Тень убийства - Карр Джон Диксон - Страница 1

Джон Диксон Карр

Тень убийства

Глава 1

Тень виселицы

Она стояла на столе перед нами среди чайных чашек — крошечная, превосходно исполненная модель виселицы, не выше восьми дюймов, из выкрашенного черной краской кедра. Тринадцать ступенек к эшафоту с люком, закрытым крышкой на крошечных петлях. На перекладине висела маленькая крученая петля.

Я смотрел на нее в желтом предвечернем электрическом свете, находя мрачное утешение в белой скатерти, чашках, блюде с сандвичами. Вокруг фонарей на Пэлл-Мэлл за эркерным окном, у которого мы сидели, вились грязные клубы тумана, скручивались, разбухали, плыли плотными коричневожелтыми клочьями, затмевая весь свет. В окна пробивался глухой шум автомобилей, просверленный автобусным гудком. В оконных стеклах отражались лица Банколена и сэра Джона Ландерворна, разглядывавших устрашающую игрушку. Два охотника на людей представляли собой полную противоположность. Лицо сэра Джона было строгим, болезненным, с высоким узким лбом под седыми волосами. Над мрачными глазами в золотой оправе очков, сидевших на остром носу, нависали черные тонкие брови. Любовно поглаживая седые усы и коротко подстриженную бородку, он пристально щурился на маленькую виселицу. Банколен, сидевший напротив, сквозь сигаретный дым наблюдал за сэром Джоном Ландерворном, бывшим заместителем комиссара столичной полиции.

Француз смахивал на высокого и ленивого Мефистофеля со вздернутыми бровями. Черные волосы с пробором посередине закручивались рожками. Усики, острую бороду, насмешливые губы обрамляли складки, бежавшие вниз от ноздрей. Скулы высокие, взгляд непроницаемый. Лицо изменчивое, капризное, жестокое. Вялые пальцы, державшие сигарету, унизаны кольцами. Таков был месье Анри Банколен, juge d'instruction[1] департамента Сены, глава парижской полиции, опаснейший человек в Европе.

Дело было в половине шестого 16 ноября в гостиной лондонского клуба «Бримстон». Наткнувшись на игрушку, мы ввязались в знаменитое дело об исчезнувшей виселице на неведомой улице, и вот как это было.

Мы с Банколеном приехали из Парижа на премьеру «Серебряной маски» в театре «Хеймаркет». Пьесу, позвольте напомнить, написал Эдуар Вотрель, изложив в ней страшную развязку дела Салиньи, которое рассматривалось в апреле прошлого года. Мы заказали номера в «Бримстоне», где жил сэр Джон, встретивший нас по приезде, — один из старых приятелей Банколена, гениальный организатор, очень много сделавший для Скотленд-Ярда. До войны он служил заместителем комиссара полиции, достопочтенного Рональда Дэвишема. Я познакомился с ним в Париже, куда он время от времени приезжал повидаться с Банколеном. Это был высокий сдержанный мужчина, любезный, но строгий, без особого чувства юмора. Казалось, будто он все время раздумывает над сложной позицией на шахматной доске, — в старых романах такой персонаж назвали бы загадочным. Банколен говорил, что сэр Джон так и не оправился после гибели на войне сына. Выйдя в 1919 году в отставку, он жил в одиночестве в Хэмпшире и только в прошлом году приехал в Лондон.

В тот день он нас встречал на вокзале Виктория и был первым, кого мы увидели на закопченной туманной платформе, когда поезд с кашлем въезжал в сумрак крытого перрона. Сэр Джон приветствовал нас с какой-то смущенной веселостью, но особенно весело никому не было. Промозглый холод, мрачные железные конструкции, глухой рев штормового Ла-Манша угнетали нас не меньше, чем цель поездки. Когда мы завязали беседу, устроившись в «Бримстоне», речь неизбежно зашла о преступлении.

Нам подали чай в гостиной с темными панелями и эркерными окнами, украшенной причудливой деревянной резьбой, напоминавшей историю клуба. Дрова пылали в огромном каменном камине с чудовищными гаргульями, над которым висел портрет основателя клуба работы де Сюэрифа. Думаю, ему наша беседа доставила бы удовольствие. Худой как скелет, дуэлянт, лошадник, пьяница, сэр Джордж Фолконер принадлежал к созвездию Джорджей, окружавших принца-регента. Модный галстук, облегающие лосины, завитые волосы, дерзкий взгляд в слабом янтарном свете ламп, устремленный свысока в спину сэра Джона Ландерворна, сидевшего в глубоком кресле за чайным столиком напротив Банколена.

Сэр Джон говорил нерешительно, как бы недовольный каждым выдавленным словом.

— Знаете, Банколен, — говорил он, — меня всегда изумляет живописность континентальных преступлений. Я копаюсь в ваших отчетах. Попадаются поразительные! Чудовищное воображение… дьявольское. — Он крепче насадил на нос очки, прищурился на свою чашку и продолжал: — Наверно, таков галльский образ мыслей. Орудия убийства — скорпион, веревка, сплетенная из женских волос, нож гильотины…

Банколен отвернулся от окна, где разглядывал клубы тумана, уткнувшись в ладонь подбородком.

— Как вы себе представляете галльский образ мыслей? — полюбопытствовал он.

— М-м-м… Эмоциональный. Как правило, несколько легковесный.

Банколен про себя усмехнулся, глядя мимо сэра Джона в огонь.

— Эмоциональный, — повторил он. — При этом вы видите перед собой какого-нибудь француза с диким взглядом, который впадает в ярость, выхватывает кинжал и закалывает возлюбленную. Это, сэр Джон, простой и чистый сентиментализм. Так поступает сентиментальный англосакс: убивает любимую женщину в припадке безумия, а потом льет слезы над засушенным в книжке цветком. Ваши англосаксы чисты и просты. Слепая страсть, жажда убийства, в итоге кто-то убит, а убийцы в дальнейшем не испытывают особенных переживаний. Они сразу делают дело, которое галльской душе ненавистно, о чем бы ни шла речь, — о преступлении или о препирательстве с бакалейщиком.

— М-м-м… — протестующе проворчал сэр Джон, бросив через стол на собеседника недоверчивый взгляд.

— Галлы, — рассуждал Банколен, — предпочитают окольные пути. Никогда не заходят в парадную дверь, если можно пройти тайным ходом. Но они хладнокровны, тверды и хитры. Если убивают, то по логичному скрупулезному плану. Все их вычурные жесты, живописность, театральность с пурпурным плащом — вернейшее доказательство хладнокровия. Истинное непосредственное чувство всегда бессвязно и непоследовательно. По-настоящему влюбленный мужчина способен лишь глупо ворковать со своей дамой, а хладнокровный донжуан пишет ей прекрасные, изысканные театральные любовные стихи. — Он помолчал. — Я, конечно, не собираюсь противопоставлять англичанина и француза, просто описываю два типа психологии, независимо от национальности. Но предпочитаю последний…

— Я уже заметил, — сухо вставил сэр Джон. — …ибо он порождает суперпреступника. — Полузакрытые глаза Банколена сверкнули. — Слепой, обезумевший маленький мозг лихорадочно занят только собой. И безумен он потому, что постоянно думает лишь о себе. Одно из самых странных преступлений, с каким я в своей жизни сталкивался…

Он надолго умолк, а потом продолжал:

— Как-то, несколько лет назад, парижская полиция обнаружила ранним утром в лесу труп мужчины в сандалиях и золоченых одеждах египетского вельможи четырехтысячелетней давности. Он был застрелен в голову. Да, поразительное убийство. Потом последовало продолжение: некий англичанин повесился в камере тюрьмы Санте на веревке, скрученной из простыни…

Скулы сэра Джона окрасились румянцем, он почему-то застыл в странной позе.

— Можно полюбопытствовать, — проговорил он, — почему вы о нем вспомнили?

— Вы, кажется, озадачены. Вам знаком этот случай?

— Ну, собственно, я сам думал о чем-то подобном. Дело совсем другое, но тоже связано с повешением…

Он расслабился, забарабанил пальцами по ручке кресла, взгляд за стеклами как бы что-то оценивал, взвешивал.

— И что же? — спросил Банколен.

— История неправдоподобная, — лениво ответил сэр Джон. — Доллингс, по-моему, чересчур много выпил. Один мой молодой приятель недавно попал в какую-то темную переделку, заблудился в тумане и теперь клянется, будто видел на стене дома тень виселицы с петлей. Говорит, что тень Джека Кетча[2] поднималась по ступеням, чтобы приладить петлю. Рассказывает жуткие вещи… Господи боже! Что с вами?