Четыре желания - Колфер Йон - Страница 35

— И ты продал его. Чтобы купить вот это.

— Ого, до нее, похоже, наконец дошло! — захохотал Франко. Смех его был похож на кваканье лягушки в пустой бочке.

Телевизор стоял посреди комнаты. Плоский экран, динамики. Единственный раз в жизни я испытывала ненависть к неодушевленной вещи. Я кинулась на него. Точнее, попыталась кинуться. Прежде чем я успела хоть что-то сделать, Франко схватил меня за шиворот и прижал к стене. Я и не предполагала, что он способен на такое проворство.

— А вот этого, маленькая мисс, ты сделать не посмеешь, — сказал он и сердито сверкнул глазами из-под тяжелых век.

— Отпусти, ты не имеешь права, — пробормотала я, отворачиваясь в сторону, чтобы не чувствовать на себе его мерзкое дыхание.

Франко расхохотался.

— Не имею права? Кто это тут у нас о правах рассуждает? Ты у меня под опекой — следовательно, это ты не имеешь никакого права. Ты несовершеннолетняя, к тому же известная правонарушительница. Ты ничтожество. Нет, меньше, чем ничтожество. Люди меня жалеют. «Вот бедняга! — говорят они. — Пытается в одиночку воспитывать эту оторву! Да он святой! Просто мученик!»

Я зажмурила глаза и закрыла рот, пытаясь исчезнуть из этого мира.

— Твоя мать умерла, маленькая мисс! Умерла! Так что перестань делать вид, словно все осталось так же, как и прежде. Здесь больше никто не будет носиться с тобой, как с принцессой. Ты у меня будешь по струнке ходить! Я заставлю тебя уважать меня. Иначе мне придется привести тебя в чувство тем же способом, что и твою драгоценную мамашу со всеми ее бесценными флакончиками жасминовых духов!

«Тем же способом, что и твою драгоценную мамашу»? Он бил мою маму?

— Свинья! — зарыдала я. — Я до тебя доберусь. До тебя и до твоего телевизора!

Франко замер. Я посмела угрожать телевизору.

— Некоторые люди не понимают слов, — сказал он и отвесил мне пощечину. Изо всей силы. Я сползла по стенке на пол. У меня было такое ощущение, словно щеку мне прижгли раскаленным железом.

— Не смей больше никогда угрожать моему телевизору, — заорал Франко, наклоняясь, чтобы ударить меня еще раз. — Никогда, никогда, никогда!

Каждое «никогда» он сопровождал пощечиной. Я хотела встать и дать ему сдачи. Врезать изо всей силы в его жирное брюхо, чтобы он корчился на линолеуме, ловя воздух ртом. Но я не могла. Для меня он был слишком большим и сильным. Мою голову заливали волны боли.

Меня спасло то, что по телевизору кончилась рекламная пауза. Привлеченный звуками музыкальной заставки, Франко вновь воссел на свой трон. Устроившись в кресле, он обхватил ляжки руками. Я распласталась на полу, словно раздавленный паук, боясь пошевелиться, чтобы не привлечь к себе внимания Франко.

— Ах да, и вот еще что, — сказал он, шаря в кармане рубашки в поисках спичек. — Я начал процедуру официального удочерения. Когда она завершится, я смогу оставаться в этом доме так долго, как мне заблагорассудится, так что спешу поздравить тебя с новым папочкой! Замечательная новость, верно?

Я ничего не ответила. Да он ни о чем меня и не спрашивал. Страх и ненависть сражались между собою в моей голове. Ненависть победила. Нельзя бить чью-то маму и ожидать, что тебе за это ничего не будет. Франко придется за все заплатить. Я еще не знала точно, каким образом, но идея уже зародилась в моем мозгу. Значит, он у нас жить без телевизора не может? Ну что ж, в это самое больное место мы и нанесем удар. Смертельный удар.

Глава XII Двойная месть

У Франко имелось не так уж много увлечений и, поскольку я жила с ним в одном доме, я знала их все наперечет. Чтобы сосчитать их, хватило бы пальцев одной руки — даже таких коротких и толстых, как пальцы Франко. Но главной страстью его жизни, был, несомненно, телевизор. Он заставлял кинескоп трудиться каждый день не менее восьми часов, чтобы, забыв о действительности, погружаться в роскошный мир иллюзий. Следующей в списке стояла еда. Консервы и полуфабрикаты в основном, поскольку приготовление всякой другой неизбежно отняло бы время, безраздельно принадлежавшее телевизору. Основу его питания составляли чипсы, шоколадки и пиццы с доставкой на дом. Все это он обильно заливал пивом. Ведь в легком подпитии было гораздо легче погружаться с головой в трясину спутникового телевидения.

Но таким Франко бывал только у себя дома. При посторонних он ничего такого себе не позволял. Выйдя за двери полученного в наследство дома, он превращался в столп общества. Слегка шаткий, но все же столп. В своих собственных глазах он выглядел чуть ли не героем. Это надо же — потерять свою ненаглядную женушку и остаться с непутевой падчерицей на руках!

Для того чтобы поддерживать в глазах окружающих эту легенду, Франко каждый понедельник вечером напяливал на себя костюм и галстук и плелся в бар «Полумесяц» на собрание «Ньюфордского общества любителей голубей». Кроме голода и необходимости сходить в туалет, только эти собрания и могли заставить Франко выбраться из своего любимого кресла. Сам Франко голубей не держал — слишком хлопотно, — но чтобы любить голубей, рассудил он, совершенно не обязательно их держать. И разве он не засмотрел до дыр взятую в клубе видеокассету?

И вот в моей голове родился план, который включал в себя телевизор и голубей. Как мне удалось придумать схему, соединившую две внешне столь далекие вещи? Замысел рождался по частям, как это бывает, когда собираешь какую-нибудь замысловатую головоломку. Он требовал кое-каких приготовлений. В первую очередь необходимо было раздобыть видеокамеру.

Видеокамеру я позаимствовала у Отрыжки, а затем установила ее снаружи дома около окна, выходившего во двор. Мне ужасно не хотелось ничего просить у Отрыжки. Я не представляла, откуда у него взялась эта камера, к тому же он дал ее не просто так — взамен он попросил меня помочь в одном из его сомнительных предприятий. Впрочем, я все же отважилась на этот шаг. Какую бы цену мне не пришлось заплатить впоследствии, игра все равно стоила свеч.

Теперь я начала при любой удобной возможности снимать моего отчима на пленку. Я снимала, как он чешется, как проливает пиво в блюдечко с арахисом, как бродит по квартире все выходные напролет в майке и трусах. Разумеется, снимала я его только урывками, в те моменты, когда его внимание было всецело поглощено происходящим на экране. Два дня, отснятые целиком, оказались бы слишком жестоким испытанием для любого зрителя. Я сняла, как он спорит с телевизором, как засыпает перед экраном и роняет слюни себе на пузо, — короче говоря, запечатлела все самое мерзкое, что в нем только было. Но этого мне было мало — по крайней мере, после того, что он сделал.

Затем я перешла ко второму пункту. К спровоцированным ситуациям. В пятницу вечером я установила камеру за окном и вошла в гостиную.

— Привет, Пузан, — сказала я. — Десятку мне не одолжишь?

Франко очнулся от полудремы. Полоска высохшей слюны пересекала его подбородок.

— Что?

— Десятку одолжишь? Десять фунтов, понял? Или ты совсем отупел?

Франко нахмурился. И как только эта дрянь смеет его поучать?

— Следи за выражениями, маленькая мисс! А не то как встану с кресла!

Я засмеялась. Саркастически.

— Встанешь с кресла? Ты? Ой, не смеши меня!

Франко попытался издать недоверчивый смешок, но у него вышел только сдавленный хрип. Видно было, что он вне себя от бешенства.

— Последний раз предупреждаю тебя, маленькая мисс!

— Ты меня предупреждаешь? Предупреждай черепаху, а меня тебе все равно не поймать!

Франко, с трудом поднимая брюхо, вывалился из кресла. Я не стала уворачиваться. Зачем? Это вовсе не входило в мои расчеты. Мой отчим ударил меня в плечо — ударил больно, костяшками пальцев. Притворяться не пришлось — я закричала от самой настоящей боли.

— Я раньше в футбол играл, поняла! — самодовольно заявил Франко, задетый за живое фразой насчет черепахи. — Именно тогда меня и прозвали так. «Франкоооооооо!» — кричали трибуны, когда я забивал гол. А случалось это, скажу я тебе, частенько.