось все труднее, а невидимое блеяние словно дразнило упрямого мальчика. Порой ему казалось даже, что он слышит тихий, подавленный смех.

«Неужели это смеются над моей неудачей, — подумал отрок, — те самые ореады, которые недавно звали меня прийти поиграть с ними?» Он поднял голову, но на уступах высоких скал никого не было видно…

Но вот Антем достиг вершины горного хребта и стал озираться. Там тоже никого не было. Противоположный отлогий склон порос высоким кустарником. С вершины открывался вид на лежащие по обе стороны горы, словно темно-зеленым ковром покрытые лесом. Неровными пятнами здесь и там виднелись внизу более светлые небольшие полянки… Каменистая площадка, где находился Антем, была голая и бесплодная. На одиноком, сухом, почерневшем от грозы дереве висели рога и полуистлевшие шкуры когда-то принесенных здесь в жертву Пану и ореадам козлов.

Кругом было тихо. Уставший от долгого лазанья по горам, Антем уселся на камень. Нигде не было видно никаких следов козленка. Кустарники на склоне не шевелились, и лишь пестрые ящерицы мелькали вокруг по горячим от солнца камням.

Внезапно сыном Керкиона овладела тревога. Разом вспомнились ему все страшные рассказы, слышанные им в долгие зимние вечера. Что, если блеял не козленок, а ведьма, которая подражала его голосу, с тем чтобы заманить и съесть маленького пастуха? Что, если ведьма эта спряталась где-нибудь неподалеку и ждет только случая, чтобы напасть на него? Посох свой отрок оставил внизу у источника, но разве посох помог бы отбиться от кровожадной колдуньи… Правда, ведьмы бегают по земле только ночью, но кто помешает им напасть и среди белого дня? Не лучше ли уйти подобру-поздорову?